Страница 10 из 15
Перед отъездом Гус сделал, однако, распоряжения, показывающие, что в глубине души он гораздо мрачнее относился к будущему, чем можно было думать, судя по его публичным заявлениям.
Гус устроил свои дела так, как будто готовился к смерти. Он написал завещание в виде письма к своему любимому ученику Мартыну. Письмо это Гус запечатал и велел вскрыть лишь тогда, когда будут получены вполне достоверные известия о его смерти.
Письмо это написано с такой задушевностью, в нем столько отеческой нежности и заботливости о молодом человеке и в то же время столько искренности и трогательной простоты в исповеди самого Гуса, что писать так могут только исключительные натуры и только в особых обстоятельствах. Гус простился в этом письме со всеми “связанными с ним верою” друзьями, мужчинами и женщинами; он утешает и, как бы угадывая свой ужасный конец, говорит, что смело встретит смерть, если она неизбежна.
Многие из друзей Гуса имели мрачные “предчувствия”. Один из них, башмачник Андрей Поляк, прощаясь с Гусом, сказал: “Кажется мне, что ты не вернешься к нам”. Накануне смерти Гус вспомнил эти дружеские слова.
Император Сигизмунд, желая, чтобы Гус не медлил с приездом, еще во время предварительных переговоров самым формальным образом обещал выдать ему охранную грамоту. Узнав о решении Гуса, Сигизмунд медлил с выдачею грамоты, и Гус, в свою очередь, решился ехать, положившись на одно императорское слово. Обещанную грамоту Гус получил, но лишь по приезде в Констанц. Впрочем, император избрал троих чешских дворян, которым велел сопровождать Гуса. Это были Ян из Хлума, Вацлав из Дуба и Генрих из Хлума: последний приехал к Гусу лишь в конце путешествия.
Вопрос об охранной грамоте, данной императором Гусу, много занимал архивных историков; но окончательно он был выяснен лишь в 70-х годах XIX столетия Бергером. Этот немецкий ученый доказал, что в XV веке различали два рода императорской охраны – “живую” и “мертвую”. “Живую” охрану Гуса составляли упомянутые чешские дворяне и, по тогдашним понятиям, одного назначения этих дворян состоять при Гусе было вполне достаточно, чтобы, без всякого письменного документа, император считался уже связанным своим обещанием. Не нарушив правил, не только нравственных, но и вошедших в обычное право, Сигизмунд уже не мог отказать Гусу в защите.
В октябре 1414 года Гус выехал из Краковца в Прагу и 11 числа начал свое путешествие. Ехал он в сопровождении двух из присланных императором дворян и нескольких близких друзей, пожелавших за ним следовать. Для историков и биографов важнее всего оказалось участие в путешествии Гуса бакалавра Петра из Младеновиц, секретаря одного из сопровождавших Гуса дворян – Яна из Хлума. Были и другие спутники: всего числилось в этом караване “тридцать лошадей”. Петр вел обо всем подробный дневник; впоследствии гуситы, в день смерти Гуса, читали во время богослужения отрывки из этого дневника.
Путь в Констанц шел через Нюренберг. Гус, хотя и не враждовал с немцами, все же был уверен, что вообще немцы его не любят, и никак не ожидал того приема, какой был ему оказан почти всюду.
Перейдя границу, Гус вместо ожидаемых врагов всюду встречал людей, к нему отлично расположенных. На девятый день путешествия он пишет из Нюренберга своим пражским друзьям: “Знайте, что я до сих пор не встретил ни одного врага”. В некоторых местностях его принимали с величайшим почетом. Многие приходили посмотреть на Гуса просто из любопытства, – имя его было слишком известно в немецких землях, – но находились и люди, прямо ему сочувствовавшие. В больших городах Гус распространял объявления, в которых извещал население, что едет в Констанц с целью публично защищать свои убеждения. Во многих местах даже духовные лица выражали сочувствие цели его путешествия. Чешские дворяне, сопровождавшие Гуса, относились к нему вполне дружески. Особенно усердствовал в пользу Гуса Ян из Хлума. В верхнешвабском городе Биберах этот дворянин затеял такие беседы с местным духовенством, что жители города сочли его за доктора богословия. Эта ошибка очень позабавила Гуса, и он с той поры стал называть рыцаря Яна в шутку “доктором из Бибераха”.
