Лучше не возвращаться

— Легковоспламеняющаяся, — объяснил пожарный, — на бутылках всегда пишут.

— У нас вполне мог быть растворитель, — задумчиво проговорил Кэри, — я не имею ни малейшего представления, что хранится в хозяйственном шкафу.

— Да, однако мы нашли три бутылки и все пустые. И знаете, что? Если бы этот поджигатель просто разбил их, мы бы, может, и не заметили. Но на этих бутылках не было крышечек. И они стояли вовсе не в шкафу. Мы нашли их, потому что они валялись посреди большой комнаты, которая, если верить словам одной из ваших девушек, была секретарской. Гореть там особо нечему, разве только бумаге. А она не поддерживает высокую температуру. Кроме того, часть крыши упала наискось, упершись в стену, и, к счастью, это дало нам возможность пробраться внутрь.

— Простите, я потерял ход ваших рассуждений.

Пожарный посмотрел на него открытым взглядом человека, которому часто приходится сталкиваться с мерзостью и злодейством.

— Видите ли, сэр, мы хорошо разбираемся в том, что касается пожаров. Поджигатель совершил обычную ошибку, не завинтив обратно крышечки. Вы были бы удивлены, если бы узнали, как часто мы находим бутылки из-под горючего без крышечек. Злоумышленники всегда так спешат, что забывают о них. У вас ведь шли покрасочные работы? А дерево покрывали лаком? Кэри кивнул.

— Так вот, сэр, — мы нашли банки из-под краски с открытыми крышками. То же самое с лаком. А хорошие рабочие не бросают пустые банки где попало и, конечно же, они не оставляют открытыми емкости, в которых еще есть краска.

Кэри оптимистично заметил:

— Говорили, что банки с краской взорвались.

— Похоже на то, — согласился пожарный, — но, насколько нам известно, эти банки стояли в одном месте, там, где их сложили рабочие, а вовсе не были разбросаны по вашему кабинету.

— По моему кабинету? — переспросил Кэри. — Вы хотите сказать, что их нашли в моем собственном кабинете? Не понимаю.

— Ваша девушка нарисовала нам план, — пожарный засунул руку в куртку и вынул обтрепавшийся листок бумаги, который и показал Кэри. — Разве не здесь был ваш кабинет? В переднем левом углу.

В течение нескольких секунд Кэри внимательно смотрел на листок через свои очки и наконец сказал:

— Примерно так. И что… там что-нибудь уцелело?

Пожарный покачал головой:

— Не много.

— Я делал кое-какие заметки для книги… — с надеждой в голосе проговорил Кэри.

Пожарный выдержал паузу, уместную при таком сообщении, и заметил, что к следующему утру они будут знать чуть больше, после того как смогут просеять шлак. Но пока они вынуждены сообщить страховым агентам Кэри, что это предполагаемый поджог.

— Мы застрахованы на случай поджога, — грустно сказал Кэри. — Мы можем все восстановить и отстроить, но никакая страховка не вернет мне мои записи. Столько лет труда…

Он замолчал и выглядел уставшим и подавленным. Если быть более точным, огонь поглотил вовсе не труд его жизни, а данные, свидетельствующие о нем. Я попытался представить всю величину потери, но это трудно сделать тому, кто не пережил подобного.

Кэри, старший сотрудник клиники, осунувшийся и расстроенный, уныло стоял посреди двора. Поднялся легкий прохладный ветерок. Он шевелил наши волосы и бил в ноздри едким запахом пожарища.

ГЛАВА 5

Поездка в Стрэтфорд-на-Эйвоне была достаточно короткой, поэтому Белинде удалось остаться если не сердечной, то по крайней мере вежливой по отношению ко мне. Она больше не высказывалась насчет бесполезности моего присутствия и, казалось, временно смирилась с тем, что я буду частью ее окружения. Я наконец решился заговорить о своем скором отъезде в Лондон.

— Когда? — прямо спросил Кен.

— Я должен позвонить в понедельник, и мне назовут точную дату.

— Я надеялся… — Он вдруг замолчал, потом глянул на меня и договорил: — Как насчет того, чтобы провести небольшое расследование?

— Насчет чего?! — переспросила Белинда.

