Сталин. Том II

Этот рассказ как бы служил Сталину лишь случайной иллюстрацией некоторых соображений из области политической тактики. На самом деле иллюстрация не была случайной. Шел 1923 год. Сталин находился в ожидании грозной атаки со стороны Ленина и систематически пытался подкапывать его авторитет. Верхи партии прекрасно знали, что за ошибочный и дорого обошедшийся план высказались не только некоторые «военные» (главнокомандующий), но и большинство Политбюро во главе с Лениным. Так как сам Сталин успел в последний момент отскочить от этого большинства, то ответственность он перелагал на одного Ленина. Однако он предпочитал говорить о разногласиях среди «военных», не касаясь борьбы внутри Политбюро: верхи партии слишком хорошо помнили, что я с июля оттаивал тот план, к которому Сталин примкнул лишь в конце октября или начале ноября, когда сам главнокомандующий на деле отказался от своего первоначального замысла.

19 ноября 1924 г., через 10 месяцев после смерти Ленина, Сталин сделал первую попытку создать свою собственную версию борьбы на Южном фронте и направить ее против меня. В речи на пленуме фракции ВЦСПС «Троцкизм или ленинизм?» он

говорит:

"О Деникине. Дело происходит осенью 1919 г. Наступление на Деникина не удается. «Стальное кольцо» вокруг Мамонтова (рейд Мамонтова) явно проваливается. Деникин берет Курск. Деникин подходит к Орлу. Тов. Троцкий вызывается с южного фронта на заседание ЦК. ЦК признает положение тревожным и постановляет направить на южфронт новых военных работников, отозвав тов. Троцкого. Новые военработники требуют «невмешательства» тов. Троцкого в дела южфронта. Тов. Троцкий отходит от прямого участия в делах южфронта. Операции на южфронте, вплоть до взятия нами Ростова-на-Дону и Одессы, проходят без тов. Троцкого. Пусть попытаются опровергнуть эти факты".

Здесь нет еще и речи о моем ложном стратегическом плане: все сводится к туманным утверждениям насчет новых военных работников, которые потребовали (от кого?) «невмешательства» Троцкого.

На самом деле тринадцать постановлений ЦК от 15 октября были в письменном виде внесены мною и единогласно одобрены, в том числе и Сталиным. В комиссию, которая посылала по моему предложению новых работников на юг, взамен старых, которые слишком устали от поражений, входили: Ленин, Троцкий, Каменев и Крестинский (Сталин не входил). Какие новые работники требовали «невмешательства» Троцкого и от кого именно требовали – Сталин не сообщает. «Троцкий отходит от прямого участия в делах Южного фронта». Эта неопределенная фраза только подчеркивает, что, если были какие-либо закулисные домогательства Сталина, то никакого постановления не было и по характеру отношений в ЦК быть не могло.

Ворошилов в «Сталине и Красной армии» (1929) пишет, что "Сталин поставил перед ЦК три главных условия: 1) Троцкий не должен вмешиваться в дела Южного фронта и не должен переходить за его разграничительные линии. 2) с Южного фронта должен быть немедленно отозван целый ряд работников, которых т. Сталин считал непригодными восстановить положение в войсках и 3) на Южный фронт должны быть немедленно командированы новые работники по выбору Сталина, которые эту задачу могли выполнить. Эти условия были приняты полностью".

Где? Как? Когда? Кем? Приписывая Сталину заслугу пересмотра ошибочного плана, Ворошилов, однако, еще не решался утверждать в 1929 г., что ошибочный план принадлежал мне. Умалчивая об этом вопросе, он тем обнаруживал, что я был противником плана. Однако и этот пробел заполнен новейшей историографией.

Зинаида Орджоникидзе пишет:

"Реввоенсовет 14-й армии все время держал связь со штабом Южного фронта. Серго лично связался со Сталиным и непосредственно с Москвой, с Лениным. Ленин напряженно следил за подготовкой к наступлению. 15 октября Серго из села Сергиевского в очередном письме писал Ленину:

"Дорогой Владимир Ильич! Сегодня я думал заехать в Москву на несколько часов, но решил, что лучше скорее в армию. Я теперь назначен в Реввоенсовет 14-й армии. Тем не менее решил поделиться с вами теми в высшей степени неважными впечатлениями, которые я вынес из наблюдений за эти два дня в штабах здешних армий. Что-то невероятное, что-то граничащее с предательством. Какое-то легкомысленное отношение к делу, абсолютное непонимание серьезности момента. В штабах никакого намека на порядок, штаб фронта – это балаган. Сталин только приступает к наведению порядка. Среди частей создали настроение, что дело советской власти проиграно, все равно ничего не сделаешь. В 14-й армии какой-нибудь прохвост Шуба, именующий себя анархистом, нападает на наши штабы, арестовывает их, забирает обозы, а комбрига посылает на фронт под своим надзором для восстановления положения. В 13-й армии дела не лучше. Вообще, то, что здесь слышишь и видишь, – нечто анекдотическое. Где же эти порядки, дисциплина и регулярная армия Троцкого?! Как же он допустил дело до такого развала? Это прямо непостижимо. И, наконец, Владимир Ильич, откуда это взяли, что Сокольников годится в командармы? Неужели до чего-нибудь более умного наши военные руководители не в состоянии додуматься? Обидно и за армию и за страну. Неужели, чтобы не обидеть самолюбие Сокольникова, ему надо дать поиграться с целой армией. Но довольно, не буду дальше беспокоить вас. Может быть, и этого не надо было, но не в состоянии заставить себя молчать. Момент в высшей степени ответственный и грозный.

