Страница 5 из 115
Коммунистическая теория обогнала реальную нашу повседневную жизнь на десятилетия, а в иных областях – на столетия. Не будь этого, коммунистическая партия не могла бы быть историческим фактором великой революционной силы. Благодаря своему реализму, своей диалектической гибкости, коммунистическая теория вырабатывает политические методы, обеспечивающие ей влияние при всяких условиях. Но одно дело – политическая идея, а другое – быт. Политика гибка, а быт неподвижен и упрям. Оттого так много бытовых столкновений в рабочей среде, по линии, где сознательность упирается в традицию, – столкновений тем более тяжелых, что они остаются в общественном смысле безгласны. Ни художественная литература, ни даже публицистика их не отражают. Наша пресса об этих вопросах молчит. А для новых художественных школ, пытающихся идти в ногу с революцией, быт вообще не существует. Они, видите ли, собираются созидать жизнь, а не изображать ее. Но из пальца новый быт нельзя высосать. Его можно строить из элементов, имеющихся налицо и способных к развитию. Поэтому прежде, чем строить, нужно знать, что есть. Это относится не только к воздействию на быт, но и ко всякой вообще сознательной человеческой деятельности. Нужно знать, что есть, и в каком направлении существующее изменяется, чтобы получить возможность участвовать в созидании быта. Покажите нам, – и сами себе прежде всего, – что делается на фабрике, в рабочей среде, в кооперативе, в клубе, в школе, на улице, в пивной, сумейте понять, что там делается, т.-е. найти необходимую перспективу для осколков прошлого и зародышей будущего. Этот призыв относится в одинаковой мере и к беллетристам, и к публицистам, и к рабкорам, и к репортерам. Показывайте нам жизнь, какою она вышла из революционной печи.
Нетрудно, однако, догадаться, что одними призывами мы не создадим поворота во внимании наших писателей. Тут нужны правильная постановка дела, правильное руководство. Изучение и освещение рабочего быта нужно поставить прежде всего как очередную задачу журналистов, по крайней мере, тех, у которых есть глаза и уши; нужно организованным порядком направить их на эту работу, инструктируя их, поправляя, направляя и воспитывая их таким путем в революционных бытописателей. Нужно одновременно с этим расширить угол внимания рабочих корреспондентов. По существу дела почти каждый из них мог бы давать гораздо более интересные и содержательные корреспонденции, чем те, которые пишутся в большинстве случаев ныне. Но для этого нужно обдуманно формулировать вопросы, правильно ставить задачи, вызывать на разговор и помогать вести его.
Для того, чтобы подняться культурно на более высокую ступень, рабочему классу, прежде всего его авангарду, нужно продумать свой быт. А для этого нужно познать его. Буржуазия, в лице, главным образом, своей интеллигенции, выполнила эту задачу в значительной мере еще до завоевания власти: она была имущим классом, еще находясь в оппозиции, и художники, поэты и публицисты обслуживали ее, помогали ей думать или думали за нее.
Во Франции XVIII век, так называемый век просветительства,[8] был временем, когда буржуазные философы продумывали разные стороны общественного и личного быта, стремясь их рационализировать, т.-е. подчинить требованиям «разума». Они захватывали при этом не только вопросы политического строя, церкви, но и отношения полов, воспитания детей и т. д. Несомненно, что уже одной постановкой и обсуждением этих вопросов они много способствовали повышению культуры личности, – разумеется, буржуазной, преимущественно интеллигентской. Все усилия просветительской философии рационализировать, т.-е. перестроить по законам разума, общественные и личные отношения упирались, однако, в факт частной собственности на средства производства, который должен был оставаться краеугольным камнем нового, на разуме основанного общества. Частная собственность означала рынок, слепую игру экономических сил, не управляемых «разумом». На рыночных хозяйственных отношениях складывался рыночный же быт. Пока рынок господствовал, нельзя было и думать о действительной рационализации быта народных масс. Отсюда крайняя ограниченность приложения на практике рационалистических построений философов XVIII века, иногда очень проницательных и смелых по своим выводам.
