Страница 84 из 103
Все это мы предложили капиталистическому миру радиотелеграммой от 4 февраля 1919 г. в обмен за то, чтобы нас оставили в покое. А в апреле того же года мы повторили наши предложения еще подробнее и точнее неофициальному американскому уполномоченному – как его звали, этого парня?.. Да, Буллит[251]… Так вот, товарищи, если сравнить эти предложения с теми, которые были отвергнуты нашими представителями в Генуе и Гааге,[252] то станет очевидным, что на этом пути мы двигались не в направлении расширения уступок, а, наоборот, в направлении более твердого отстаивания наших революционных завоеваний. Сейчас мы никаких долгов не признали; никакого сырья не даем и не собираемся давать в залог; очень сдержанны в вопросе о концессиях; и уж во всяком случае не согласны терпеть никаких оккупационных войск на нашей территории! Кое-что изменилось с 1919 года…
Мы уже слышали от Отто Бауэра, что все это развитие ведет к «демократии». «Снова подтверждается, – поучает нас ученик Каутского и учитель Мартова, – что за переворотом в области экономического базиса должен последовать и переворот во всей политической надстройке». Совершенно верно – между базисом и надстройкой, в общем и целом, существует именно то взаимоотношение, какое указывает Бауэр. Но, во-первых, экономический базис Советской России изменяется не совсем так, как изображает Отто Бауэр, и не совсем так, как хочет Лесли Уркарт, слово которого в этом вопросе, нужно признаться, имеет больший вес, чем слово Бауэра. А во-вторых, поскольку экономический базис действительно изменяется в сторону капиталистических отношений, эти изменения происходят таким темпом и в таком масштабе, что мы отнюдь не рискуем потерять политический контроль над этим экономическим процессом.
Под чисто политическим углом зрения вопрос пока что сводится к тому, что правящий рабочий класс делает те или другие, очень значительные уступки буржуазии. Но отсюда до «демократии», т.-е. до передачи власти в руки капиталистов, еще очень далеко. Для достижения этой цели буржуазии нужен был бы победоносный контрреволюционный переворот. А для переворота ей нужны были бы соответственные силы. В этом отношении мы кое-чему научились на примере самой же буржуазии. В течение всего XIX столетия она только и делала, что чередовала репрессии с уступками в пользу мелкой буржуазии, крестьянства, верхов рабочего класса, нещадно эксплуатируя в то же время трудящиеся массы. Уступки эти имели то политический, то экономический, то комбинированный характер. Но это были всегда уступки со стороны правящего класса, сохранявшего в своих руках государственную власть. Некоторые из ее экспериментов в этой области казались вначале очень рискованными, например, введение всеобщего избирательного права. Маркс назвал законодательное сокращение рабочего времени в Англии победой нового принципа. Какого? Принципа рабочего класса. Но от частичной победы этого принципа до завоевания политической власти английским рабочим классом оказался, как мы это хорошо знаем, весьма продолжительный путь. Правящая буржуазия отмеряла уступки. Государственная бухгалтерия оставалась в ее руках. Ее правящие политики решали, сколько можно дать не только без опасности для сохранения власти, но, наоборот, – с выгодой для укрепления буржуазного господства. Мы, марксисты, не раз говорили, что буржуазия исчерпала свою историческую миссию. Между тем, она сохраняет в своих руках власть до сегодняшнего дня. Это значит, что взаимоотношение между экономическим базисом и политической надстройкой вовсе не так прямолинейно. Мы видим, что классовый режим держится в течение десятилетий после того, как он пришел уже в явное противоречие с потребностями экономического развития.
