Страница 54 из 71
Якобинцы держались главным образом давлением улицы на Конвент. Термидорианцы, т. е. перебежчики-якобинцы, стремились к тому же методу, только с противоположного конца. Они начали организовывать хорошо одетых сынков буржуазии. Эта золотая молодежь или просто «молодые люди», как их благосклонно называла консервативная пресса, стали важным фактором в национальной политике. По мере того как якобинцы изгонялись из всех административных постов «молодые люди» занимали их места. Золотая молодежь не только нападала дубинами на якобинские клубы, но и делала активные всегда безуспешные попытки завоевать санкюлотов в предместьях.
Советская золотая молодежь кричала: долой троцкизм, да здравствует ленинский Центральный Комитет, совершенно так же, как золотая молодежь термидора кричала: долой якобинцев, да здравствует Конвент. Термидорианский Конвент и не имел почти собственных сил, если не считать некоторых вооруженных отрядов. Реальными силами в стране были якобинцы и открытая буржуазная реакция. Между санкюлотами и золотой молодежью шла открытая борьба, переходившая моментами в гражданскую войну. Термидорианцы опирались поочередно на тех и на других, давая, однако, заведомый перевес реакции.
«Помимо того, что сопротивление большинства Конвента слабело под давлением золотой молодежи, – пишет французский историк Лефевр, – оно еще расшатывалось светской жизнью, которая снова расцветала в салонах…» Эта светская жизнь получила большое политическое влияние. Период борьбы с троцкизмом был вместе с тем временем расцвета всякого рода секретных и полусекретных салонов и вообще своего рода светской жизни. Лефевр пишет: «Именно в салонах новые богачи, созданные революцией и нажравшиеся, благодаря спекуляции на бумажных деньгах, на национальных имуществах и военных поставках, начали смешиваться со старой буржуазией или с дворянами, чтобы образовать новую буржуазию, которая господствовала в 19-м столетии… Это был часто разношерстный мир, который группировался так же охотно среди какой-нибудь важной дамы, как и среди модных артисток… Так после всех великих испытаний, одни возвращались к привилегии, тогда как другие поглощались в бешенство удовольствия. Танцы особенно процветали… На политику салоны имели большое влияние. Туда стремились привлекать депутатов…»
Можно ли сердиться на это? Многие якобинцы и полуякобинцы чувствовали, что все члены тела у них как бы окоченели от слишком долгого периода лишений и воздержаний. Они стремились расправить члены. Большинство конвентов, чтоб доказать чистоту своих республиканских взглядов, постановило праздновать день «справедливой кары последнего короля французов». В ответ на это правая предложила и провела постановление праздновать день 9 термидора.
Эпоха террора простирается с 31 мая 1793 г., когда монтаньяры с помощью восстания, вызванного ими в Париже, изгнали из Конвента партию жирондистов, – до термидора, 27 июля 1794 г., т. е. до падения Робеспьера. Нет сомнения, что Робеспьер искренно желал иметь палачей с чистыми руками; и это желание было одним из поводов к его ниспровержению. Но то была одна из иллюзий ученика «добродетельного Жан-Жака Руссо». Моральный кодекс Робеспьера был основан на «цинизме» или «патриотизме», т. е. на «подавлении всего, что ведет к концентрации человеческих страстей в мерзости личного я».
Самочинные проявления реакции пугали термидорианский центр, потому что за этими союзниками справа чуялось дыхание роялизма. Французский термидор, начатый якобинцами левого крыла, в конце концов превратился в реакцию против якобинцев в целом. Имя террористов, монтаньяров, якобинцев – стало поносным. В провинции срубали деревья свободы и попирали ногами трехцветную кокарду. В советской республике это было немыслимо. Тоталитарная партия включала в себя все элементы, необходимые для реакции, мобилизовала их под официальным знаменем революции. Партия не терпела никакой конкуренции даже в борьбе со своими врагами. Борьба против троцкистов не превратилась в борьбу против большевиков, потому что партия поглотила эту борьбу целиком, поставила ей известные пределы и вела ее якобы от имени большевизма.