В Германии полоса просветительства падает на первую половину прошлого столетия. Во главе движения идет «Молодая Германия», с ее вождями – Гейне и Берне.[9] В основе своей это была опять-таки критическая работа левого крыла буржуазии, ее интеллигенции, которая объявила войну рабству, низкопоклонству, филистерству, мещанскому тупоумию, предрассудкам и стремилась, – но с уже гораздо большим скептицизмом, чем ее французские предшественники, – установить царство разума. Это движение вылилось затем в мелкобуржуазную революцию 1848 года,[10] которая оказалась бессильной сбросить даже многочисленные немецкие династии, не то что перестроить сверху донизу человеческую жизнь.
У нас, в отсталой России, просветительство получает сколько-нибудь широкий характер во вторую половину XIX столетия. Чернышевский, Писарев, Добролюбов,[11] вышедшие из школы Белинского, направляли свою критику не только и даже не столько на хозяйственные отношения, сколько на нескладицу, реакционность, азиатчину быта, противопоставляя старым традиционным типам нового человека, «реалиста», «утилитариста», который хочет строить свою жизнь по законам разума и вскоре превращается в «критически мыслящую личность». Движение это, влившееся в народничество, было запоздалым русским просветительством. Но если французские просветители XVIII столетия лишь в очень малой мере могли изменить быт и нравы, формируемые не философией, а рынком; если непосредственная культурно-историческая роль немецкого просветительства оказалась еще более ограниченной, то прямое влияние русского интеллигентского просветительства на быт и нравы народа было и вовсе ничтожно. В конце концов, историческая роль русского просветительства, включая и народничество, определяется тем, что оно подготовило условия для возникновения партии революционного пролетариата.
Только с завоеванием власти рабочим классом создаются условия для действительного преобразования быта до самых глубоких его основ. Рационализировать быт, т.-е. преобразовать его по требованиям разума, нельзя, не рационализируя производства, ибо корни быта в хозяйстве. Только социализм ставит своей задачей охватить разумом и подчинить ему всю хозяйственную деятельность человека. Буржуазия, в лице своих самых передовых течений, ограничивалась тем, что рационализировала, с одной стороны, технику (через естественные науки, технологию, химию, изобретения, машинизацию), с другой – политику (через парламентаризм), но не экономику, которая оставалась ареной слепой конкуренции. Потому-то бессознательное и слепое продолжало господствовать в быте буржуазного общества. Завоевавший власть рабочий класс ставит себе задачей подчинить сознательному контролю и руководству экономические основы человеческих отношений. Только это и открывает возможность осмысленной перестройки быта.
Но этим же самым устанавливается тесная зависимость наших успехов в области быта от наших успехов в области хозяйства. Нет, правда, никакого сомнения в том, что даже при нынешнем хозяйственном уровне мы могли бы внести значительно больше элементов критики, инициативы и разума в наш быт. В этом и состоит одна из задач эпохи. Но еще более очевидно, что коренная перестройка быта – освобождение женщины от положения домашней рабыни, общественное воспитание детей, освобождение брака от элементов хозяйственной принудительности и пр., – осуществима только в меру общественного накопления и возрастающего перевеса социалистических форм хозяйства над капиталистическими. Критическая проверка быта теперь же есть необходимое условие для того, чтобы быт, консервативный по тысячелетним своим традициям, не отставал от тех прогрессивных возможностей, которые открываются уже и сегодняшними нашими хозяйственными ресурсами или откроются завтрашними. С другой стороны, даже самые небольшие успехи в области быта, равнозначащие по характеру своему повышению культурности рабочего и работницы, немедленно же расширят возможность рационализации промышленности и, следовательно, более быстрого социалистического накопления, а это последнее откроет, в свою очередь, возможность новых завоеваний в области обобществления быта. Зависимость здесь диалектическая: главный исторический фактор – экономика; но воздействовать на нее мы, коммунистическая партия, мы, рабочее государство, можем только через рабочий класс, непрерывно повышая техническую и культурную квалификацию его составных элементов. Культурничество в рабочем государстве служит социализму, а социализм означает мощный расцвет культуры, подлинной, внеклассовой, человеческой и человечной.
8
Эпоха просветительства во Франции, – падающая на вторую половину XVIII века, явилась идейной подготовкой к Великой Французской Революции.
