Риск

Все случилось стремительно. В один миг спокойная, упорядоченная скачка превратилась в хаос. Трое вышли из игры. Надежды владельцев, тренеров, жокеев и тех, кто ставил на этих лошадей, развеялись как дым. Гобелен рвался вперед изо всех сил, но, когда мы начали подниматься в гору, мы снова оказались в хвосте.

Говорят, нельзя разгоняться на подъеме, так как лошади, которых вы обойдете, снова опередят вас на спуске. Берегите силы, не растрачивайте их.

Я не стал утомлять Гобелена на пути в гору и тянулся последним. На вершине мне показалось, будто остальные внезапно устремились прочь от меня, выкладываясь до конца, стараясь вырваться вперед, тогда как я все еще не напрягался.

Пора, мелькнуло у меня в голове, давай, сейчас или никогда. Сейчас или никогда в жизни. Вперед, Гобелен. Действуй. Я помчался во весь опор вниз по склону. Никогда в жизни я не скакал так быстро.

Препятствие на полпути вниз. Гобелен немного сбился с шага, но его прыжок не посрамил бы и серну.

Еще один жокей лежал на земле по ту сторону барьера, свернувшись калачиком, чтобы его не растоптали.

Три лошади впереди. Осталось пройти всего два препятствия. Внезапно меня осенило, что три скакуна, опережавшие Гобелена, — это все, оставшиеся на дистанции. Причем опережали они его, ненамного. Меня разобрал смех. Боже мой, подумал я, предположим на минутку, что я сумею обойти одну, и тогда финиширую третьим. Третье место в скачке на Золотой кубок. Об этом можно было только мечтать.

Я начал подгонять Гобелена, и он, к моему удивлению, послушался. Это был конь, которому обычно не хватало сил для рывка на финише, он нуждался в поощрении. И этот конь сейчас с гулким топотом летел вперед, как хороший спринтер.

Мы обогнули поворот... оставалось пройти последнее препятствие... Я приближался к нему быстрее других, взял его одновременно с третьей лошадью и, приземлившись, оказался впереди... До финишного столба оставался последний, трудный подъем. Я третий, ликовал я. Черт возьми, третий!

Некоторым лошадям стоит мучительных усилий преодолеть последний отрезок дистанции в Челтенхеме. Одни от усталости сбиваются в сторону, спотыкаются, другие, если ведут скачку, замедляют темп, едва передвигая ноги от изнеможения, и с трудом дотягивают до финиша.

С Гобеленом не случилось ничего подобного, зато случились с обоими лидерами. Одна из лошадей начала уклоняться с прямой под большим углом.

Вторая, казалось, вот-вот остановится. К моему глубокому изумлению и к удивлению всех прочих участников, я с бешеной скоростью промчался мимо них ровным галопом и выиграл Золотой кубок.

Меня нисколько не волновало, что все скажут (и действительно говорили), что, если бы оба фаворита не упали, у меня не было бы ни малейшего шанса. И мне было плевать, что в историю скачек этот заезд войдет как «плохой» Золотой кубок. Я пережил минуты высочайшего блаженства, пока проделал неблизкий путь от финишного столба до паддока, где расседлывают победителей. Наверное, на свете нет ничего, что способно сравниться с этим ощущением полного счастья.

Это было невероятно... и это произошло. Бухгалтер миссис Лонгерман принес ей кругленькую сумму, не подлежащую налогообложению.

Следующий час прошел как в тумане. Я переоделся в свою повседневную одежду. Шампанское текло рекой в весовой, и все, чьим мнением я дорожил, хлопали меня по плечу. Я был настолько счастлив, что мне хотелось бегать по потолку, хохотать во все горло и ходить колесом. Поздравления, представления, слезы радости Мойры Лонгерман, недоверчивое замешательство Бинни все смешалось воедино; мне еще предстояло разобраться во всем этом позже. В тот момент я упивался славой, которая дурманит пуще опия.

В самом разгаре празднества в честь героя дня появился какой-то человек в форме санитара «Скорой помощи» из больницы Сент-Джон. Он искал меня.

— Вы Рональд Бриттен? — спросил он.

Я кивнул, поднимая бокал с шампанским.

— Один жокей хочет вас видеть. Он в машине «Скорой помощи». Заявляет, что не поедет в госпиталь, не поговорив с вами. Он очень взволнован.

