Страница 6 из 15
С досады архиепископ вздумал нанести партии Гуса решительный удар. Он не удовольствовался решением, произнесенным “чешской нацией” относительно учения Виклифа, и повелел, чтобы все, у кого есть книги английского еретика, немедленно выдали их для сожжения. Вместе с тем архиепископ запретил произносить проповеди, содержащие какие бы то ни было нападки на духовенство. Это распоряжение уже прямо касалось Гуса. Несколько погодя архиепископ отставил Гуса от должности синодального проповедника.
Жалобы и доносы, послужившие ближайшим поводом к отставке Гуса, доказывают, как велико было раздражение духовенства, вызванное его обличениями. “У нас, – писали доносчики, – раздаются возмутительные проповеди, которые терзают души набожных людей, уничтожают веру и делают духовенство ненавистным народу”. Крайне раздражило духовных лиц утверждение Гуса, что священник, требующий денег за совершение таинств, особенно от бедных, виновен в “симонии и ереси”. Возмущались и тем, что Гус по поводу смерти одного каноника сказал: “Я не хотел бы умереть, имея такие доходы”. Замечательно, что ни в одном доносе на Гуса не указывали как на последователя Виклифа.
Разрыв между архиепископом и Гусом был уже полный, когда наступили события, еще более затруднившие положение Гуса. Великий раскол в римско-католической церкви, приведший к образованию двух церквей, с двумя папами, из которых один оставался в Риме, а другой сидел в Авиньоне, – этот раскол грозил превратиться в бесконечный источник ссор и интриг. В течение 10 лет вопрос не подвинулся ни на шаг. Римский папа Григорий XII при самом своем избрании обязался отречься, если авиньонский папа Бенедикт последует его примеру. Но последний и не думал об отречении, а потому и Григорий предпочел ждать. Бесконечные ссоры между папами надоели кардиналам, те решились отделаться от обоих и созвали в Пизе собор. Для успеха дела кардиналы просили всех католических монархов, и в особенности Римского императора, поддержать их, то есть либо отказать в повиновении обоим папам, либо, по крайней мере, соблюсти впредь до решения собора полный нейтралитет.
Вацлав IV, помимо желания приписать себе честь восстановления единства католической церкви, не мог простить Григорию XII того, что этот папа признал мятежного Рупрехта Пфальцского Римским императором. Военное счастье давно повернуло в сторону Вацлава, но он хотел еще, чтобы новый папа торжественно подтвердил его права на Римскую корону. Не желая, чтобы чешское королевство казалось сколько-нибудь подозрительным в глазах католического мира, Вацлав не был доволен излишним усердием архиепископа в гонениях на еретиков. Сначала он сам содействовал искоренению ересей, но наконец решил, что сделанного довольно. Он приказал архиепископу объявить всенародно, что в чешских землях, после самого строгого расследования, более не осталось ни одного еретика. Архиепископ скрепя сердце сообщил королевское повеление синоду, но при этом велел, чтобы проповедники внушали народу правильное понятие о таинстве евхаристии.
Уничтожив ересь одним росчерком пера, Вацлав возобновил переговоры с кардиналами и обещал им прислать в Пизу торжественное посольство.
Известие о таком решении короля было весьма приятно для Гуса: Гус все еще не терял надежды на возможность внутренней реформы католицизма. Он и его сторонники надеялись, что с низложением Григория XII выиграет также чешское национальное дело – у всех были свежи в памяти опустошения, которым подверглись чешские земли во время восстания Рупрехта.
Когда король Вацлав потребовал от архиепископа и от университета отказаться от папы Григория, Прага разделилась на два враждебных лагеря. Меньшинство – немецкие профессора и купцы вместе с чешским высшим духовенством – стояло за Григория. Огромное большинство было за короля. В университете три немецкие “нации” были за папу и только одна чешская высказалась за нейтралитет. На этот раз Гус выступил уже в роли настоящего политического вождя чешского народа, и несомненно, что борьба, затеянная им против папы Григория, стала одной из главных причин враждебного отношения к нему всего высшего духовенства. На бурном заседании, созванном ректором Пражского университета, все чешские профессора высказались за нейтралитет. Архиепископ решил действовать круто: он велел прибить к дверям церквей объявления на латинском и чешском языках, в которых Гус как вождь чешской партии был объявлен непокорным сыном церкви, вследствие чего над ним была произнесена суспензия, то есть Гусу было воспрещено отправлять какие бы то ни было священнические обязанности. Письмо Гуса к архиепископу не имело никакого результата, между тем в университете готовились еще более крупные события.