Кончаю, дорогой Владимир Ильич.

Крепко, крепко жму ваши руки.

Ваш Серго"

26 августа 1919 г. официальные «Известия» печатают мое сообщение печати: «С Южного фронта, где я по несколько раз посетил все армии и был во многих дивизиях, я прибыл с глубочайшей уверенностью в несокрушимость Красной армии».

Правда, около 10 октября я покинул Южный фронт и переехал в Петроград. 10 октября должно было начаться наше контрнаступление на Южном фронте. Все было подготовлено. Сосредоточение частей для удара заканчивалось, и мое присутствие было гораздо нужнее под Петроградом, которому грозила смертельная опасность. Оглядываясь на три года гражданской войны и просматривая журнал непрерывных своих поездок по фронту, я вижу, что мне почти не пришлось сопровождать победоносную армию, участвовать в наступлении, непосредственно делить с армией ее успехи. Мои поездки не имели праздничного характера. Я выезжал только на неблагополучные участки, когда неприятель прорывал фронт и гнал перед собою наши полки. Я отступал с войсками, но никогда не наступал с ними. Как только разбитые дивизии приводились в порядок и командование давало сигнал к наступлению, я прощался с армией для другого неблагополучного участка или возвращался на несколько дней в Москву, чтоб разрешить накопившиеся вопросы в центре. Так, за три года мне ни разу – буквально – не удалось видеть счастливые лица солдат после победы или вступать с ними в занятые города. Только этим и объясняется, что после радикального перелома на Юге, начавшегося 19 октября, я ни разу не посетил Южного фронта за весь период нашего победоносного наступления.

Все командиры и комиссары Южного фронта требовали перегруппировки войск. В этот момент Сталин обратился к Политбюро с ультиматумом. В записке Ленину, опубликованной в брошюре Ворошилова «Сталин и Красная армия», Сталин писал:

"Месяца два назад Главком принципиально не возражал против удара с запада на восток через Донецкий бассейн, как основного. Если он все же не пошел на такой удар, то потому, что ссылался на «наследство», полученное в результате отступления Южных войск летом, т. е. на стихийно создавшуюся группировку войск Юго-Восточного фронта, перестройка которой (группировки) повела бы к большой трате времени, к выгоде Деникина… Но теперь обстановка и связанная с ней группировка сил изменилась в основе: 8 армия (основная на бывшем Южфронте) передвинулась на Донецкий бассейн, кон корпус Буденного (другая основная сила) передвинулась тоже в районе Южфронта, прибавилась новая сила – Латдивизия, – которая через месяц обновившись, вновь представит грозную для Деникина силу… Что же заставляет Главкома (ставку) отстаивать старый план? Очевидно, одно лишь упрямство, если угодно – фракционность, самая тупая и самая опасная для Республики, культивируемая в Главкоме состоящим при нем «стратегическим» петушком /Гусевым/… На днях Главком дал Шорину директиву о наступлении на Новороссийск через донские степи по линии, по которой, может быть, и удобно летать нашим авиаторам, но уже совершенно невозможно будет бродить нашей пехоте и артиллерии. Нечего и доказывать, что этот сумасбродный (предполагаемый) поход в среде вражеской нам, в условиях абсолютного бездорожья, грозит нам полным крахом. Нетрудно понять, что этот поход на казачьи станицы, как это показала недавняя практика, может лишь сплотить казаков против нас вокруг Деникина. Необходимо изменить уже отмененный практикой старый план, заменив его планом основного удара через Харьков-Донецкий бассейн на Ростов: во-первых, здесь мы будем иметь среду не враждебную нам, наоборот, – симпатизирующую нам, что облегчит наше продвижение; во-вторых, мы получаем важнейшую железнодорожную сеть (донецкую) и основную артерию, питающую армию Деникина, линию Воронеж-Ростов…Без этого моя работа на Южфронте становится бессмысленной, преступной, ненужной, что дает мне право или, вернее, обязывает меня уйти куда угодно, хоть к черту, только не оставаться на Южфронте. Ваш Сталин".