В этот период политическое сознание широких масс французского народа еще только начинало пробуждаться. Интересы этих масс на данном этапе общественно-политической жизни совпадали в общем и целом с интересами буржуазии; последняя в своей борьбе против феодализма и абсолютизма являлась передовым авангардом и выступала в качестве представительницы «народа». Этим объясняется тот факт, что во Франции буржуазная интеллигенция того времени, в лице своих наиболее крупных представителей, шла сравнительно далеко в своей революционизирующей проповеди атеизма, свободы совести и т. д. Главным идейным оружием, при помощи которого французские просветители боролись против обветшавших социально-политических порядков, была идея «естественного права», как какой-то вечной нормы общественного бытия, якобы вытекающей из самой природы человеческого разума. Если феодализм, с его косной устойчивостью способов производства, вполне уживался со средневековым строем жизни, то нарождавшиеся новые производственные отношения требовали для своего развития освобождения личности от стеснявших ее пут средневековых порядков. В этой обстановке у французских просветителей естественно должна была возникнуть мысль, что стоит лишь уничтожить несправедливые привилегии меньшинства и предоставить всем людям «естественное право» жить и заниматься по своему усмотрению, как наступит царство разума, справедливости и всеобщего довольства. Просветители XVIII века и предприняли пересмотр, с точки зрения «разума» или «естественного права», всех вопросов философии, политики и быта. Крупнейшими представителями французского просветительства были Вольтер, Монтескье (так называемое «старшее поколение»), Руссо, Дидро, Гольбах, Гельвеций («младшее поколение»). Вольтер и Руссо, при всей своей враждебности к церковным догматам, еще отстаивали веру в существование бога, но другие просветители, особенно Гольбах и Гельвеций, уже решительно становятся на почву атеизма. Замечательным памятником мировоззрения французских просветителей является огромный энциклопедический словарь, издававшийся Дидро и знаменитым математиком Даламбером, под заглавием «Большая энциклопедия наук, искусств и ремесел» (отсюда название «энциклопедисты», которым иногда обозначают французских материалистов и атеистов XVIII в.). В области философии энциклопедисты проповедывали самый решительный рационализм, отстаивая материалистические взгляды и ведя борьбу с церковными суевериями. В области экономики они были защитниками «естественного» порядка, как он понимался физиократами. Далеко не так радикальны были их политические взгляды: здесь они не шли дальше требования конституционной монархии, гарантирующей свободу действий образованной и добродетельной буржуазии.
Французское просветительство оказало весьма сильное влияние на аналогичное умственное движение как в Германии, так и в России, хотя немецкое и русское просветительство возникло и развивалось уже в иных социально-исторических условиях (см. прим. 6 и 8).
9
«Молодая Германия». Гейне и Берне. – 30-е годы прошлого века были во всех отношениях переломным периодом в истории западно-европейских стран (парижская июльская революция 30-го года, избирательная реформа в Англии в 1832 г. и т. д.). Германия к этому времени еще не вступила в бурный фазис своего экономического развития. Сравнительно отсталая промышленная жизнь Германии не рвалась еще из старых рамок с такой силой, как во Франции. К тому же наиболее кричащие неустройства старого порядка были ликвидированы еще во время наполеоновских войн, и гражданские реформы продолжались в Германии и позднее, несмотря на ожесточенную политическую реакцию. Однако, в экономической жизни Германии произошли события, имевшие большое революционизирующее значение: промышленность переживала некоторый подъем (отчасти в результате континентальной блокады), были проведены первые железные дороги, образовался таможенный союз между отдельными германскими государствами. Одновременно с промышленным подъемом нарастали и экономические противоречия. Развивающаяся промышленность требовала расширения емкости рынка, чему препятствовало продолжавшееся на почве остатков феодализма обнищание крестьянства. Промышленники требовали охранительных пошлин, что противоречило интересам стоявшего у власти юнкерства, нуждавшегося в дешевых с.-х. машинах. К этим чисто экономическим противоречиям присоединялись бесконтрольность распоряжения государственными финансами, устарелое законодательство и т. д. Все эти обстоятельства толкали буржуазию на путь оппозиции к старой власти, но ввиду слабости буржуазии ее оппозиция была робкой и нерешительной. К тому же, в отличие от Франции конца XVIII века, в Германии не было в рассматриваемый период того общего недовольства всех непривилегированных классов, которое могло бы явиться опорой для революционного выступления буржуазии.
