Серебряные ночи

– На самом деле, – кисло усмехнулся Дмитриев, – я разочаровался в вас в первый момент, как вас увидел, – здоровую, наглую, с дурными манерами, без единого намека на утонченность и красоту вашей матери. Я ожидал, что возьму в жены дочь Софьи Ивановны…

– Зачем? – опять повторила она, горя желанием наконец узнать правду, несмотря на боль в лице, звон в ушах и истерзанную душу.

Взгляд его прозрачных, почти белых глаз устремился куда-то сквозь нее.

– Мне была нужна ваша мать, и я бы добился своего, если бы не вы. Вы убили ее, – Теперь Дмитриев смотрел ей прямо в глаза. – И тогда я решил, что вместо матери возьму ее дочь. – И вскрикнул, рванув ее за волосы: – А что получил! – От ярости, прозвучавшей в голосе, она съежилась, ожидая нового удара. – Мерзкую, бесчестную шлюху!

– Убейте меня, – сказала Софья. – Вы отняли у меня сына, что вам еще от меня надо?

– О, я еще даже не приступал, – легкий блеск оживил его ледяной взгляд. – Возмездие еще впереди. Вам придется отвечать за всех Голицыных. И я очень надеюсь, что жить вы будете долго. – От очередного рывка за волосы на се глазах выступили слезы. – Я отрекусь от вас, – прошипел Дмитриев. – Я имею полное право так поступить с бесчестной женой, которая родила ублюдка. Я отправлю вас замаливать грехи в Успенский монастырь. – Он удовлетворенно усмехнулся. Фанатичный блеск появился в его глазах. – Вы будете каяться как последняя шлюха, остриженная наголо, босая, в рубище… Все это будет передано настоятельницам монастыря вместе с подробным изложением того, за что я отрекся от вас. – На губах мелькнула тонкая улыбка. – Вам очень долго придется расплачиваться, Софья Алексеевна, и за свое преступление, и за все то унижение, которого я натерпелся от ваших родителей. И не надейтесь на сострадание – у этого монастыря суровый и безжалостный устав, там грешники каются, искупая свою вину постом и неустанными молитвами. – Каждое тщательно и с наслаждением выговариваемое им слово было словно облито ядом,

Софи почти не слушала его. Собственная судьба ее больше не волновала. Все ее мысли сосредоточились на чудовищном будущем, которое грозило ее сыну, маленькому существу, которое было ей дороже всего на свете. Расти в этой гробнице, ощущая на себе постоянную ненависть жестокого деспота… И его ведь никто не остановит! Если Дмитриев объявит его своим сыном, своим наследником, все будут только приветствовать столь благородный поступок. Он отречется от жены, что будет совершенно справедливо перед лицом церкви и общества, но позаботится о невинном младенце. Что за дьявольски изощренная месть! Она сама заплатила и еще будет расплачиваться за неведомые ей раны и обиды, якобы нанесенные ее родителями Павлу Дмитриеву в молодости; теперь и ее сыну суждено расплачиваться за грехи собственной матери. Каждый прожитый день будет для нее днем, полным страданий от сознания того, что страдает сын.

Ее отрешенный вид, полное отсутствие страха на лице перед всей неотвратимостью предстоящего наказания словно пробудили зверя в этом человеке, обуреваемом жаждой мести. Ярость жаром ударила в голову. Взгляд его заметался по комнате и упал на ножницы, лежащие на туалетном столике.

– Вероятно, вы не до конца поняли то, что я вам сказал! – Схватив Софи за волосы, он подтащил ее к зеркалу. – Сейчас я начну то, что довершат монахини, может, это наконец поможет вам представить все, что вас ожидает.

И прежде чем она поняла, что происходит, генерал принялся отхватывать ножницами длинные пряди. Не веря своим глазам, она уставилась в зеркало; изображение поплыло от навернувшихся слез. Густые локоны падали на плечи и соскальзывали вниз, образуя под ногами сияющий темно-каштановый ковер. В глазах его горел тот же фанатичный блеск; ножницы щелкали, больно натягивая волосы. Слезы текли по щекам, смешивались с солоноватой кровью из разбитых губ, но она уже не видела перед собой ничего, медленно погружаясь во мрак. Колени подогнулись, но он ухватил ее за остатки волос и с силой швырнул на кровать. Софи упала вниз лицом. В следующее мгновение он вывернул ей руки за спину и начал крепко скручивать веревкой запястья. От боли и неожиданности она вскрикнула, но тут же впилась зубами в стеганое одеяло.

