Безжалостное обольщение

— Ты ведь не хочешь, чтобы я оставил тебя здесь, Женевьева?

— Оставил? — Желто-карие глаза с трудом открылись.

— Да, здесь, — резко ответил он, стягивая с нее ночную рубашку. — Я еду в Легорн. Ты со мной?

— Меня сейчас стошнит, — простонала она и задрожала от холода.

— О Боже, — пробормотал Доминик, — да тебе еще хуже, чем я думал. Сколько же шампанского ты выпила?

При слове «шампанское» Женевьева споткнулась и, налетев на комод, вцепилась в него.

Доминик подошел к двери:

— Сайлас, мне нужна одна из твоих дьявольских смесей! Женевьева заковыляла обратно к кровати и заползла под одеяло.

— L — Если я сейчас умру, — сказала она, — так лучше уж умереть здесь.

— Не умрешь. Ты будешь спать в карете, а уже к вечеру снова станешь человеком. У Сайласа есть средство против тошноты, но от головной боли оно, боюсь, не поможет.

Сайлас появился, неся поднос, на котором стоял большой стакан отвратительно пахнущей жидкости. Он поставил его рядом с кроватью, бросив понимающий взгляд на скрючившуюся Женевьеву.

— Единственное средство от похмелья — это выспаться, — прокомментировал он уже в дверях.

— В данном случае это не для нее, Сайлас. — Доминик взял в руку стакан. — Ну давай, Женевьева. Выпей. Обещаю, от этого ты почувствуешь себя лучше. А если сможешь выпить все залпом, будет не так уж и противно. — Он ободряюще улыбнулся ей.

Женевьева, которая никогда в жизни не была в столь ужасном состоянии и даже не выходила на улицу в такую холодную погоду, жалобно посмотрела на него, закрыла глаза и залпом выпила содержимое. Пока горькая жидкость прожигала ей готовый вывернуться наизнанку желудок, она, дергаясь и извиваясь, молила о смерти. Из глаз ее катились слезы, она хватала воздух ртом, словно выброшенная из воды рыба. А потом произошло чудо. Буря в животе стихла, кислотное жжение прошло, и она поняла, что ее больше не тошнит.

— Это суровое лекарство, я знаю. — Доминик ласково погладил ее но спине. — Я бы не дал его тебе, если бы не чрезвычайные обстоятельства. Мы должны быть в пути еще до восхода.

Женевьева кивнула, как ей казалось, весьма энергично, и от этого боль в висках усилилась. Она решила, что впредь движения нужно делать только медленные и осторожные. Именно так, медленно и осторожно, свесила ноги, села на край кровати и, наклонившись, потянулась за чулками. В затылке громко забухало, поэтому она постаралась подтянуть ноги к рукам, а не наоборот.

Доминик не удержался от улыбки, наблюдая за тем, как Женевьева пытается обмануть свое похмелье. Губы у нее были сурово и решительно сжаты, глаза широко открыты, словно ее веки приклеились к бровям.

— Давай-ка я помогу тебе, — сказал Доминик. — Ложись в постель.

Женевьева со стоном облегчения вновь опрокинулась на спину.

Он надел ей чулки, аккуратно разгладив и тщательно завязав подвязки. Женевьева тихо вздохнула, и Доминик бросил на нее свирепый взгляд. Казалось, прошло много времени с тех пор, когда они последний раз предавались любви весело и свободно — как в начале, — и это стройное тело вновь показалось ему бесконечно желанным.

С некоторым удивлением Доминик заметил, что, пока он разглядывал Женевьеву, она снова уснула. Между тем заря уже занималась над горизонтом.

Спохватившись, Доминик быстро начал одевать Женевьеву.

Не прошло и получаса, как он укутал ее в плащ, дал в руки муфту и усадил в карету.

Следующие шестьдесят часов остались самым страшным воспоминанием в жизни Женевьевы. Они останавливались, только чтобы сменить лошадей и поесть. Большую часть первого дня она проспала на плече у Доминика. Но ночью Женевьева проснулась, и чувствовала она себя еще хуже, чем раньше, ко всем ее мучениям добавились еще и тряска в карете по разбитым дорогам. Гостиницы, в которых они останавливались, представляли собой обыкновенные постоялые дворы. Просьбу принести воды, чтобы умыться, здесь встречали с полным недоумением, еду, которую подавали, Женевьева находила совершенно несъедобным варевом.