В таких условиях передовая интеллигенция Германии прониклась мыслью, что на ней лежит обязанность начать борьбу за преобразование общественных порядков. Ее орудием в этой борьбе могла быть только идейная критика. Германская литература того времени становится проповедницей освободительных идей. Несколько талантливых писателей (Гуцков, Лаубе и др.) объединились в литературную группу «Молодая Германия», идейными руководителями которой были Берне и Гейне. Лозунгами «Молодой Германии» было освобождение от рутины во всех сферах умственной и художественной жизни, борьба с установившимися традициями, с политическо-общественной реакцией.
Полные сарказма и гнева поэтические и публицистические произведения Берне, Гейне и других представителей «Молодой Германии» были вскоре запрещены союзным сеймом, после чего эта литературная группа постепенно распалась.
Для характеристики общественной и литературной деятельности Берне и Гейне приведем выдержки из «Истории Германии с конца средних веков» Ф. Меринга.
"Значительным писателем был Людвиг Берне (1786–1837). Он родился во Франкфурте на Юденгассе (Еврейской улице) и в свои юные годы испытал все бедствия, которым подвергались евреи в Германии, пока не пришли французы и не улучшили их положения. Берне тоже начал с литературного бунта; сначала он выступил как остроумный театральный критик, но потом резко разошелся с господствующими классами своего родного города, который хотя и назывался вольным городом, но наполовину все еще был окутан тиной средневекового мещанства, наполовину сделался современным денежным рынком, которого нисколько не касались умственные интересы. Чтобы избежать преследований, которые могло навлечь на него свободное слово, Берне уже в 1822 году уехал в Париж, откуда он своими «Парижскими письмами» объявил германским деспотам беспощадную войну, которая тем чувствительнее поражала их, чем больше сарказма было в насмешках Берне.
Но идейный мир Берне был ограничен. Он сжился с мелкобуржуазно-демократическими воззрениями, и его политическое понимание не шло дальше определенных границ. У него не было сколько-нибудь глубокого понимания ни германской философии, ни французского социализма. В этом отношении его далеко превосходил человек, которого еще и теперь, как будто он жив, государи, помещики и попы чтят дикой ненавистью.
Генрих Гейне (1797–1856 г.) занимает совершенно исключительное и ни с чем несравнимое положение не только в германской, но и в мировой литературе. Нет другого современного поэта, в произведениях которого краски и формы трех великих миросозерцаний, сменявших друг друга в течение столетия, так гармонически сливались бы в целостное единство художественной индивидуальности. Сам Гейне называл себя последним королем красочной романтики, и, однако, романтика исчезла из мира от звука его ясного смеха. Гейне всегда вел борьбу за идеи буржуазной свободы, и, однако, он же раскаленным железом заклеймил всю половинчатость и двойственность буржуазного либерализма. Гейне немало сделал в том направлении, что он открыл коммунизм в его живой реальности и всегда предсказывал неизбежность его будущей победы; и, однако он никогда не мог преодолеть внутреннего содрогания перед коммунизмом.
Гейне начал в двадцатых годах своими «Reisebilder» («Путевыми картинами»), смело набросанными эскизами, в которых он из неистощимого колчана своей сатиры посылает стрелы в уродства германской жизни, порожденные филистерством, и рассыпает здесь собранные впоследствии в «Книгу песен» стихи, с которыми по лирической силе и нежности могут равняться только стихотворения юного Гете. Июльская революция пробудила его к политической и социальной борьбе. Гейне отправился в Париж и в течение тридцати лет работал над тем, чтобы разрушить стену, которая существовала между двумя великими культурными народами континентальной Европы и которой по справедливости дорожили деспоты, как надежнейшим оплотом своей силы.