Вам лучше было бы пойти.

— Кто он? — спросил я, поставив свою выпивку.

— Бадли. Упал во время последней скачки.

— Он серьезно ранен?

— Перелом ноги, — сообщил санитар.

— Чертовское невезение.

Мы вышли из весовой и пересекли запруженную народом бетонированную площадку, направляясь к машине «Скорой помощи», которая стояла в ожидании прямо за воротами. До последнего забега на сегодняшних скачках осталось пять минут, и тысячи людей лихорадочно суетились вокруг, пробиваясь к трибунам и торопясь сделать последние ставки. Санитар и я двигались во встречном потоке тех, кто стремился добраться до стоянки машин раньше, чем начнется еще большее столпотворение.

Я не представлял, зачем Бобби Бадли хотел меня видеть Его последний годовой отчет находился в полном порядке, и мы уже подписали его у налогового инспектора. У него не могло быть никаких неотложных проблем. Мы, приблизились к задним дверям кареты «Скорой помощи», санитар распахнул их и сказал:

— Он внутри.

Маловата машина для «Скорой помощи», подумал я, забираясь в кузов.

Она больше походила на обычный белый фургон, высоты которого явно не хватало, чтобы встать во весь рост. Я предположил, что в дни скачек в больнице недостает штатных машин.

В кузове находились носилки, на них лежал человек, укутанный одеялом.

Я сделал шаг к нему, согнувшись в три погибели под низкой крышей.

— Бобби? — позвал я.

На носилках лежал не Бобби. Это был некто, кого я никогда прежде не видел: молодой, проворный и без единой царапины. Он вскочил, резко отбросив одеяло, взметнувшееся серым облаком.

Я повернулся, намереваясь уйти, и обнаружил, что санитар забрался в фургон и стоит у меня за спиной. Двери за ним были уже закрыты. Выражение его лица не отличалось дружелюбием, и как только я попытался оттолкнуть его с дороги, он пнул меня в голень.

Я снова повернулся. Лежащий «больной» вскрывал пластиковый пакет. Его содержимое напоминало комок влажной ваты величиной с ладонь. Санитар крепко схватил меня за одну руку, а раненый за другую; я отчаянно боролся и вырывался, но общими усилиями им удалось прижать кусок влажной ваты к моему носу и рту.

Очень трудно одержать верх в драке, когда вы не в состоянии выпрямиться и с каждым вдохом втягиваете в себя чистый эфир. Последнее, что я увидел в сереющем мире, это как упала с головы санитара форменная шапочка.

Его светло-каштановые волосы рассыпались в беспорядке, повиснув спутанными космами, превратив его из ангела милосердия в обыкновенного негодяя. Мне доводилось один-два раза покидать ипподром на носилках, но крепко спящим я это делал впервые.

Очнувшись в грохочущей темноте, я не мог уразуметь смысл всего происходящего.

Зачем они схватили меня? Имеет ли похищение какое-либо отношение к выигрышу Золотого кубка? А если так, что дальше?

Мне показалось, что я замерз еще больше, и меня тошнило все сильнее.

Внешний шум — скрип и шорохи — стал громче. К тому же теперь появилось смутное ощущение движения. Однако я ехал не на грузовике. Где же я? В самолете?

Внезапно до меня дошло: тошнота никоим образом не связана с тем, что я надышался эфира, как я предположил вначале. Она являлась симптомом хорошо знакомого недомогания, которым я периодически страдал с детства. Меня укачивало. На корабле.

Глава 3

Я понял, что лежу на койке. Сетка, туго натянутая с правой, открытой стороны, не давала мне упасть. Загадочный шорох издавали волны, омывая борта судна. Мощные двигатели проталкивали тяжелый корпус сквозь плотную массу воды, от чего возникали разнообразные скрипы и потрескивание.

Я испытал немалое облегчение, получив смутное представление об окружавшей меня действительности. Я снова мог ориентироваться в пространстве и мысленно оценить свое положение. Прояснилась та часть этой таинственной истории, что ставила меня в тупик больше всего; с другой стороны, я острее почувствовал физический дискомфорт. Холодно. Руки привязаны к ногам. Мышцы затекли без движения. Я знал, что нахожусь на корабле, и знал также, что на кораблях меня всегда укачивало. От этой мысли меня тотчас замутило еще сильнее.