Бывали, конечно, и столкновения. Так, из Нюренберга, днем раньше Гуса, выехал епископ Любекский, который также спешил в Констанц. По дороге этот прелат всюду предупреждал народ остерегаться Гуса. Это внушение произвело лишь то действие, что народ из одного любопытства валил толпами навстречу Гусу. Когда наконец 3 ноября 1414 года Гус приблизился к Констанцу, из этого города ему навстречу вышла также огромная толпа народа.
Толпа эта проводила Гуса до самой его квартиры, нанятой им у одной вдовы, Фиды. Ян из Хлума называет эту женщину “второй Сарептскою вдовою”.
На следующий же день после приезда Гуса, 4 ноября, Ян Хлумский получил аудиенцию у папы Иоанна XXIII. Он и его товарищ Генрих, только что прибывший, доложили папе о приезде Гуса и просили папской защиты.
Иоанн XXIII имел вполне основательные причины бояться за свою собственную участь: с минуты на минуту он ожидал, что собор низложит его.
Ввиду этого папа старался быть в мире со всеми, и при первых же словах Яна Хлумского о Гусе Иоанн XXIII воскликнул:
– О, пусть будет спокоен! Ему нечего бояться, даже если бы он убил моего родного брата.
Ян доложил папе, что император Сигизмунд уже взял Гуса под свою охрану.
– О, если так, – добавил папа, – я на время прекращу затеянный против него процесс и уничтожу анафему.
Вслед за тем папа прислал к Гусу епископа Констанцского и еще нескольких лиц, требуя только, чтобы Гус вел себя смирно, не докучал папе и не появлялся в общественных местах, особенно в храмах. Гус повиновался. Он воспользовался этим временем, чтобы основательно подготовиться к защите.
Только 5 ноября приехал в Констанц дворянин Вацлав с охранной грамотой, подписанной императором Сигизмундом. Текст ее не допускал никаких сомнительных толкований. Сигизмунд повелевал всем и каждому “свободно пропускать Гуса, дозволять ему жить, где хочет, и уезжать, куда пожелает”. Но враги Гуса делали свое дело. Усерднее всего действовал известный кляузник Михаил de Causis – полный его чин был procurator de causis fidei – надзиратель по делам веры. Этот соотечественник Гуса еще раньше него прибыл в Констанц и вместе с бывшим другом Гуса, Степаном Пальчем, расклеил по городу объявления, возвещавшие, что Гус – изгнанный из Чешского королевства еретик. Оба эти чеха обивали пороги всех прелатов, подстрекали докторов богословия, совещались с монахами доминиканского и других влиятельных орденов.
Гус ничего не предпринимал против врагов. На первых же порах его смутила внешняя обстановка собора.
Собор еще не был открыт официально, но почти все прелаты уже съехались. Это был не только духовный собор, но политический конгресс. Светские князья сидели здесь рядом с епископами; почти все европейские дворы прислали послов. Три патриарха, 29 кардиналов, 33 архиепископа, около 150 епископов, множество аббатов и приоров, 300 магистров и докторов богословия, множество принцев и вельмож – таков был состав этого съезда. Университеты играли важную роль, какой не имели ни на одном из прежних соборов: это была невольная дань тому самому демократическому духу, который воплотился в учении Гуса.
Внешняя обстановка собора была блестящей. Прелаты, вельможи и принцы привезли с собою массу слуг, секретарей, воинов. Купцов нахлынуло столько, как будто в городе была ежедневная ярмарка. 100 тысяч приезжих, 30 тысяч лошадей появилось в небольшом городе, едва вмещавшем все это множество людей и скота. Были тут англичане рядом с французами, поляки рядом с меченосцами тевтонского ордена – настоящее смешение языков; 600 цирюльников, 700 официальных куртизанок, множество бродячих и оседлых музыкантов; все это придавало городу своеобразный вид. Оживление было необычайное, часто происходили скандалы: архиепископы Пизанский и Майнцский поссорились за кружкою вина, от слов перешли к действиям. “Бой между архипастырями, – пишет итальянский летописец Муратори, – был ужасен: присутствовавшие священники с перепугу повыскакивали в окна”.