Император Павел I

Как император, так и императрица были очень довольны своим коронованием, и это довольство было видимо для всех. Казалось, они предчувствовали недолговечность своего царствования и спешили насладиться своим положением…

Это не избавляло, однако, от проявления злобы его и теперь, особенно по отношению к лицам, пользовавшимся милостями императрицы Екатерины. Так, вскоре после коронации, после одного удачного вахтпарада, император потребовал адъютанта Екатеринославского полка. «Император подошел ко мне очень близко, – пишет бывший адъютант Тургенев, – и начал меня щипать… щипанье было произведено несколько раз, от которого брызгали у меня из глаз слезы, как горох. Очи Павла Петровича, казалось мне, блистали, как зажженные свечи; наконец, он изволил повелеть мне сими словами:

– Скажите в полку, а там скажите далее, что я из вас потемкинский дух вышибу, а вас туда зашлю, куда ворон костей ваших не занесет!

Повторив пять или шесть раз то же, продолжая щипанье, изволил сказать:

– Извольте, сударь, отправиться в полк». Поворачиваясь, адъютант задел концом палаша по ногам Павла, причем продолжал по-ефрейторски маршировать. Вместо проклятий он, однако, услышал:

– Бравый офицер, славный офицер!..

В течение времени пребывания в Москве Павлу очень понравилась девица Лопухина, которая вскоре с семейством переехала в Петербург, где заняла видное место и при дворе…

На Павла можно было иметь влияние, но не путем противоречия, а путем поддакивания. Так, при возврате его в Петербург, крестьяне Храповицкого подали государю слезную жалобу на своего помещика. Павел был возмущен и распорядился отдать приказ – расстрелять Храповицкого.

Подъезжает Безбородко. Обращается государь к нему:

– Как вы думаете, хорошо ли я сделал, что приказал Храповицкого расстрелять?

– Достодолжно и достохвально, государь.

– Вот видите, что говорит умный человек, а вы чего все испугались?

Подождав немного, Безбородко продолжал:

– Только, государь, Храповицкого надо казнить по суду, чтобы все знали, что ослушника повелений государя карает закон.

Государь согласился, и Храповицкий был спасен.

Петрушевский прав совершенно, говоря, что Павел сам был первым и злейшим себе врагом, в нем самом заключаются особенности тогдашнего правительства.

Насколько Павел был болезненно о себе преувеличенного мнения, доказывается следующим фактом: едучи по морю на корабле, он увидел планы судна и начал расспрашивать об его устройстве, о чем не имел ни малейшего представления. Выслушав, он заявил:

– А если я захочу, чтоб корабли иначе построились, нежели здесь изображено?

– Но это невозможно.

– Я хочу, чтоб делали то, что я хочу. Этим противоречием себе он остался очень недоволен. Вскоре назначены были маневры сухопутным войскам. Во время этих маневров Павел по ночам не раздевался, дабы при нечаянном нападении неприятеля быть готовым к сражению. Представляя сам по себе проявление крайностей и неожиданностей, Павел нередко поддавался на смелые и неожиданные ответы и улыбался при этом там, где другой раз разнес бы вдребезги. Однажды во время маневров император послал одного офицера для разведки в лес. Офицер замешкался. За ним послали другого. Ожидая беду, офицер отвечал посланному:

– Скажите государю, что я убит. Государь расхохотался.

Был и другой случай. На разводе государь гневается на офицера.

– В армию, в гарнизон его!

Офицера схватили и уводят. Офицер в отчаянии воскликнул.

– Из гвардии да в гарнизон, ну, уж это не резон!..

Император рассмеялся и простил.

Император – сама неожиданность. Вот что писал великий князь Александр Павлович. «Первые шаги его были блестящи, но последующие события не соответствовали им… Существует только неограниченная власть, которая все творит шиворот-навыворот. Невозможно перечислить все те безрассудства, которые были совершены; прибавьте к этому строгость, лишенную малейшей справедливости, большую долю пристрастия и полнейшую неопытность в делах».

