Предварительный заезд

– Или потому, что его выставили из восьми других школ?

– Может быть.

– А что вы думаете о докторах и больницах?

Гудрун снова просмотрела список с сомнением поджала тубы и покачала головой.

– Нет ли там, к примеру, чего-то связанного с ортопедией?

– Это там, где вправляют кости и тому подобное?

– Да.

И вновь девушка углубилась в список, и вновь ничего в нем не нашла.

– А может быть, там есть связь с сердечными заболеваниями? Может быть, один из этих людей или какая-нибудь из клиник специализируется по сердечно-сосудистой хирургии?

– Тут я не специалист.

Я задумался.

– Ну, еще разок... Нет ли там известных психиатров?

– Мне очень жаль, но я так мало знаю... – Туг глаза девушки широко раскрылись, и она со странным выражением всмотрелась в список. – О Боже мой...

– Что вы там увидели?

– Клинику Гейдельбергского университета.

– Ну и что?

– А вы не знаете? – Впрочем, она уже поняла по моему яйцу, что мне это ничего не говорит. – Ганс Крамер пробыл там около трех месяцев в семидесятом году.

– Да, – согласился я. – И что из того?

– Семидесятый... Там работал доктор по имени Вольфганг Хубер. Считалось, что он крупный специалист по возвращению к нормальной жизни детей из богатых семей... сбившихся с пути. Не маленьких детей, а подростков и взрослых молодых людей нашего возраста. Людей, которые активно восстают против своих родителей.

– Похоже, что он успешно поработал с Гансом Крамером, – перебил я.

– Эта клиника – последняя в списке.

– Да, – согласилась Гудрун. – Но вы все еще не понимаете.

– Так расскажите мне!

По тому, с каким трудом девушка подбирала английские слова, было видно, что ее мысль работает очень интенсивно.

– Доктор Хубер учил их, что для выздоровления они должны уничтожить систему, которая заставляла их ощущать себя... не в своей тарелке. Он говорил, что они должны уничтожить мир своих родителей... Он называл это террористической терапией.

– Мой Бог!

– И... и еще... – Гудрун задохнулась. – Я не знаю, каков был результат его работы с Гансом Крамером, но... Доктор Хубер рекомендовал своим пациентам следовать примеру Андреаса Баадера и Ульрики Майнхоф.

Как говорится, время остановилось.

– Вы что, призрак увидели? – поинтересовался Стивен.

– Я увидел план... и его результат. Учение доктора Вольфганга Хубера было проявлением крайне экстремистской посткоммунистической теории. Уничтожьте гнилую капиталистическую систему, и вы окажетесь в чистом, здоровом обществе, управляемом рабочими. Эта утопия больше всего привлекала интеллектуалов из среднего класса, у которых были и мозги, и средства, чтобы бороться за свои цели.

Даже мечтатели, вооружившись этой доктриной, рано или поздно начинали убивать. А люди, подобные доктору Хуберу, проповедовали свое кровавое евангелие юнцам с неустановившейся и вдобавок расшатанной психикой. В результате организация Баадера – Майнхоф постоянно пополнялась новыми адептами. А также и палестинский "Черный сентябрь". Ирландская республиканская армия, аргентинский ЕРП и их бесчисленные ядовитые ответвления во многих странах и регионах.

Свободнее всего от терроризма была страна, которая поощряла и лелеяла его. Страна, где эта ядовитая рассада впервые появилась на свет.

Во время Олимпиады в Мюнхене мир вздрогнул, узнав, что посев начал приносить все более и более обильный урожай.

И кто-то собирался спустя восемь лет принести созревший плод на Московскую Олимпиаду.

Глава 14

Стивен предоставил мне свою кровать, а сам предпочел разделить ложе с Гудрун. В результате, как мне кажется, выиграли все трое. Поскольку иностранные студенты не имеют возможности свободно выходить наружу и общаться с аборигенами, их просто вынуждают спать друг с другом, иронически заметил молодой человек.

Меня сильно знобило, и в то же время я чувствовал жар. Это были явные признаки болезни.

