Безжалостное обольщение

— Благодарю вас, месье Делакруа. Чему обязана переменой ваших намерений?

— Понятия не имею. Вероятно, выпил слишком много шампанского. Не сомневаюсь, что пожалею потом о своем благородном порыве.

Женевьева не удержалась от улыбки, поскольку считала, что у него действительно возникнут основания для сожалений.

— Что ж, я вам очень благодарна, так как вы спасли меня от ссылки на плантацию, — сообщила она. Доминик театрально застонал:

— Я же знал, что не стоит поддаваться настроению! У меня такое ощущение, что в этом городе было бы гораздо спокойнее без вас, Женевьева Латур. Если вы хотите выразить мне благодарность за доброту, позаботьтесь о том, чтобы впредь держаться от меня подальше.

— Не могу вам этого обещать, — тихо, но твердо ответила она. — Если вы намереваетесь доставить неприятности моей сестре.

В тишине было слышно, как резко Делакруа втянул ртом воздух.

— У вас, видимо, очень хорошо со слухом, Женевьева, и гораздо хуже, чем я думал, с благоразумием, раз вы бросаете мне вызов.

— Это угроза, месье Делакруа?

Ведь не хотела же она выдавать, что слышала тот разговор. Ну почему с языка сорвались эти слова! Вот теперь Женевьева действительно открыла ящик Пандоры, а зачем? Насторожившись, капер будет вести себя с ней намного хитрее.

Доминик снова подошел вплотную к стене, поднял руки и ухватил девушку за щиколотки. Его сильные пальцы легко обхватили тонкие лодыжки и сжали их так, что ей стало больно и страшно. Женевьеве показалось, что он хочет стащить ее обратно в сад. Но вместо этого он задал прозаический вопрос, причем голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций:

— Сколько вам лет, Женевьева? Шестнадцать, семнадцать?

— Ни то ни другое, — ответила она, стараясь, чтобы ее голос звучал так же бесстрастно, как его. — В прошлом месяце мне исполнилось восемнадцать.

— Вы выглядите моложе.

— Это потому, что я худенькая, — предположила она, на миг забыв о зловещем характере, который этот разговор носил с самого начала.

— Возможно, поэтому. — В голосе Делакруа звучала скрытая насмешка. — Что ж, мадемуазель, я бы не дал вам больше двенадцати, то есть как раз тех двенадцати лет, что я провел отнюдь не в школе, а в занятиях, кои шокировали бы вас, имей вы хоть каплю девичьей скромности. В чем я сомневаюсь. Мне нет нужды угрожать вам, дитя мое. Я просто повторяю: у вас еще меньше здравого смысла, чем я думал ранее, если вы решились бросить мне вызов. — С этими словами капер отпустил ее ноги и удалился, насвистывая незатейливый мотивчик.

Этот небрежно-веселый свист заставил Женевьеву содрогнуться: она начала кое-что понимать. Делакруа даже не пытался отрицать обвинений, что само по себе приводило в замешательство. Ее просто совершенно открыто предупредили, чтобы она держалась подальше. Но это было совсем не такое предупреждение, какие девушке доводилось слышать от взрослых и раньше. Однако Женевьева всегда была склонна к воинственности и, решившись на что-то, никогда не сдавалась.

Доминик Делакруа задумал нечто дурное, и по какой-то неясной причине Элиза должна стать его жертвой. Если только Женевьева что-нибудь не придумает и не помешает.

С этой тревожной мыслью она перекинула ноги через подоконник и спрыгнула наконец в свою темницу. Щиколотки все еще хранили тепло его рук, и это ощущение приводило Женевьеву в смятение. Более того, слегка покалывало все тело, словно к нему и сейчас прикасались чужие руки. То есть сегодня вечером к ней действительно прикасались чужие — и весьма фамильярно, вынуждена признать она — руки.

Если к Элизе они будут прикасаться так же… Нет, Делакруа к ней не прикоснется. Невозможно представить себе, чтобы с Элизой кто-нибудь обращался с той же бесцеремонностью и равнодушием, с какими Доминик вел себя с «ребенком» Женевьевой. Но с другой стороны, Элиза никогда бы не поставила себя в такое положение, чтобы ей понадобилось лазить в окна, как девчонке-сорванцу. Женевьева была вынуждена сделать это неутешительное для себя признание и вдруг почувствовала, как на нее навалилась усталость.