Оба великие князя смертельно боялись отца и, если он смотрел сердито, – бледнели и дрожали, как осиновый лист. Что сказать о прочих? Каждый смотр мог быть роковым для каждого действующего лица. У каждого наготове был чемоданчик для немедленной отправки на поселение или в Сибирь. Несколько жандармских троек всегда было наготове. Малейший гнев государя, и слышалось слово «в Сибирь». Несчастного хватали, бросали в кибитку и мчали по назначению, а за ним летел слуга с заготовленным чемоданчиком. Военная строгость бывала неимоверна; высылка, крепость и Сибирь расточались весьма щедро. Бывало далеко не в редкость, что несколько генералов сидело на гауптвахте. В Сибирь летели и в одиночку и в обществе. Был такой случай.

Во время парада гвардии на Царицыном лугу почему-то недовольный Измайловским полком Павел закричал:

– Слушай, полк! Направо кругом – марш… в Сибирь!.. И полк во всем составе церемониальным маршем двинулся в Сибирь. Только благодаря заступничеству добрых людей его вернули назад уже из-под Новгорода.

В гневной вспышке Павел решил уничтожить все Донское казачество. Под предлогом поддержки политики Бонапарта, Павел решил послать казаков тревожить с тыла индийские владения англичан. На самом деле император рассчитывал, что при продолжительном зимнем походе болезни и военные случайности избавят его окончательно от казачества. Предлог и истинная цель экспедиции должны были храниться в великой тайне (княгиня Д. X. Ливен).

В действиях и поступках Павла системы не существовало, во всем был случай, было лишь настроение. Вот примеры:

Однажды зимою Павел ехал кататься в санях. На дороге встречает офицера навеселе и покачивающегося.

– Вы, господин офицер, пьяны, – гневно сказал государь, – становитесь на запятки моих саней!

Офицер, дрожащий от страха, стал. Куда и хмель девался. Едут по одной из улиц – попадается нищий.

– Стой! – кричит офицер.

Император удивленно оглянулся. Кучер остановился. Офицер встал, подошел к нищему, дал ему монету и опять возвратился на свое место. Государю это понравилось.

– Господин офицер, какой ваш чин?

– Штабс-капитан, государь.

– Неправда, сударь, капитан.

Проехав несколько улиц, государь опять спрашивает:

– Господин офицер, какой ваш чин?

– Капитан, ваше величество.

– Ан нет, неправда, майор.

– Майор, ваше величество.

На возвратном пути Павел опять спрашивает:

– Господин офицер, какой ваш чин?

– Майор, государь.

– А вот неправда, сударь, подполковник.

– Подполковник, ваше величество.

Подъехали ко дворцу. Офицер соскочил, подошел к государю и сказал ему возможно вежливее:

– Ваше величество, день такой прекрасный, не угодно ли прокатиться еще по нескольким улицам?

– Что, господин подполковник, вы хотите быть полковником?… А вот же нет, больше не надуешь, довольно с вас и этого чина.

С этим государь ушел во дворец. Вот другой случай.

В Петербург приехал доверенный черниговского дворянства, чтобы представить государю нескольких молодых дворян этой губернии, желавших поступить на службу.

Павлу это очень понравилось, и он сказал ему:

– Сто душ!

Тот, благодаря за милость, упал на колени и, поклонившись до земли, остался лежать, не подымая головы.

– Мало? – двести.

Тот продолжал лежать.

– Мало? – Триста!

Тот лежит.

– Мало? – Пятьсот!

Хохол ждал тысячи и лежал.

– Мало? Ни одной!..

В это время орден рыцарей св. Иоанна Иерусалимского, теснимый республиканскими французами, решил просить защиты императора Павла. В душе великий мечтатель, император Павел быстро сдался на эту просьбу, принял на себя звание великого магистра ордена и самый орден под свою защиту.

Это обстоятельство, однако, втянуло Россию в войну с республиканской Францией. Франция, свергающая царей и отстаивающая свободу в широком смысле слова, давно уже была не по душе Павлу. Поэтому нисколько не удивительно, что император Павел легко поддался на предложение Австрии и Италии войти в союз против Франции, в которой «развратные правила и буйственное воспаление рассудка» попрали закон Божий и повиновение установленным властям. Единственное было неприятное во всем этом деле обстоятельство для Павла – это то, что пришлось обращаться к Суворову – грубияну и порицателю павловских армейских затей…