Сталин. Том II

Здесь аналогия с французским термидором прекращается, ибо вступают в силу новые социальные основы Советского Союза. Охранить национализацию средств производства и земли, есть для бюрократии закон жизни и смерти, ибо это социальные источники ее господствующей роли. В этом относительно прогрессивная роль, которую она выполняет в своей варварской, группированной, конвульсивной борьбе против кулака. Провести эту борьбу и довести ее до конца, бюрократия могла только при поддержке пролетариата. Лучшим доказательством того, что она добилась этой поддержки, явились повальные капитуляции представителей левой оппозиции. Борьба с кулаком, борьба с правым крылом, борьба с оппортунизмом – официальные лозунги тогдашнего периода – казались рабочим и многим представителям левой оппозиции, как возрождение Диктатуры Пролетариата и Социалистической Революции. Мы тогда же предупреждали: вопрос идет не только о том, что делается, но и о том кто делает. При наличии советской демократии, т. е. самоуправления трудящихся, борьба с кулаком никогда не приняла б столь конвульсивных, панических и зверских форм и привела бы к общему подъему хозяйственного и культурного уровня масс на основе индустриализации. Борьба бюрократии с кулаком означала их единоборство на спине трудящихся и так как каждый из противников не доверял массам, боялся масс, то борьба приняла крайне конвульсивный кровавый характер. Благодаря поддержке пролетариата, она закончилась победой бюрократии, но ни в каком случае не повышением удельного веса пролетариата в политической жизни страны.

В чем состояла историческая миссия термидора во Франции? После того как якобинцы, т. е. низы, плебс, сокрушили – устой феодального общества, термидор должен был очистить место для господства буржуазии, отстранив от власти санкюлотов, т. е. городские низы. На смену феодальному обществу могла прийти только буржуазия. Но разгромить феодальное общество до конца, могли только трудящиеся низы. Без якобинской диктатуры феодальное общество не было бы сметено. Без термидора буржуазия не вступила бы во владение наследством революции. Термидорианцы отождествляли себя с буржуазией. Никакого другого режима, кроме буржуазного, они не мыслили.

Руссо учил, что политическая демократия несовместима с чрезмерным экономическим неравенством. Этим учением были проникнуты якобинцы, представители низов мелкой буржуазии. Законодательство якобинской диктатуры особенно закон о максимуме, или о заготовках по твердым ценам, говоря советским языком, означали насильственное сдерживание социальной дискриминации, концентрации капитала, формирование крупной буржуазии.

Политически задача термидорианцев состояла в том, чтоб изобразить переворот 9-го термидора как мелкий эпизод, как отсечение злокачественных элементов, как сохранение основного ядра якобинцев и как продолжение старой политики. Нападение велось не на якобинцев, а на террористов, по крайней мере в первый период термидора. Террористы играли в политическом словаре термидора ту же роль, какую в словаре сталинцев играло имя троцкистов. Напомним, кстати, что по логике вещей термидорианская кампания закончилась обвинением троцкистов в террористических актах.

На самом деле все органы власти претерпели в отношении личного состава коренные изменения. Этот процесс очень быстро распространился на провинцию. Местная администрация везде очищалась от террористов, которые смешались с более умеренными элементами. Сдвиг шел слева направо, однако благодаря относительной медлительности чистки, якобинцы оставались еще долгое время влиятельными в административных органах.

Удар по левым чрезвычайно и сразу разнуздал правых, т. е. сторонников капиталистического развития. 2 фруктидора (19 августа) Зюше, тот самый, который внес обвинительный акт или обвинительный декрет против Робеспьера, характеризовал в Конвенте успехи реакции, требовал снова ареста подозрительных и заявил, что необходимо «сохранить террор в порядке дня». М. Е. де ля Тушь опубликовал 9 фруктидора памфлет, приобретший большую популярность: «Хвост Робеспьера». Не поразительно ли, что выражение «троцкистское охвостье» приобрело право гражданства в советской литературе.