Борьба между чехами и немцами в университете обострилась до последней степени. Появились памфлеты, в которых чехи доказывали, что три немецкие “нации” совершенно подавляют чешскую. Сравнивали Пражский университет с Парижским, где господствовали французы. Наконец решились обратиться к самому королю Вацлаву, имевшему причины гневаться на немцев.
Чешские профессора знали, что король недоволен ими за их вольнодумство. Поэтому они решили послать к королю людей, стоявших вне всякого подозрения. Депутатами были избраны два правоверных католика; но они сами просили Гуса присоединиться к ним. Гус охотно согласился. Требования чехов были умеренны: они добивались лишь равного с немцами количества голосов, то есть трех против трех.
Король находился в это время в Кутногоре. К нему уже успели явиться депутации от трех немецких “наций”, прося сохранения своих привилегий и выставляя Гуса бунтовщиком. Не в добрый час явилась чешская депутация к королю, вообще страдавшему причудами и часто действовавшему под влиянием винных паров. Король принял депутатов сурово и закричал на Гуса: “Ты и твой приятель Иероним – главные бунтовщики! Смотрите, если у вас не будет порядка, я велю вас сжечь!” Депутаты ушли ни с чем.
На Гуса эта злополучная аудиенция повлияла удручающе. Возвратившись в Прагу, он заболел и слег в постель. К немалому удивлению как чехов, так и немцев, король вскоре совершенно изменил свои взгляды. Гус лежал больной; к нему пришли его спутники по депутации и печально глядели на него.
– Не правда ли, – сказал Гус, – мы имеем полное право на три голоса?
– Никогда нам не удастся, – возразили гости.
– Уже удалось, – сказал им Гус, – вот список с королевского письма, только что полученного в университете.
Гости не верили своим глазам, но, когда прочли, стали поздравлять друг друга и Гуса.
– Я почти при смерти, – сказал Гус слабым голосом. – Если я выздоровлю, прошу об одном: работайте во имя правды и для счастья нашего отечества.
Королевский декрет дал чехам даже более того, чего они домогались. Было объявлено, что немцы коварным образом присвоили себе, под видом трех наций, три голоса. По словам декрета, чехи в своей земле должны иметь большинство, и им дано было три голоса, а немцам только один, тогда как сами чехи требовали лишь равенства голосов.
Такое королевское решение, вызванное влиянием некоторых вельмож и подсказанное прибывшим к Вацлаву французским посольством, разумеется, не могло не обидеть привыкших к господству немцев. Немецкие профессора и студенты ответили королю внушительной демонстрацией. Созвав сходку, они поклялись оставить университет, если королевский декрет не будет отменен.
Немцы рассчитывали на поддержку чешских купцов, связанных с ними материальными интересами, но ошиблись в расчете. Низшее чешское духовенство также встало на сторону короля. В церквах называли короля с кафедры спасителем отечества. Сам Гус был увлечен течением и, оправившись от болезни, похвалил с кафедры королевский декрет. Враги преувеличивали каждое его слово и уверяли, будто он сказал: “Слава Богу, что нам удалось выгнать немцев”. Слова эти, однако, приписаны Гусу человеком, который был его врагом и вообще отличался лживостью показаний.
Король вскоре сам убедился, что впал в новую крайность. Он предложил немцам полное равенство с чехами, но немцы требовали восстановления всех своих привилегий. Раздраженный этим король прислал одного из своих придворных, который прогнал ректора, отобрал у него печать и ключи и назначил кого хотел. Немецкие профессора шумно протестовали. 16 мая 1409 года профессора и студенты всех трех немецких наций исполнили свою клятву. Они оставили Прагу, двинулись по улицам чешской столицы огромной процессией, кто пешком, кто верхом, кто в повозке. Не менее 5 тысяч студентов ушло в этот день из Праги: большая часть их двинулась в Лейпциг, где был основан новый немецкий университет.