Спал я не слишком долго, хотя это не имело особого значения. Руку дергало, словно по ней колотили паровым молотом, но голова была ясная. Это было гораздо лучше, чем наоборот: туман в голове и здоровая рука. Большую часть ночи я размышлял, строил предположения и планы, а утром снова вернулся к этому занятию. Мне предстояло предпринять некоторые шаги, которые должны были подтолкнуть моих врагов к новому покушению, но при этом я должен был остаться в живых.

Утром Стивен напоил меня чаем, дал мне свою бритву и весело направился завтракать в студенческую столовую.

Вернулся он со всякой всячиной вроде пустых булочек для гамбургеров, которые купил в магазине на первом этаже, и застал меня за изучением длинного ряда букв, записанных на конверте.

– Разбираете формулу наркотика? – спросил он.

– Пытаюсь.

– Ну и как, получается?

– Я маловато знаю, – ответил я. – Припомните... Когда все это было записано по-русски и по-немецки, был ли это перевод с одного языка на другой? Я хочу сказать... Вы уверены, что там следует читать именно то, что было написано?

– Это не был перевод, – сказал Стивен. – Это были те же самые буквы, что и здесь, записанные в одном и том же порядке, но с помощью обычного немецкого алфавита. Русская версия фонетически в основном совпадала с немецкой, но в русском алфавите есть несколько лишних букв, поэтому мы сочли, что немецкое слово было просто транслитерировано русскими буквами. А что, неверно?

– Пожалуй, верно, – согласился я. – Но посмотрите сюда, где написано "антагонист". Является ли это слово переводом на русский или на немецкий? Или буквы "анта" и так далее были написаны немецкими буквами?

– Это не перевод. Слово "антагонист" звучит почти одинаково на всех трех языках.

– Спасибо.

– Неужели в том, что я вам сказал, есть какой-то смысл?

– Безусловно, есть, – подтвердил я.

– Вы поражаете меня.

Мы намазали булочки маслом и съели их, запивая чаем. Меня раздирал гулкий зловещий кашель.

Позавтракав, я выпросил у хозяина лист бумаги и переписал устрашающий ряд букв, сотворил какое-то подобие разумно выглядевших слов и добавил несколько запятых, отделявших целые числа от десятичных дробей. Переписанная по-новому надпись выглядела так:

Эторфингидрохлорид 2,45 мг Асепромазинмалеат 1,0 мг Хлорокрезол 0,1 Диметилсульфоксид 90 Антагонист налаксон.

– Это совершенно другое дело, – сказал Стивен, заглянув мне через плечо.

– М-да, – глубокомысленно промычал я. – Вы одобряете?

– Весьма и весьма.

– Одолжите мне чистую кассету для вашего магнитофона и еще какую-нибудь, с музыкой. А если найдется, то две чистые кассеты.

– И это все? – разочарованно протянул Стивен.

– Только для начала, – успокоил я его. Он повернулся и, не сходя с места, вытащил три кассеты в пластмассовых коробках.

– На всех записана музыка, но, если нужно, можете смело писать поверх старой записи.

– Прекрасно.

Я немного поколебался, потому что следующая моя просьба должна была прозвучать весьма мелодраматично. Но что поделать, действительности нужно было смотреть в лицо. Я сложил лист с химическими терминами вдвое и протянул его Стивену.

– Я хочу попросить вас сохранить это. – Я старался говорить как можно более сухим голосом. – Храните эту бумагу до тех пор, пока я не вернусь домой. Когда я пришлю вам оттуда открытку, можете ее порвать.

– Я не понимаю... – озадаченно начал Стивен.

– Если я не попаду домой или вы не получите от меня открытку, пошлете эту бумагу Хьюдж-Беккету в Министерство иностранных дел. На обороте я записал адрес. Сообщите ему, что этот текст из бумаг Ганса Крамера, и попросите показать его ветеринару.

– Ветеринару?

– Именно.

– Да, но... – Стивен совершенно точно понял, что я имел в виду. Если вы не попадете домой...

– Ну да... Знаете, как говорят: четвертая попытка несчастливая, и вообще...