— Да так…

— Кен! — Ее раздражение можно было понять. — Если ты имеешь в виду то, что происходит в лечебнице, то Питеру будет трудно понять это с точки зрения ветеринарии, а тем более найти этому объяснение.

— Речь идет о пожаре, дорогая, — тихо сказала Викки.

— Да, мама, но этим займется полиция. Белинда, сидевшая на переднем сиденье рядом с Кеном, была одета в кожаную юбку каштанового цвета, объемный белый свитер, высокие, до колен, сапоги и кожаную куртку. Она выглядела хорошенькой и изящной: волосы свободно спадали на плечи, губы слегка оживлены помадой. Кен, явно любуясь ею, то и дело поглаживал ее по коленке.

Я сидел между Викки и Грэгом сзади, где нам троим было, по правде говоря, тесновато. Мы с Грэгом неловко терлись друг о друга ляжками, а время от времени Викки прикасалась ко мне коленкой. Она была одета в ярко-красное, что подчеркивало белизну ее волос. Если не считать небольшого пластыря на ухе, к ней, похоже, снова вернулось былое жизнелюбие, хотя она и продолжала жаловаться, что в самый непредсказуемый момент может неожиданно задремать.

Я справился о здоровье кобылы. Белинда со знанием дела ответила:

— Никаких признаков рефлексии, поэтому вчера вечером мы убрали желудочный зонд. Этим утром она уже ела сено и пила, как обычно. Так что все в порядке, — она с обожанием посмотрела на Кена: любовь придавала ей уверенности в себе.

Что касается Кена, то он выглядел не таким озабоченным, как обычно, словно решил на время отложить в сторону самые тревожные мысли, искренне желая, чтобы его пассажиры весело провели время. Он даже предложил сделать небольшую прогулку по Стрэтфорду, посмотреть на театр, лебедей и множество деревянных построек эпохи Тюдоров, некоторые из которых в самом деле были построены в то время.

На ипподроме мы разбрелись кто куда: Викки и Грэг отправились поискать, где можно перекусить, оставив меня одного бродить и радоваться своему первому за много лет посещению соревнований по стипль-чезу. Челтенхемский ипподром был игровой площадкой, до боли знакомыми задворками моего детства. Мамина помощь с секретарской работой была на самом деле полным рабочим днем в конторе управляющего ипподромом. На ее зарплату мы и жили. Во время школьных каникул, пока мама трудилась за письменным столом, я с разрешения управляющего лазил, где мне вздумается: среди построек и по беговым дорожкам. Причем единственным условием было, чтобы я не надоедал. Начни я надоедать — и это означало бы немедленную ссылку к бабушке (настоящему тирану), где я проводил бы бесконечно скучные дни под ее бдительным наблюдением в маленьком затхлом домишке. Поэтому я изо всех силах старался делать все, что угодно, только не надоедать. И, нужно отдать должное моему рвению, во многом преуспел.

Дни скачек были настоящей сказкой (и причиной прогулов в школе), и до тех пор, пока на горизонте не появился Джон Дарвин, я воспринимал как само собой разумеющееся, что однажды я окажусь среди тех мужественных жокеев, что взмывали в воздух над турникетами. Я стоял у входных ворот и ждал, пока мимо пронесутся великолепные скакуны. Я слышал ругань жокеев, а вечером под одеялом повторял бранные слова. Я читал спортивные газеты, смотрел соревнования по телику; знал кличку и награды каждой скаковой лошади, ее тренера и жокея; вечно мечтал о том, как стану знаменитым жокеем и выиграю все первенства, а особенно то, что проводилось у нас — Золотой кубок Челтенхема.

Существовало два препятствия, которые если не убили мою мечту, то помешали ее осуществлению. Во-первых, у меня не было своего пони, и мне редко выпадала возможность поездить верхом вообще, не говоря уже о серьезной практике, в которой я так нуждался и которую так хотел получить. А во-вторых, я столкнулся с непреклонностью матери, решившей, что я ни в коем случае не должен достичь своей цели.

— Это у меня в крови, — возмущался я, когда мне было десять лет, едва выучив эту так волнующе звучащую фразу. — Попробуй докажи, что нет!

— В крови или нет, но посмотри, до чего это довело твоего отца!