Эпоха термидора характеризуется обыкновенно, как эпоха разнузданных нравов. Точно так же характеризуют и Советский Союз, особенно буржуазные моралисты. На самом деле в обоих случаях вели дело с предвзятым грубым преувеличением. Несомненно, в среде термидорианцев выскочки из бывших якобинцев, быстро богатевших, порвавших со своими идеалами, породнившихся или сблизившихся с буржуазией, нравы и, в частности, нравы женщин были весьма далеки от бультанизма. Но это касалось, в сущности, низкого слоя. Широкие французские массы, не говоря уже о крестьянстве, но даже и массы мелкой и средней буржуазии, жили, в общем, унаследованными от прошлого нравами. То же самое приходится сказать и о Советском Союзе. «Распущенность нравов», которую изображали буржуазные моралисты, осталась преимущественно среди бюрократии. Причем на верхах этой бюрократии, где нравы были нисколько не лучше, находились наиболее строгие и беспощадные цензоры нравов по отношению к низшим слоям бюрократии, особенно к ее молодому поколению, которое компрометировало отцов в глазах народных масс. Таков источник той полосы бультанизма, строгости нравов, культа семьи, который характеризует сталинскую бюрократию за последнее пятилетие.
Закон 4 Невоза 3-го года (24 декабря 1794 года) уничтожил максимум и регламентацию. Термидорианцы стремились явно обнаружить, идя навстречу буржуазно-общественному мнению, что они, по выражению Поаси дан Ля, отнюдь не хотят делать из Франции «монашеский орден». Реакционная молва термидора имеет свои внутренние головы. Массы примиряются с реакцией и со своим бессилием не сразу, предместья снова бросаются в центр. Санкюлоты пытаются приостановить реакцию и продолжить революцию. Так возникают дни Жерминаля и дни Прериаля. Но каждая такая новая попытка только убедительнее показывает массам их бессилие. Как продолжить революцию? В каком направлении? Что делать сейчас? Кем заменить сегодняшних хозяев положения? Вокруг активных санкюлотов образуется все более широкий полюс безразличия. Его размерами определяется глубина реакции.
Орбита советского термидора была еще более сложной. Недовольство масс прокладывало себе пути внутрь партии. Революционное крыло не хотело сдаваться. Вспышки оппозиции следуют одна за другой: в 1923–1924 году, в 1926 году, в 1927 году. Как ни значительны по объему, не говоря уже о содержании, эти оппозиционные вспышки, они остаются по существу конвульсиями умирающей революции. Самой широкой и многозначительной была оппозиционная волна накануне юбилея революции в октябре-ноябре 1927 года. Тысячи, десятки тысяч рабочих прошли в Москве, в Ленинграде, отчасти в провинции через тайные и полутайные собрания, где выступали ораторы оппозиции. На этих собраниях еще жила атмосфера Октября. Однако более широкие массы не откликнулись. Эти собрания стали только прологом разгрома оппозиции.
Дни Прериаля имели решающее значение. Правительство подавило возмущение вооруженной силой и, таким образом, как бы сломило пружину революции. В первый раз с 1789 года армия ответила на призыв власти, чтоб расправиться с народом. Официальное отделение армии от народа закончило революцию и привело к победе Бонапарта.
Осенью 1927 года вооруженные силы ГПУ были применены, хотя пока еще и без кровопролития, для ареста, роспуска революционных собраний, обысков у коммунистов, членов партии и пр. Нельзя забывать, что ГПУ принадлежало к партии, вышло из ее рядов, заключало в себе тысячи большевиков, прошедших через подполье и через гражданскую войну. Только теперь, в 1927 году, ГПУ окончательно превращалось в инструмент бюрократии против народа и против партии.
Во время празднования 7 ноября 1927 г. распространился слух, что оппозиция попытается манифестировать на улицах. ГПУ и милиция, т. е. полиция, еще не вмешивалась пока в эту борьбу, так как Сталин не решался пока апеллировать к ней. Группы, сформированные районными комитетами, были достаточны для этой задачи. 7 ноября в квартире одного из членов Центрального Комитета – оппозиционера, который вывесил на своем балконе портреты Ленина, Троцкого и Зиновьева, оппозиционеры подверглись разгрому.