Страница 3 из 73
Я прошел в комнату для посетителей, чтобы дать ногам немного отдохнуть. Пребывавшие в отчаянии молодые родители еще не ушли, они сидели с ввалившимися от слез глазами в объятиях друг друга, но вот за ними пришла угрюмая санитарка, и вскоре до меня донесся душераздирающий крик матери, свидетельствовавший о ее невосполнимой утрате. Я почувствовал, как от жалости к ней, совершенно чужой женщине, слезы жгут мне глаза. Умерший ребенок, умирающий брат, всеобщее, всех сближающее несчастье. Я намного острее ощутил свою боль, вызванную неминуемой смертью Гревила, после того, как умер этот ребенок, и понял, что недооценил свое горе. Мне будет очень не хватать его.
Положив свою сломанную ногу на стул, я немного задремал, и незадолго до рассвета та же самая санитарка с тем же выражением лица пришла уже за мной.
Я последовал за ней по коридору в комнату, где лежал Гревил. На этот раз там было гораздо светлее и многолюднее. Экраны стоявших вдоль кровати приборов светились. По ним двигались бледно-зеленые полосы, одни — равномерными скачками, другие — абсолютно прямые.
Не требовалось никаких объяснений, но мне тем не менее рассказали, что прямые линии свидетельствовали о деятельности мозга Гревила, которая полностью прекратилась.
Нас не надо было оставлять наедине, чтобы попрощаться. В этом не было смысла. Достаточно было моего присутствия. Они спросили моего согласия на отключение аппаратуры, и я дал его. Двигавшиеся скачками линии тоже выпрямились, и все, что еще было в этом неподвижном теле, ушло.
Ушло много времени на то, чтобы что-то сделать утром, которое оказалось утром воскресного дня.
Потеряв счет времени, я начал вспоминать. В четверг я сломал лодыжку, в пятницу на Гревила рухнули строительные леса, в субботу Брэд привез меня в Ипсуич. Казалось, все это произошло невероятно давно — наглядный пример теории относительности.
Вроде бы строительных рабочих можно было привлечь к ответственности. Мне предлагали проконсультироваться у адвоката.
Вчитываясь в многочисленные документы и бумаги и пытаясь принять какое-то решение, я вдруг понял, что не знаю, чего бы хотел Гревил. Если бы он оставил завещание, то, вероятно, оставил бы и какие-нибудь наставления, которые я должен был бы выполнить. Я вздрогнул от мысли, что, может быть, только и знаю о том, что он умер. Я наверняка должен был кому-то сообщить об этом, но не знал кому.
Я поинтересовался записной книжкой, которую полиция нашла среди строительных обломков, и теперь мне отдали не только ее, но и все остальное, что было при нем: ключи, часы, носовой платок, кольцо, мелочь, ботинки, носки, куртку. Как выяснилось, остальную одежду, изодранную и окровавленную, уже сожгли. От меня требовалось расписаться за все взятые вещи, поставив напротив каждой из них галочку.
Их вывалили из большого коричневого пластикового пакета, в котором они хранились. На пакете с обеих сторон было написано белыми буквами: «Больница св. Екатерины». Я положил ботинки, носки, носовой платок и куртку снова в пакет и вновь крепко завязал его, потом сунул большую связку ключей, часы, кольцо и деньги себе в карман и наконец раскрыл записную книжку.
На первой странице Гревил написал свое имя, домашний телефон в Лондоне и служебный телефон, но никаких адресов. Внизу страницы, напротив пометки «При несчастном случае звонить», он вписал: «Дереку Фрэнклину, брату, ближайшему родственнику».
Эту записную книжку я как-то послал ему на Рождество: их выпускала Ассоциация жокеев совместно с Обществом жокеев-инвалидов. Меня неожиданно тронуло то, что он пользовался именно этой книжкой, в то время как у брата наверняка было много других. Написанное на первой странице мое имя заставило задуматься о том, как он в действительности ко мне относился: неужели мы так много значили друг для друга, сами того не подозревая?