Доминик оставался абсолютно невозмутимым, все эти мелочи его нисколько не трогали, а когда спутница сердилась, или жаловалась, или, как это было не раз, начинала плакать от холода, грязи и прочих неудобств, он лишь гладил и похлопывал ее по плечу, как капризного малого ребенка. И надо сказать, что такое обращение оказывало желаемое действие: Женевьева сразу чувствовала себя виноватой, извинялась, заставляла себя сидеть прямо и с интересом смотреть в окно.

К концу третьего дня карета перевалила через холм, и путники увидели порт Легорн на берегу моря, простиравшегося до французского берега. Когда спустились в белый опрятный городок, Женевьева безошибочно угадала в изящном абрисе корабля, покачивавшегося на рейде, «Танцовщицу», и сердце радостно забилось.

"Танцовщица» была единственным домом, который у нее теперь остался, а никогда еще Женевьева не нуждалась в домашнем уюте, покое и безопасности так, как сейчас.

Глава 23

— Ну, мадам Делакруа, как вам нравится мое маленькое королевство? — Опальный император энергично обвел рукой спускавшийся террасами к голубой бухте сад дворца Мулини.

— Восхитительно, сир! — ответила Женевьева в строгом соответствии с правилами приличий, которые были лишь данью условностям.

Императору-изгнаннику не было никакого дела до этого маленького уголка земли — действительно никакого! В ответ на ее такт и осторожность в глазах его мелькнула искорка благодарности.

Гости собрались на веранде, расточая комплименты правителю Эльбы по поводу красоты и порядка, царящих в его владениях, и любовались видом с террасы, расположенной в очень удобном месте, — ни один корабль не мог войти в бухту, не будучи замеченным отсюда. Все эти люди приехали из Англии, Франции и Италии в жажде увидеть и поговорить с удивительным человеком, который завоевал всю Европу, за исключением маленького ее уголка. А теперь, в изгнании, стал дружелюбным собеседником, охотно рассказывающим о своей жизни.

Но с такими посетителями, как Делакруа, у коих были нужные рекомендации. Наполеон обсуждал совсем иные материи.

Женевьева не принимала участия в ночных бдениях, которые велись в маленьком кабинете, напоминавшем походную палатку, где не было ничего лишнего. Но Доминик доверительно рассказывал ей обо всем, возвращаясь в их шикарно обставленную комнату для гостей. Они не обманывались на счет этого толстого человека с круглым лицом и выразительными глазами, казалось бы, действительно довольствующегося правлением своим маленьким королевством, командованием игрушечными армией и флотом, строительством дворцов и загородных усадеб. В свои сорок шесть лет Бонапарт оставался тем же честолюбивым лейтенантом, каким был в молодости. К тому же амбиции его подпитывались скукой и пережитым крушением надежд, когда в одночасье он был лишен абсолютной власти и всеобщего поклонения.

— Как я понимаю, сэр Нил Кэмпбел отбыл на материк? — невзначай заметила Женевьева хозяину, наблюдавшему за флотилией кораблей в полевой бинокль, который держал у него перед глазами слуга.

Бонапарт улыбнулся:

— Он хочет проконсультироваться во Флоренции с доктором по поводу своего зрения, мадам.

— Я надеялась встретиться с ним, — так же небрежно обронила Женевьева.

— Боюсь, его не будет дней десять или около того. — Суверен Эльбы пожал подложенными плечами. — Но разумеется, мы будем рады, если вы и месье Делакруа останетесь с нами до его возвращения.

— Вы очень любезны, сир. — Женевьева улыбнулась собравшимся вокруг, которые слышали этот на первый взгляд ничего не значащий разговор и не сомневались в том, что и «хозяин» острова, и те из гостей, кто пожелает, будут здесь в момент возвращения сэра Кэмпбела.

— Буду весьма рад. Пойдемте в дом, пора обедать. Становится прохладно. Вы не находите, что ветер свежеет, Делакруа?

Капер прищурился от ветра, трепавшего его темно-каштановые волосы. Исподтишка взглянув на него, Женевьева ощутила уже знакомое волнение. Как она любила смотреть на Доминика, когда он стоял вот так, вглядываясь в море, — голова чуть запрокинута: свободен!