Какие же теоретические основания утверждать, что уступки рабочего государства буржуазным отношениям должны автоматически вести за собой смену рабочего государства государством капитала? Если верно, что капитализм исчерпал себя в международном масштабе, – а это безусловно верно, – то тем самым утверждается прогрессивная историческая роль рабочего государства. Уступки, которые делаются рабочим государством буржуазии, представляют собой только компромиссы, вызываемые трудностями развития, но само развитие исторически предопределено и обеспечено. Разумеется, если бы наши уступки развивались без ограничения, умножались, накоплялись; если бы мы стали сдавать в аренду все новые и новые группы национализированных промышленных предприятий; если бы мы стали сдавать в концессию важнейшие источники добывающей промышленности или железные дороги; если бы наша политика катилась по наклонной плоскости уступок в течение ряда лет, – перерождение экономического базиса неизбежно привело бы к крушению политической надстройки. Мы говорим о крушении, а не о перерождении, потому что власть из рук коммунистического пролетариата капитал мог бы вырвать не иначе, как в результате ожесточенной и беспощадной гражданской войны. Но кто ставит вопрос так, тот тем самым предполагает жизненность и долговечность господства мировой и европейской буржуазии. К этому все сводится. Социал-демократические теоретики, которые, с одной стороны, признают в воскресных статьях, что капитализм, особенно в Европе, пережил себя и стал тормозом исторического развития, а, с другой стороны, выражают уверенность в том, что эволюция Советской России неизбежно ведет ее к торжеству буржуазной демократии, впадают в самое жалкое и плоское противоречие, вполне достойное этих тупых и чванных конфузионистов. Новая экономическая политика рассчитана на определенные условия пространства и времени: это маневрирование рабочего государства, живущего еще в капиталистическом окружении и твердо рассчитывающего на революционное развитие Европы. Оперировать в решении вопроса о судьбе Советской Республики с абсолютными категориями капитализма и социализма, которым «адэкватны» соответственные политические надстройки, – значит ничего не понимать в условиях переходной эпохи; значит быть схоластом, а не марксистом. Нельзя выключать из политических расчетов такой фактор, как время. Если допустить, в самом деле, что капитализм будет существовать в Европе еще столетие или полстолетия и что Советская Россия должна будет к нему приспособляться в своей хозяйственной политике, – тогда вопрос разрешается сам собою, ибо этим допущением мы заранее предполагаем крушение пролетарской революции в Европе и наступление новой эпохи капиталистического возрождения. На каком таком основании? Если Отто Бауэр в жизни нынешней Австрии открыл чудесные признаки капиталистического воскресения, тогда, что и говорить, участь Советской России предрешена. Но мы пока чудес не видим и в чудеса не верим. С нашей точки зрения, обеспечение власти европейской буржуазии на ряд десятилетий обозначало бы в нынешних мировых условиях не новый расцвет капитализма, а хозяйственное гниение и культурный распад Европы. Что такой процесс мог бы увлечь в пропасть и Советскую Россию, этого, вообще говоря, отрицать нельзя. Пришлось бы ей при этом проходить через стадию демократии, или она загнила бы в других формах – это уже вопрос второстепенный. Но мы не видим никакого основания становиться под знамя философии Шпенглера.[253] Мы твердо рассчитываем на революционное развитие в Европе. Новая экономическая политика есть только приспособление к темпу этого развития.
Отто Бауэр и сам как бы чувствует, что из тех изменений, которые происходят в нашей экономике, вовсе не так непосредственно вытекает режим демократии. Он поэтому очень трогательно уговаривает нас помочь капиталистическим тенденциям развития против социалистических тенденций. Бауэр говорит: «Воссоздание капиталистического хозяйства не может происходить под диктатурой коммунистической партии. Новый курс в народном хозяйстве требует нового курса в политике». Разве же это не трогательно до слез? Тот самый человек, который столь содействовал экономическому и политическому расцвету Австрии, убеждает нас: «поймите, ради бога, что капитализм никак не может расцвесть под диктатурой вашей партии». Но ведь именно потому-то – не в обиду будет сказано всем Бауэрам – мы и сохраняем диктатуру нашей партии.
251
Буллит – в начале 1919 года приехал в Москву и предложил от имени американского президента Вильсона проект договора между всеми правительствами, существовавшими тогда на территории бывшей Российской империи. Сущность проекта сводилась к следующим основным пунктам: война между враждующими сторонами прекращается, фактически существующие правительства сохраняются в завоеванных ими границах, объявляется взаимная амнистия, армии пропорционально демобилизуются, блокада и интервенция иностранных держав прекращается. Несмотря на принципиальное согласие советского правительства вести переговоры на основе проекта Буллита, миссия Буллита потерпела фиаско, так как временные успехи Колчака, перешедшего в это время в наступление, окрылили надежды Антанты на скорое падение Советской власти.