Я с грустью положил записную книжку в другой карман брюк. Я подумал, что следующим утром мне придется позвонить к нему в офис и сообщить эту мрачную новость. Раньше мне никого известить не удастся, так как я не знал ни имен, ни телефонов тех, кто с ним работал. Знал я лишь то, что у брата не было партнеров, поскольку он неоднократно повторял, что может вести свое дело только сам, что партнеры часто готовы вцепиться друг другу в горло, а ему это было совершенно ни к чему.
Все подписав, я намотал завязки пластикового пакета себе на руку и потащился с ним и со своими костылями вниз, в приемное отделение, где тем ранним воскресным утром почти никого не было. Не было там и Брэда, и его обещанной записки у дежурного. Мне оставалось лишь сесть и ждать. Я нисколько не сомневался, что он в конце концов придет, как всегда мрачный, сутулый и неторопливый, и я не ошибся.
Он заметил меня издалека, подошел и, остановившись футах в десяти, спросил:
— Так я пойду за машиной, что ли?
Я кивнул, и он, развернувшись, вышел. Брэд весьма немногословен. Я медленно последовал за ним, пиная костылем болтавшийся у меня на руке пластиковый пакет. Если бы я соображал быстрее, то мог отдать его Брэду, но, похоже, я всегда туго соображал.
На улице ярко светило теплое октябрьское солнце. Я вдохнул свежий ароматный воздух и, отойдя от двери, приготовился еще немного подождать, но в этот момент меня совершенно неожиданно яростно сбили с ног.
Я даже не заметил, кто это был; только что стоял, бездумно опираясь на свои костыли, и вдруг, получив страшнейший удар в спину, растянулся лицом вниз на черном асфальте перед больницей. Пытаясь спастись, я инстинктивно опустил левую ногу, и она, подвернувшись под моим весом, причинила мне бессмысленные муки. Упав плашмя на живот, я был словно в тумане и слабо соображал, что кто-то выбил у меня костыль и, забросив его куда-то в сторону, дернул за болтавшийся у меня на руке пакет.
Потом он, а, судя по силе и напору, это мог быть только «он», упершись ногой мне в спину, навалился на меня всем своим весом. Грубо заломив мне руку за спину, он резанул по пластиковому пакету, а заодно и по моей руке. Я почти не чувствовал боли. Мучения, причиняемые лодыжкой, затмили все остальное.
— Эй! Эй ты! — услышал я чей-то приближавшийся голос, и мой обидчик, вскочив с меня, унесся прочь так же быстро, как и появился.
Это Брэд пришел ко мне на помощь. В любой другой день здесь было бы много людей, но не воскресным утром. Такое впечатление, что вокруг не было ни души. И прибежал только Брэд. "
— Вот дьявол, — раздался сверху голос Брэда. — Ты в порядке?
«Едва ли», — подумал я. Он пошел и принес мне отброшенный костыль.
— У тебя рука в крови! — воскликнул он. — Ты что, не хочешь вставать?
Я не был уверен, стоит ли, но, похоже, ничего другого мне не оставалось. Когда я наконец более-менее поднялся, он, хладнокровно посмотрев на мое лицо, заявил, что нам лучше вернуться в больницу. И поскольку спорить не хотелось, мы так и сделали.
Сев на одно из крайних сидений, я подождал, пока боль немного стихнет. И когда у меня в голове прояснилось, я подошел к столику дежурной и объяснил, что произошло.
Дежурившая в приемном отделении женщина пришла в ужас.
— Неужели кто-то украл у вас пластиковый пакет! — воскликнула она, округлив глаза. — Ведь всем в округе известно, что это за пакеты. В них всегда кладут вещи тех, кто умер или поступил в больницу в результате несчастного случая. Конечно, все знают, что в них могут оказаться деньги и драгоценности, но я никогда не слышала, чтобы у кого-то украли такой пакет. Какой ужас! И на какую же сумму вас обокрали? Вам следует обратиться в полицию.
От бессмысленности этого совета я вдруг почувствовал усталость. Какой-то хулиган позарился на вещи покойника, и в полиции мои показания будут числиться среди множества других нераскрытых дел об уличных грабежах. Насколько я понял, я вдруг оказался в категории немощных людей, например, старушек, и, как бы мне ни было тошно от этой мысли, на своих костылях я именно так и выглядел.