Страница 7 из 11
Общее собрание Петроградского Совета отражало взволнованную и напряженную атмосферу уличных манифестаций. Негодование, вызванное нотой Милюкова, было общее. Но вместе с тем чувствовалась тревога по поводу происходящих на улице столкновении, грозивших превратить возникший конфликт в начало всеобщей гражданской войны.
Чхеидзе с большим тактом использовал это настроение, предложив, при открытии заседания, придать этому собранию чисто информационный характер в ожидании исхода переговоров с правительством. Он обрисовал перед собранием причины, вызвавшие конфликт, и сообщил, что переговоры Исполнительного Комитета с правительством по поводу ноты Милюкова будут иметь место в тот же вечер. При этом Чхеидзе сообщил собранию решение Исполнительного Комитета требовать от правительства посылки союзникам новой ноты, уничтожающей возможность толкования акта 27 марта в духе сопроводительной ноты Милюкова, и выразил уверенность, что правительство вынуждено будет перед лицом ясно выраженной воли народных масс дать демократии необходимое удовлетворение.
Эта речь была встречена горячим одобрением собрания и дала тон всем последующим выступлениям. Нападки на ноту Милюкова встречались бурными аплодисментами, но, когда оратор большевиков, Федоров, попытался убедить собрание, что советская демократия одна должна взять в свои руки власть, он был встречен такими враждебными возгласами, что никто из большевистских лидеров не пробовал больше выступать перед собранием.
Для психологии Совета самым характерным было то, что в момент первых вспышек гражданской войны, отголоски которых доносились с улицы, сознание собственной силы не только не вызывало у него стремления пустить ее немедленно в ход против правительства, но, напротив, пробуждало чувство ответственности и желание положить конец кризису, развитие которого, как все это чувствовали, могло стать роковым не только для правительства, но и для судеб всей революции. В этом смысле особенно сильное впечатление на собрание произвела прямолинейная, несколько упрощавшая положение, но политически верная речь Станкевича, который сказал:
– Взвесьте положение с точки зрения общих задач демократии, и если вы найдете, что никакие переговоры пользы принести не могут, что надо теперь же свергнуть Временное правительство, то знайте: для этого вам не потребуется ни выступлений, ни выстрелов, ни применения силы. Ведь сила в ваших руках, в руках тех масс, которые стоят за вами. Вот видите эти большие часы на стене? Они показывают без 15 минут семь часов. Постановите в эту минуту, чтобы Временное правительство подало в отставку. Достаточно будет сообщить об этом правительству по телефону, чтобы он ушло, чтобы оно в четверть часа сложило свои полномочия. К семи часам правительства не будет. Весь вопрос в том, так же ли легко вам будет дать стране новое, лучшее, всем народом признанное правительство.
Эти слова были встречены одобрительным смехом и общими бурными рукоплесканиями.
Совет постановил ждать исхода переговоров Исполнительного Комитета с правительством и прервал заседание до шести часов вечера следующего дня.
Соединенное заседание Временного правительства, Исполнительного Комитета и Комитета Государственной думы состоялось в тот же вечер, 20 апреля, в Мариинском дворце. Вокруг дворца собралась толпа, манифестировавшая за Временное правительство. Милюков и Некрасов выходили к этой толпе и благодарили за поддержку. Но антиправительственные манифестации, вести о которых приходили со всех сторон, были гораздо более внушительны, и правительство не обманывалось относительно действительного положения. Именно в этот вечер кн. Львов заявил, что правительство готово уйти, если советская демократия лишит его своей поддержки.
На соединенном заседании правительство сделало все, что могло, чтобы придать прениям характер обсуждения общего положения в стране, а не сосредоточивать их на вопросе о ноте.