Бал отшумел, и слуги заканчивали уборку; все прочие обитатели дома покойно нежились на батистовых простынях. А она-то где будет спать? Здесь, в кладовке, места на полу едва ли хватит и для того, чтобы свернуться калачиком на деревянном полу. Да, ссориться с Виктором Латуром было полным безумием. Его младшая дочь знала это с тех пор, как помнила себя, а вот старшая, судя по всему, забыла, если ставит под угрозу свой брак с доном Лоренцо Биасом.

Уже рассвело, когда поворот ключа в замочной скважине вывел Женевьеву из состояния хрупкого полусна — она сидела в углу, прислонившись к стене. Элен Латур стояла в дверях растрепанная, стягивая руками пеньюар на груди.

— Он сказал, что можно… — прошептала она. — Я не могла спать, зная, что ты здесь.

Женевьева поднялась, поморщилась от боли в затекших руках и спине и обняла мачеху, прекрасно отдавая себе отчет в том, какую ночь пришлось провести Элен, чтобы добиться освобождения падчерицы. Разумеется, «маленькой девочке» Женевьеве не подобало знать подобные вещи. Но мачеха была почти ровесницей ей и Элизе. И она так нуждалась в дружеской поддержке, когда появилась здесь полгода назад. Элен тогда словно окаменела от ужаса двух «медовых» недель, проведенных наедине с мужем в спальне новобрачных, что с радостью приняла предложенное ей сердечное участие сестер.

Вот и теперь, слабо улыбаясь, она на минуту прижалась к Женевьеве, словно черпая у девушки силы, которых, казалось, у той не убыло, несмотря на долгие часы одиночества.

— Я так благодарна вам, Элен, — сказала Женевьева. — Он скоро уйдет к себе в контору, тогда вы сможете поспать.

— И ты тоже. Но я так хочу, чтобы ты постаралась больше не сердить его.

— У меня это выходит не нарочно, — Женевьева улыбнулась. — Иногда я ничего не могу с собой поделать, если знаю, что поступаю правильно.

— Ах, если бы ты хоть когда-нибудь отдыхала от сознания того, что должна поступать правильно, — вздохнула Элен. — О Господи, разве этому мне следует тебя учить!

— Как вам не стыдно, maman, — притворно хихикнула Женевьева.

Но вдруг поймала себя на мысли о том, что жизнь иногда могла бы быть более приятной, если бы она сама постоянно не руководствовалась только требованиями совести. Вот сегодня вечером, например, сама нажила себе могущественного врага в лице грозного Доминика Делакруа. Она постаралась отвлечься от этой неприятной мысли и с чувством обняла Элен — с чувством, подогреваемым мыслью об их общей суровой доле и разных методах, коими они пытаются с ней бороться.

Женевьева устало поднялась по лестнице в свой большую, солнечную, такую же, как и все прочие в этом доме, опочивальню с балконом, расположенную на третьем этаже. Больше всего ей сейчас хотелось рухнуть на кровать не раздеваясь, но жаль было нового платья из ситца в мелкий цветочек, того самого, в котором она встретилась с Домиником перед биржей Масперо в тот день. В тот день? Ощущение такое, будто прошло несколько дней, хотя это случилось всего часов шестнадцать назад. Целая жизнь! Зевая, она скинула детские туфли-лодочки, переступила через упавшее к ногам платье, юбки и белье.

Женевьева села на край кровати, чтобы снять шелковые чулки, недовольно подумав, что придется вымыть лицо, расчесать волосы, надеть пеньюар, но не было сил, и, совершенно раздетая, она забралась под покрывало, вдохнула лавандовую свежесть вышитой наволочки и тут же провалилась в забытье.

Глава 4

Сквозь открытое окно в комнату с набережной доносился шум рынка: выкрики продавцов, расхваливающих свой товар; взволнованный гул голосов покупателей — моряков, торгующихся чуть ли не на всех языках мира; пронзительные крики попугая; обезьяньи вопли; бесконечный нечленораздельный клекот мелких пташек. Вместе с этими звуками в комнату проникли и запахи — гниющей капусты и речной тины, специи и чеснока, пушнины, а также свежих, омытых дождем спелых овощей, созревших сыров и только что выловленной, искрящейся на солнце рыбы.