Страница 15 из 25
Но среди этого потока милостей встретилось одно обстоятельство, которое сразу могло иметь опасные последствия для графа. Этообстоятельство рисует нам самостоятельность Семена Романовича, не побоявшегося, в интересах дела, ослушаться приказания даже императора Павла, с характером которого посол уже достаточно ознакомился.
В английских портах стояла русская эскадра адмирала Макарова, назначенная для совместных действий с английским флотом против французов; император приказал ей через посла возвратиться домой. В это время в английском флоте вспыхнул опасный бунт, матросы овладели большинством кораблей, и берега Англии оставались беззащитными против голландцев и французов. Посол, по отчаянной просьбе лорда Гренвиля, решился на свой страх оставить эскадру почти на три недели более чем было приказано государем. Это спасло Англию от покушений голландского флота. За этот поступок посла, решившегося ослушаться государя, не терпевшего ни малейшего сопротивления своей воле, трепетали друзья Семена Романовича. Но гроза миновала благополучно.
Между тем характер государя начинал все более и более выясняться. Даже Ростопчин попал в немилость, и это только за то, что не успел в несколько минут прибыть во дворец по приглашению государя. Поэтому не удивительно, что Семена Романовича нисколько не обрадовало предложение Павла I быть вице-канцлером в помощь болевшему Безбородко. Но замечательно обдуманным и тактичным письмом Семен Романович устранил от себя эту честь. Затем последовало новое приглашение императора, ввиду ожидавшейся смерти Безбородко, занять могущую открыться вакансию канцлера – и, казалось, отступление было невозможно. Воронцов снова послал государю замечательное письмо, а сам все-таки стал готовиться к отъезду из Англии, с нравами и климатом которой он уже свыкся. Из переписки посла за это время видно, какие мрачные предчувствия и даже уверенность в близкой гибели тяготили его. Но и тут дело обошлось благополучно: Павел I разрешил послу оставаться в Англии, не неволя его приездом на родину, “будучи уверен, – по словам рескрипта, – что он и вне России будет ей полезен”. Но на этом пора добрых отношений между императором и его английским послом кончалась: Семену Романовичу приходилось испивать общую со всеми чашу – неожиданных немилостей и кар. В Европе на ту пору происходила страшная суматоха. Успехи революционной Франции и ее консул, одерживавший блестящие победы, грозили всему тогдашнему режиму. Но ни коалиции, ни союзы против республики не помогали: она гигантскими шагами шла к господству в Европе. Павел I тоже не оставался равнодушным зрителем событий, колебавших троны его царственных “братьев”. Мы примкнули к Австрии и Англии, но последняя, по обыкновению, эксплуатировала нас и не сдерживала постановлений трактата. Больше всего обиделся государь на Англию за то, что она, вопреки договору, удержала за собою остров Мальту, а между тем Павел I был великим магистром Мальтийского ордена. Союз с Англией висел на волоске, и Семен Романович старался его спасти, делая соответственные представления государю. Но 4 апреля 1800 года граф получил “реприманд”, официальное письмо Ростопчина, что “Его В-во, усматривая из донесений ваших разные представления вопреки его воле, приказал вам сказать, что если исполнение оной вам в тягость, то не возбраняется вам просить увольнения от службы...” Это официальное письмо сопровождалось другим (шифрованным), в котором Ростопчин писал, между прочим: “Если с вами так поступают, то что ждет меня? И могу ли я оставаться? Орошаю слезами ваши руки... Будем плакать вместе!”
Не успел граф даже послать объяснений по поводу гневных замечаний Павла I, как получил от него уже вторую “неожиданность” (рескрипт 13 апреля 1800 года): “Находя, по малому числу дел, что присутствие ваше в Англии не совсем может быть нужно, позволяю употребить сие время на поправление вашего здоровья и отправиться к водам”.
Но этою внезапною и обидною отставкой испытания только что начинались: вскоре Михаил Семенович был отставлен от камергерства. Затем последовал союз с Франциею уже против Англии, наложено было в русских гаванях запрещение на английские корабли, и замышлялась уже знаменитая экспедиция донских казаков в Индию. Семен Романович, удалившийся из Лондона в Саутгемптон, в то время небольшое рыбачье местечко, видел неизбежность войны. Он сознавал, что в этом случае ему не придется оставаться в Англии и нужно покинуть мирный уголок, в котором он спокойно и счастливо проживал с детьми после бурь и треволнений дипломатической службы. Он собирался уже к отъезду, как вдруг на него обрушилась тяжелая кара: “за недоплаченные лондонскими банкирами Пишелем и Брогденом, – говорилось в указе 19 февраля 1801 года, – казне принадлежащие деньги: 499 фунтов стерлингов, 14 шиллингов и 5 пенсов – конфисковать на такую сумму имения генерала графа Воронцова; прочее же имение его за пребывание в Англии взять в казенный секвестр”.