Диктатура якобинцев в лице Комитета общественного спасения продержалась всего около года. Эта диктатура имела настоящие опоры в Конвенте, который был гораздо умереннее революционных клубов и секций. Здесь классическое противоречие между динамикой революции и ее парламентским отражением. В революции в борьбе сил участвуют наиболее активные элементы классов. Остальные – нейтральные, выжидательные отсталые, как бы сами списывают себя со счетов. Во время выборов участвуют гораздо более широкие слои, в том числе и значительная часть полупассивных и полуиндифферентных. Парламентские представители в эпоху революции имеют неизмеримо более умеренный выжидательный характер, чем революционные группировки. Монтаньяры внутри Конвента опирались не на Конвент для управления народом, а на революционные элементы народа внутри Конвента, для того чтобы подчинить себе весь Конвент.

В термидорианский период одним из исключительно важных приемов Сталина была эксплуатация опасности войны и его заботы о мире. В июльской декларации 1926 года, подписанной т.т. Каменевым и Зиновьевым, говорится: «Сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 1923 года правильно предупреждало об опасностях сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима. Опасность войны вы эксплуатируете сейчас для травли оппозиции и для подготовки ее разгрома».

В 1926 г. Ворошилов писал (за него писали другие) о Красной Армии, как об «оплоте мира». Главная задача правительства – охранение народа «от возможных повторений тех бедствий, которые испытывали рабоче-крестьянские массы в годы гражданской войны и империалистической интервенции…» Миролюбие правительства выражается в том, что вооруженные силы Советов – «относительно самые малочисленные во всем мире». Все это было рассчитано на усталость народа и жажду мира.

Все группы, слои, элементы, которые были раздроблены, рассеяны, изолированы и деморализованы в революцию, чувствуют теперь прилив сил и поворачиваются лицом к промежуточным элементам, как бы говоря: мы вас предупреждали и мы были правы. В свою очередь, мелкобуржуазные массы, увлеченные натиском революции, захваченные пробужденными ею надеждами быстрее всего переживают разочарование и начинают отходить от революционного класса в сторону его противников и врагов. В самом революционном классе пробуждаются центробежные силы. В рамках господствующего класса развертываются в смягченном виде тенденции, которые наблюдаются в рамках всего общества. Середняки, неактивные элементы временно увлеченные революцией, теперь начинают колебаться и изолируют авангарды; наоборот, наиболее реакционные элементы, которые совершенно исчезли с поля с момента революционного прилива, теперь поднимают голову и обращаются с теми же примерно словами, с какими представители разбитых классов обращаются к мелкой буржуазии: мы это предсказывали, революция обманула вас.

Однако это только одна сторона процесса. Остается еще анализировать процесс формирования новых привилегированных слоев. Однако вернемся назад. Основную предпосылку контрреволюции составляет несоответствие между политической властью, завоеванной новым классом, и теми экономическими возможностями, которыми он располагает. Завоевав власть, пролетариат получил полную возможность национализовать все средства производства. Но эти средства производства, вследствие отсталости страны и в результате империалистской и гражданской войны отличались крайне низким характером. Национализация средств производства открывала возможность роста производительных сил; но сама по себе она ни сегодня, ни завтра, ни через год, ни через пять лет, ни через десять лет не способна была обеспечить, удовлетворить и самых основных потребностей народных масс. На другой день после того, как народ стал хозяином тех средств производства, он оказался неизмеримо беднее, чем накануне войны и даже накануне революции. Политическое насилие – а революция есть политическое насилие – не могло в области хозяйства дальше дать ничего. Тут нужен был долгий, упорный, самоотверженный и систематический труд, на новых социальных основах наложенных революцией. Праздник окончился, начинались серые, холодные и голодные будни. Разочарование в этих условиях были неизбежны. Даже наиболее сознательные и твердые рабочие, которые давали себе достаточно ясный отчет в объективной логике вещей, т. е. что нужда масс является не результатом революции, а неизбежной ступенью на пути к лучшему будущему, даже эти рабочие не могли не остыть. Даже если нужда была одинакова для всех, то сознание ее непреодолимости в течение ближайших лет не могло не вызвать известный упадок духа и политический индифферентизм. И самое понимание того, что чисто политическими мерами нельзя поднять сразу производительные силы, не может не порождать настроение политического индифферентизма. На самом деле нужда не дана для всех. Из революции вырастает новый привилегированный слой. Он воплощает в себе революцию, он защищает ее.