Непотребных не терпеть

Михаил Окунь

«Непотребных не терпеть…»

Борьба с проституцией в России

На патриархальной Руси проституции в том виде, в каком она существовала в Западной Европе, не было – видимо, в силу специфических особенностей уклада жизни. Тем не менее, блуд процветал, облеченный в традиционные формы «русского разврата» – при кабаках, корчмах и банях. И уже тогда он весьма сурово преследовался: публичных девок и сводней пороли кнутом на площади при Иване Грозном, при Алексее Михайловиче Тишайшем. Петрушевский А. Ф. («Рассказы про старое время на Руси», 1866) считает, что в положении замужней женщины допетровской Руси, практически пожизненно проводящей время взаперти, виновато татарское иго: «Татарщина забралась даже в домашнюю жизнь русских людей: у татар, как и у всех народов магометанской веры, женщины жили взаперти, особняком, и чужим мужчинам не показывались с открытым лицом: этот дикий обычай перешел и на Русь. Знатные и богатые люди стали запирать своих жен в терема, не показывали их не только чужим, но иногда и близкой родне».

При Петре I либерализация семейной жизни (жены стали появляться перед чужими, даже садиться за общий стол!), а также хлынувший в Россию поток иностранцев, безусловно, способствовали тому, что отечество стало медленно, но верно ликвидировать отставание от Запада и в освещаемом вопросе.

Иоганн Георг Корб, посетивший Россию в 1698 и 1699 годах и оставивший в своем «Дневнике поездки в Московское государство» множество живых свидетельств пьянства и разгула, констатирует: «Блуд, прелюбодеяние и подобный тому разврат существуют в Москве вне всевозможных размеров».

В подтверждение Корб приводит следующий анекдотический случай: «Некоторые приказные писаря пировали со своими женами у одного писца. Хозяину особенно понравилась одна из гостий: задумав удовлетворить свою страсть, он стал спаивать всех вином, в особенности женщин. Гости проникли в лукавый умысел хозяина и, со своей стороны, тоже с умыслом стали щедро потчевать вином хозяйку. Все перепились до того, что падали на пол. Тогда хозяин, заметив, где лежала его красавица, под предлогом, чтобы женщины спали спокойнее, погасил огонь. Затем вызвал он мужей в другую комнату для нового состязания, кто кого перепьет. После того все, совершенно пьяные, воротились в покой, где спали женщины. Хозяин пробирается к тому месту, где расположилась его красавица, которая – потому ли, что уже прежде заметила в его глазах «любовь», стало быть, легко угадывала его замыслы, или потому, что была нравственнее, пожалуй, плутоватее, – положила на свое место жену хозяина. Хозяин в темноте не мог открыть обмана женщины и, полный прежних замыслов и ничего не зная, осыпает свою жену поцелуями, обнимает, встречает взаимность. Наконец, удовлетворив свою страсть и не ведая еще, что это была его жена, приглашает прочих гостей к тому же. Пьяные сотоварищи охотно принимают его предложение.

Когда обман был выдан и совершенно обнаружился, хозяин первый же покатился со смеху от того, как он не только предложил гостям кушанья и питье, но еще и пригласил их в объятия своей жены. Так испорчены нравы московитян: доводят себя до прелюбодеяния и сами же потом смеются над тем, что должны бы оплакивать».

История прямо-таки в стиле «Декамерона». Невольно возникает вопрос: не был ли сам автор в числе приглашенных?.. И вообще, женщины Москвы представляются Корбу совершенно безнравственными: «Женщины не уступают мужчинам в невоздержании. Весьма часто они первые, чересчур напившись, безобразничают, и почти на каждой улице в праздник можно встретить эти бледно-желтые, полунагие, с бесстыдством на челе существа».

Не более высокого мнения автор и о русском монашестве: «В пост русские монахи и монахини до того умерщвляют свое тело, что даже больные не принимают лекарств; но, как только кончился пост, они погружаются во всякого рода распутство, причем более на гуляк, чем на монахов похожи; пьяные шалят на улицах и, лишившись всякого стыда, нередко предаются там же сладострастию».

М. Кузнецов в своей книге «История проституции в России» (1871 г.), напротив, утверждает, что все зло пришло из-за границы: «Без сомнения, наехавшие в Россию иностранцы с супругами немало способствовали развитию всех нововведений и были достойными учителями достойнейших учениц; разврат, известный иностранцам во всех утонченных его формах».

Хотя не очень-то в это верится: ну чему уж такому они могли нас научить, чего мы сами не знали?..

В конце XVII и начале XVIII веков тайная проституция и разврат продолжают жестоко преследоваться.

В приказе, данном санкт-петербургскому генерал-полицмейстеру в 1718 году, делается указание на существование публичных домов, в которые собираются для различных «похабств»: «Обо всех подозрительных домах, а именно: шинки, зернь, картежная игра и другие похабства, подавать изветы или явки и все велеть досматривать, дабы все таковые мерзости, от чего всякое зло и лихо происходит, были ниспровергнуты».

Через десять лет, уже в царствование Петра II, в наказе губернаторам содержатся откровенные предписания: «Где явятся подозрительные дома, а именно: корчемные, блядские и другие похабства, о таких домах велеть подавать о разночинцах воеводам; а о купцах изветы или явки…»

Эстафету борьбы от безвременно скончавшегося юного Петра II принимает Анна Иоанновна. Сведения о множестве тайных притонов доходят до Сената, и 6 мая 1736 года он разражается Указом о принятии новых крутых мер: «Понеже Правительствующему Сенату известно учинилось, что во многих вольных домах чинятся многие непорядки, а особливо многие вольнодумцы содержат непотребных женок и девок, что весьма противно христианскому благочестивому закону; того ради смотреть, ежели где так и непотребные женки и девки, тех высечь кошками и из тех домов их выбить вон…»

Обратите внимание: содержать у себя «непотребных» – уже некая форма вольнодумства.

Придя к власти, «дщерь Петрова» Елизавета почему-то ополчилась на бани, посчитав их, видимо, рассадниками блуда. И в сенатском Указе 1743 года было запрещено совместно париться в банях лицам обоего пола. Однако народу, похоже, трудно было отрешиться от патриархальных привычек, потому что запрещения совместно мыться в банях мужчинам и женщинам повторялись еще в указах в 1760 и 1782 годах.

Так или иначе, но именно в царствование Елизаветы Петровны в Петербурге появились первые публичные дома на европейский лад – с аристократической обстановкой. О нашумевшем тогда деле «Дрезденши», содержательницы одного из таких «салонов», упоминают несколько авторов, в частности М. Пыляев в книге «Старый Петербург».

Стоит обратить внимание и на Указ Елизаветы от 1 августа 1750 года, касавшийся сильно развитой одиночной проституции, распространившейся по окрестностям столицы: «Понеже по следствиям и показаниям пойманных сводниц и блядей, некоторые показываемые ими непотребные кроются и, как известно, около Санкт-Петербурга по разным островам и местам, а иные в Кронштадт ретировались, – того ради Ее Императорское Величество указала: тех кроющихся непотребных жен и девок, как иноземок, так и русских, сыскивать, ловить и приводить в главную полицию, а оттуда с запискою присылать в комиссию в Калинкинский дом».

Кстати, это заведение было преобразовано в 1762 году как лечебное и одновременно исправительное учреждение и именовалось «Калинкинский исправительный дом с госпиталем при нем», а в дальнейшем Калинкинской городской больницей. Она, таким образом, является старейшей венерологической больницей в стране.