252
Гаагская конференция – была созвана в Голландии, в городе Гааге, и работала с 18 июня по 18 июля 1922 года. Гаагская конференция, в отличие от Генуэзской, продолжением которой она являлась, должна была заниматься чисто деловым разрешением спорных вопросов, возникших на Генуэзской конференции при попытке договориться с Советской Республикой об условиях установления нормальных экономических и политических отношений. Таков был замысел Лиги Наций, главным образом, Англии, при созыве Гаагской конференции. На конференции были представлены те же государства, что и на Генуэзской, с тем отличием, что делегации в большинстве случаев состояли из экспертов, а не влиятельных политических деятелей, чем подчеркивался деловой характер конференции. Основной вопрос, который разбирался на Гаагской конференции, был тот же, что и на Генуэзской: установление нормальных отношений капиталистической Европы с Советской Россией. В связи с этим подлежали обсуждению три группы вопросов: а) вопросы, связанные с проблемой российских долгов, б) вопросы, связанные с проблемой национализированной частной собственности, и в) вопросы, связанные с предоставлением Советской России кредитов.
Конференция разбилась на соответствующие три подкомиссии: кредитов, частной собственности и долгов, которые должны были детально заняться этими вопросами.
Позиция русской делегации в Гааге в составе замнаркоминдела Литвинова, Раковского, Красина, Крестинского и Сокольникова – была столь же определенной, как и на Генуэзской конференции. Она исходила прежде всего из признанного на Генуэзской конференции принципа полного равноправия договаривающихся сторон. Сделанные в Гааге русские предложения базировались на идее, что, в случае предоставления России солидной финансовой помощи, Советское правительство согласится на признание в принципе долгов и на обсуждение вопроса о компенсации иностранных подданных, пострадавшим от революции.
Но уже начало работы подкомиссий показало, что на Гаагской конференции, по сравнению с Генуэзской, произошли значительные изменения. В Генуе Англия не настаивала на возвращении собственности иностранным капиталистам. В Гааге она примкнула в этом основном вопросе к позиции представителей французского и бельгийского капитала. Франция требовала безусловного возвращения собственности иностранцам. Таким образом на Гаагской конференции российской делегации пришлось столкнуться с объединенным фронтом крупнейших капиталистических стран, с которыми солидаризировались их вассалы: Польша, Литва, Латвия, мелкие балканские государства и т. д.
В течение целых трех недель представители союзного капитала на заседаниях подкомиссий уклонялись от определенного ответа на поставленный Литвиновым основной для российской делегации вопрос о возможности предоставления России кредитов. Представители Англии, Франции, Бельгии и Италии требовали подробной информации о состоянии русской экономики. Этой информацией и была занята конференция в течение первых двух-трех недель.
На втором собрании подкомиссии кредитов 30 июня Литвинов огласил меморандум, в котором общая сумма необходимых для Советской Республики кредитов была определена в 3 миллиарда 224 миллиона золотых рублей. К 10 июля позиции сторон в достаточной степени выяснились: капиталистические державы твердо решили взять Россию измором, выдвигая такие условия, неприемлемость которых для Советской Республики была ясна с самого начала. Несмотря на попытку Литвинова в его речи на пленуме конференции 18 июля найти почву для дальнейших переговоров на основе обоюдных уступок, капиталистические державы, собравшись отдельно от российской делегации, вынесли резолюцию, в которой говорится, что «для участия Европы в восстановлении России и для продолжения дальнейших переговоров необходимо создать благоприятную атмосферу доверия». Этими ничего не говорящими фразами была закончена Гаагская конференция.
Что попытка капиталистической Европы экономической блокадой поставить Россию на колени не удалась, свидетельствует заключенный в августе 1924 года генеральный договор с Англией, в котором эта последняя вновь становится на точку зрения полного равноправия сторон.
253
Шпенглер – автор нашумевшей книги «Закат Европы», в которой, на основании своеобразной теории развития культур, предсказывает гибель Европы. В Шпенглере удивительным образом сочетались пессимизм и отчаяние господствующих классов, потерявших всякую перспективу, и воинствующий дух германского империалиста, желающего жить и действовать и проповедующего «социализм» в духе Бисмарка и Фридриха Великого.