Кн. Львов, открывая собрание, сказал, что острота положения, создавшегося в Петрограде в результате ноты, была лишь частичным проявлением общих ненормальных взаимоотношений, создавшихся между правительством и Советом. За последнее время, говорил он, активная связь между нами порвалась, и мы чувствуем со стороны Совета недоверие. Между тем правительство не давало никакого поводу к этому. Мы понимали, что советская демократия является необходимой опорой правительства. Мы по всем вопросам находили общие решения с контактной комиссией Исполнительного Комитета и выполняли эти решения. Формула поддержки «постольку-поскольку» нас не смущала. Но теперь мы чувствуем, что нас вообще не хотят больше поддерживать и вместо того начинают подрывать авторитет правительства. Поэтому мы пришли к выводу о необходимости позвать вас и объясниться откровенно. Надо решить, годимся ли мы в данное время для нашего ответственного поста. Если нет, то мы для блага родины готовы сложить свои полномочия, уступив место другим.
Вслед за тем кн. Львов предоставил министрам слово для докладов.
Следуя примеру председателя правительства и не желая производить впечатления обвиняемых, пришедших давать объяснение по делу о ноте, министры-докладчики рисовали собранию общую картину дел их ведомств. Гучков – по военному министерству, Шингарев – по министерству продовольствия, Некрасов – по министерству путей сообщения, Терещенко – по министерству финансов излагали положение, создавшееся в результате войны и революции, и описывали трудности, с которыми им приходится бороться.
Гучков построил свой доклад по той же схеме, которая лежала в основе прежних его «доверительных бесед» с членами контактной комиссии, которые он раза два организовал в своем министерстве на Мойке. В первой части своего доклада он очертил положение армии до революции. На основании своих личных наблюдений и бесед с представителями командного состава на фронте он утверждал, что царское правительство своей преступной нерадивостью и неспособностью вело страну к военной катастрофе. Во второй части своего доклада Гучков обрисовал положение, создавшееся в результате революции. Указав, что дело снабжения армии значительно улучшилось, тогда как дело продовольствия остается критическим, он перешел к своей главной теме – к характеристике психологического состояния армии. Гучков всегда проявлял в этом вопросе большую тревогу. Но если раньше, в доверительных беседах с нами, он искал путей сближения с демократией и допускал, что создавшиеся в ходе революции армейские организации могут способствовать оздоровлению армии, то теперь он рисовал положение сплошь в самых мрачных красках. Главное зло он видел в «пацифистских идеях, хлынувших на армию». Я счел бы себя преступником, говорил Гучков, если бы не влил сегодня в ваши души яд тревоги, «смертельной, но спасительной». Всякая пропаганда всеобщего мира, какими бы оговорками о необходимости защиты страны она ни сопровождалась, деморализует солдат, которые слишком прямолинейно понимают разговоры о мире.
В заключение, откликаясь на уличные события, Гучков все же счел нужным заявить, что к вопросу о внешней политике он, как военный министр, подходит различно в зависимости от того, где этот вопрос ставится. В рядах армии разговоры о мире он считает вредными. Что же касается определения целей войны в правительстве, то здесь расхождения между демократией и правительством нет, ибо само собой разумеется, что положение страны требует отбросить всякую мысль о завоеваниях.
Шингарев говорил о критическом состоянии продовольственного дела, особенно в армии. Бездорожье и наводнения так расстроили подвоз продовольствия, что вместо 300–400 вагонов в день, нужных для армии, на фронт приходит не более 70–80 вагонов. Но вместе с тем Шингарев говорил о принятых им энергичных мерах и выражал надежду, что в результате этих мер скоро, с началом навигации, удастся преодолеть кризис.
Терещенко докладывал о тяжелом состоянии государственных финансов. Долги государства за время войны с 9 миллиардов рублей возросли до 40 миллиардов. Военные расходы в сутки превышают 50 миллионов рублей. Терещенко выражал надежду, что демократия поддержит «Заем Свободы», и сообщал, что министерство в спешном порядке разрабатывает проект расширения системы прямого обложения.