Дверь громко хлопнула, возвещая о его уходе. Потом проскрежетал поворачивающийся ключ. Софи лежала ничком, стараясь собрать остатки сил хотя бы для того, чтобы перевернуться. Когда же ей удалось это, боль в стянутых за спиной руках оказалась невыносимой; Софи почувствовала полную невозможность подняться на ноги без помощи рук. Судорожно вздохнув, она опять перекатилась на живот.

Она провела всю ночь, теряясь в догадках о том, что происходит в доме, – жив ли дед, спит ли сынишка, оказавшись в чужих руках, пришла ли в сознание Татьяна. Генеральский отряд оккупировал весь дом; всем в Берхольском было известно, что приехал муж княгини и что он вправе, если захочет, забрать жену с собой. Не имея в своих рядах достойного вожака, они покорно склонили головы перед волей вторгшегося чужака.

На рассвете дверь отворилась. Со столь же бесстрастным выражением на лице, что и накануне, в комнату вошел князь Дмитриев.

– Надеюсь, вы хорошо выспались, – прозвучал над головой холодный голос, словно на нее вылили ушат ледяной воды. Он перевернул ее и привел в сидячее положение. – Пора отправляться в дорогу. Встать!

Софи подчинилась. Рук своих она уже не чувствовала; кофточка заскорузла, пропитавшись грудным молоком; лицо стянуло от засохших слез и крови, ныли ссадины.

Дмитриев окинул ее полным отвращения взором. Накинув плащ, он толкнул ее к выходу. Они спустились по лестнице и вышли на крыльцо. Софи не увидела ни одного знакомого лица, вокруг были только каменные физиономии людей ее мужа. Все прятали взгляды. На дорожке перед домом стояли две кареты. Около одной она увидела крестьянку в черной шали со свертком на руках.

– Сашенька! – Софи спотыкаясь бросилась к женщине, но муж успел схватить ее.

– Вы в последний раз видите своего ублюдка!

Дмитриев толкнул ее к другой карете. Ее швырнули внутрь. Дверца захлопнулась. Медленно, превозмогая боль, Софи поднялась на колени и села на скамью. В это же время колеса заскрипели, карета покачнулась и покатила вперед. Скоро подступит неотвратимая тошнота. Но какое это теперь имеет значение?

В течение нескончаемо долгой ночи Софи постепенно смирилась со своей участью. Слабость способствовала этому смирению. Ей даже стало в каком-то смысле легче, поскольку сопротивление могло принести лишь новые душевные и телесные страдания. На спасение надежды нет. Никто не узнает, куда ее повезут. К тому времени когда Адам вернется в Берхольское, она уже окажется далеко. Соблазнителю чужой жены будет весьма затруднительно потребовать объяснений, а тем более удовлетворения от законного супруга. И он ничего не сможет сделать для своего сына. Даже не сможет сказать, что это его сын, и Дмитриев, упрятав ребенка от всего мира, даст волю своей мстительности.

Ее лишили всего, лишили последних остатков человеческого достоинства. Она уже начала ощущать себя не человеком, а оскверненной, дрожащей тварью, которая еще каким-то образом пытается сохранить человеческий облик. Прошло то время, когда она могла радоваться солнцу, любить и быть любимой, наслаждаться счастьем рождения ребенка. Глаза закрылись, и Софи погрузилась в благодатный мир воспоминаний.

Глава 21

Первый толчок дурного предчувствия Адам ощутил на рассвете. Нахмурившись, он попытался разобраться в своих неприятных ощущениях. Такое уже не раз с ним случалось при мыслях о Софье, но каждый раз оказывалось, что он беспокоится напрасно. Пожав плечами, он взобрался в седло. Похоже, любовные узы связали его по рукам и ногам, если даже во время краткой разлуки на него накатывает волна страха и отчаяния.

Они продолжали свой путь по следам волчьей стаи, четко отпечатавшимся на заиндевевшей за ночь траве, когда в груди что-то стиснуло с такой силой, что он чуть не задохнулся. Адам охнул как от удара. Борис Михайлов, едущий рядом, бросил на него внимательный взгляд.