Гейне раскрыл французам тайны нашей классической философии и показал, таким образом, равенство германской нации с французскою. А в письмах, которые он посылал в аугсбургскую «Allgemeine Zeitung» («Всеобщая Газета»), он описывал для немцев французскую жизнь во всех ее политических, социальных, художественных и литературных проявлениях. В этих письмах Гейне снова и снова возвращается к неотвратимости коммунизма, как массового пролетарского движения, и говорит об этом с такой же пророческой уверенностью, с какой он говорил французам, что германские ремесленные подмастерья являются наследниками нашей классической литературы и философии.
Как связующее звено между германской и французской культурой Гейне выполнил историческую задачу, цивилизаторское значение которой может оспаривать только современный официальный патриотизм при его национальной, политической и социальной ограниченности"…
10
О революции 48-го года в Германии – см. т. II, ч. 1-я, прим. 165.
11
Эпоха русского просветительства – падает преимущественно на 60-е и 70-е годы прошлого века, явившиеся переломными для России в отношении развития экономических форм и общественного движения. В экономическом отношении пореформенная Россия вступала в период развития промышленного капитализма и нарождения в связи с этим новых общественных классов. В области идеологии в эти годы появляется литература «разночинца» и «кающегося дворянина». Главные представители этого литературного течения (Чернышевский, Добролюбов, Писарев) критикуют с точки зрения разума существующие общественные отношения, пересматривают заново вопросы морали, быта и т. д. В области художественной критики они борются против метафизической эстетики эпигонов правого гегельянства. Чернышевский еще придавал некоторое самостоятельное значение эстетическому моменту, Добролюбов же прямо провозгласил, что единственным критерием ценности искусства является его полезность. В борьбе против старой идеалистической метафизики русские просветители особенно выдвигали сенсуалистический материализм Фейербаха, а также естественно-научный материализм Бюхнера и Молешотта, сводивших философию к физиологии нервной системы. С чрезвычайным радикализмом велась борьба за разрушение традиционной морали. Лицемерной проповеди альтруизма русские просветители противопоставляли утверждение, что личная польза является единственным побудителем и двигателем человеческих поступков. Эта новая, так называемая утилитарная мораль нашла себе наиболее яркое выражение в романе Чернышевского «Что делать?» (1863 г.), быстро сделавшемся настольной книгой шестидесятников.
Особенности русского просветительства, как и аналогичного явления в истории Франции (XVIII в.) и в Германии (начало XIX в.), объясняются той социально-политической обстановкой, в которой оно возникло. В 60-х и 70-х годах Россия переживала коренную ломку экономических отношений. Русское просветительство, подобно французскому и немецкому, носило на себе печать той классовой неоформленности, которой характеризовалось в то время общественное состояние страны. Являясь по существу революционным течением, оно не имело сколько-нибудь четкой социальной базы, на которую могли бы опереться его деятели – как народнически-социалистического направления (Чернышевский), так и демократически-индивидуалистического (Писарев). Поэтому им приходилось говорить о народе вообще и возлагать свои надежды на «разум» и его носительницу – интеллигенцию. Опыт проведения реформы 1861 г. показал Чернышевскому и другим русским просветителям, что бессмысленно возлагать какие-либо надежды на власть; на массовое движение также нельзя было рассчитывать, потому что еще не было созревшего революционного класса, который мог бы выступить в качестве авангарда. Единственной активной силой являлась радикальная интеллигенция. Отсюда проповедь воспитания «мыслящих реалистов» и «критически мыслящих личностей». К этой проповеди пришел и Чернышевский, ставивший во главу угла разрешение социально-экономических задач, и Писарев, интересовавшийся преимущественно индивидуально-этическими проблемами. Обстановка в России в 60-х годах ближе подходила к условиям жизни Германии 30-х годов, чем к той ситуации, которая сложилась во Франции в конце XVIII века. В России и в Германии эпоха просветительства совпала с таким периодом в развитии этих стран, когда их хозяйственная жизнь и общественные отношения претерпевали коренную ломку, но еще не было той обостренности социальных противоречий, которая приводит к непосредственно революционной ситуации, как это имело место во Франции в конце XVIII века. Поэтому в России, как в свое время и в Германии, единственной ареной, на которой революционная интеллигенция могла вести борьбу за преобразование общественно-политических отношений, была литература. В 70-х годах продолжателями просветителей явились ранние народники (Лавров и Михайловский).