Под указом стояло одно из зловещих тогдашних имен генерал-прокурора Обольянинова.
Пишель и Брогден были банкиры, через которых велись денежные дела посольства, и взыскание с них задержанных ими денег было возможно обыкновенным судебным порядком. Понятно, граф Семен Романович не был ни в чем виноват, и это внезапное и суровое решение, отнимавшее средства к жизни, поразило посла. Но объяснение и оправдание его по этому поводу не застало уже государя в живых. Посольский священник Смирнов 13 апреля 1801 года писал графу в Саутгемптон: “Успокойте, ваше сиятельство, дух ваш от временного беспокойства: Павел I отыде в вечный покой”... Новый государь немедленно отменил распоряжение покойного отца, и секвестр с имений английского посла, передававшихся уже, по распоряжению графа Александра Романовича, исправникам, был снят. Эту милость Александра I сообщил Семену Романовичу Пален, что, однако, не изменило отношения Воронцова к этому “подлому угоднику Зубова, делавшему и приносившему фавориту по утрам кофе”.
Молодой государь старался залечить раны прошлого. С жаром юноши набросился он на дела государственные, окружил себя молодыми и талантливыми помощниками, и, конечно, братья Воронцовы могли вздохнуть при нем свободнее: младший был утешен знаками внимания государя, а старший – Александр Романович – был вызван из своего уединения и вскоре занял пост государственного канцлера (8 сентября 1802 года). “Заживают раны от муки прежней”, – писал своему приятелю в Лондон после воцарения Александра I испытавший при Павле опалу старик Завадовский.
Вновь настала пора для братьев Воронцовых заявлять свои мысли и убеждения: молодой государь сначала их очень благосклонно выслушивал, причем братья не стеснялись в критике как минувшего времени, так и современных порядков и лиц, ими заведующих. В особенности Семен Романович сильно нападал на тогдашнего молодого деятеля, графа Н. П. Панина, заведывавшего иностранными делами и представлявшего собою антагониста братьям Воронцовым в политике. Вскоре Панин был смещен, и, как мы уже сказали, главенство, впрочем на весьма недолгое время, в управлении государственными делами принял Александр Романович.
В своих записках Воронцовы были откровенны, и, например, старший брат довольно ясно говорит о тяжелых Павловских временах и решительно утверждает, что Россия “никогда, к сожалению, устроена не была”. В своих политических взглядах братья, несмотря на то, что “воды много уже утекло”, оставались консервативны: по-прежнему они стояли за согласие с Англиею и недолюбливали Франции, в особенности “выскочки” Бонапарта, хотя уже недалеко было время, когда этот “выскочка” наполнил мир славою своих побед и из когда-то скромного офицера сделался сюзереном, раздававшим европейские престолы своим маршалам, родне и фаворитам, и гигантом, раздавившим в несколько недель все могущество Пруссии и Австрии.
Во внутреннем управлении Воронцовы по-прежнему стояли за коллективное обсуждение дел и прежнюю роль сената, какую он имел в Петровское время. Теперь, как и в прежние царствования, не было почти ни одного вопроса в государственном управлении, о котором бы не подавали своих мнений, проектов и записок братья Воронцовы. Партизаны союза с Англией, при помощи которого они желали развить морские силы России, Воронцовы интересовались положением морского дела на родине; зная хорошо Англию и ее морскую организацию, они в этом отношении были ценными советниками и участвовали в разработке вопросов о русском флоте. Между прочим, знаменитый адмирал Грейг, герой войны со Швецией, был их другом. В сфере военного дела, которое Семен Романович прошел в школе славного Румянцева, младший Воронцов был специалистом, и его записка “о способах лучшего устройства русской армии”, поданная Александру I, не утратила интереса и в настоящее время. Вообще как в этих, так и во многих других вопросах мнения Воронцовых отличались разумностью и самостоятельностью, выделявшими их из окружающей посредственности, и во всяком случае – основательным знанием трактуемого предмета.