Страница 19 из 22
Это был слишком уж жестокий удар, окончательно подломивший физические и душевные силы только что вернувшегося домой отца. Оставаясь спокойным по наружности, Ушинский весь ушел в себя, избегая даже разговоров со знакомыми. Чувствуя, что силы покидают его, он очень сокрушался об участи малолетних своих детей.
Осенью того же года он перевез семью в Киев, где поместил двух своих дочерей в институт. Но жизнь в Киеве страшно тяготила его. “Хорошо ли мне в Киеве? – писал он в ответ на письмо одного из петербургских своих друзей. – Увы, не хорошо. Душит глушью – и ничего близкого сердцу; но думаю, что для семьи моей будет лучше, чем где-нибудь. Обо мне же думать нечего – моя песня, кажется, окончательно уже спета”.
Доктора в это время усиленно торопили его в Крым, куда он и стал собираться, но на этот раз крайне неохотно. В это время до него дошел слух, что симферопольская учебная администрация получила строгое замечание и внушение за тот почет, который был оказан ему, главным же образом – за допущение его к участию в съезде учителей. Это было последнею каплею горечи, переполнившей его душу и отравившей те воспоминания и надежды, которые у него связаны были с Крымом. Он рвался в Петербург, в круг близких друзей, которые могли бы его поддержать, – ему нужно было ощущение жизни.
“Худ ли, хорош ли Петербург, – писал он в это время одному из наиболее близких друзей своих, Я. П. Пугачевскому, – но я с ним сжился сердцем, в нем протекла самая существенная часть моей жизни: много перечувствовано и горя, и радости и много проработано; там я таскался без куска хлеба и там же составил состояние; там напрасно искал места уездного учителя и беседовал с Царями; там был неведом ни одной душе и там приобрел себе имя – надеюсь, честное, – и вот почему слеза навертывается у меня на глаза, когда я вспоминаю Петербург и что, по всей вероятности, мне уже более не видать его”.
К несчастью, предчувствие это сбылось…
ГЛАВА VIII. СМЕРТЬ И ГРОМКАЯ СЛАВА
Кончина Ушинского. – У гроба и могилы его. – Чествование памяти Ушинского повсеместно в России. – Имя Ушинского как имя народное. – Тайна замечательного успеха Ушинского. – Вина русского общества перед памятью Ушинского. – Предстоящее двадцатипятилетие со дня его смерти
Крайне неохотно отправился Ушинский в Крым с двумя своими младшими сыновьями. В дороге он простудился, и, по прибытии в Одессу, у него открылось воспаление легких. Он немедленно выписал из Киева остальную часть семьи, вполне сознавая, что пришел его конец.
21 декабря 1870 года, часа за четыре до смерти, он почувствовал сильное облегчение и выразил прежде всего желание одеться во все чистое. Находясь прежде в сидячем положении, пожелал лечь в постель и попросил, чтобы как можно ярче осветили комнату. Когда это было исполнено, пожелал выслушать чтение “Ундины” Жуковского. По окончании чтения он позвал к себе всех детей и, по обыкновению, помолился вместе с ними. Отпустив детей, уснул… навеки, тихо, без агонии, в полном сознании.
Так преждевременно оборвалась эта плодотворная, труженическая жизнь, всего на 47-м году от рождения, когда педагогический талант его вполне окреп и окончательно установился, когда душа его была переполнена прекрасными, широкими замыслами о добавлении нового и нового к тому, что было уже сделано им на пользу разумной русской школы, русских педагогов, русских женщин и всех вообще детей разных сословий, классов и состояний.
Такова уж судьба вообще всех даровитых русских людей, что, опережая время, им приходится брать с бою каждый свой успех в жизни. Особенно тяжела и даже рискованна участь таких новаторов, как Ушинский, которым приходится изо дня в день, так сказать, перегорать душою, так как на их пути преграды и препятствия являются буквально на каждом шагу. Тут труднее, чем во всякой другой области, идти неуклонно по раз избранной дороге, не потерять любви и веры в дело, не озлобиться, не разочароваться.
Серьезно вникая в обстоятельства и условия педагогической деятельности Ушинского, нельзя не признать, что они мало чем отличаются, в сущности, от тех условий, при которых работал замечательный предшественник его, Е. О. Гугель, бывший инспектором Гатчинского института, кончивший так печально свою жизнь. И если Ушинский добился успеха, то это стоило ему чуть не половины века, на который он мог рассчитывать по своей замечательно воздержанной, аккуратной жизни.
Это надо бы помнить и знать русским людям, чтобы достойно ценить заслуги своих великих работников.
В Одессе, где умер Ушинский, у него не было буквально ни одной души знакомой; но зато его, если не лично, то по трудам и деятельности, хорошо знал весь одесский педагогический мир, вся мыслящая Одесса. И едва по городу распространилась весть о смерти Ушинского, как около гроба его собралась обширная педагогическая семья. Вдову и детей покойного окружили самыми нежными заботами, совершенно освободив их от всяких хлопот по отпеванию и перевозке тела в Киев, в Выдубицкий монастырь, для погребения. Это внимание разноплеменной, разноязычной Одессы, города, можно сказать, космополитического, очень выразительно охарактеризовано в речи, сказанной в одесском кафедральном соборе профессором богословия, протоиереем М. Павловским, при выносе тела покойного на станцию железной дороги для отправки в Киев.
“Вот тот гроб, перед которым с любовию преклонятся и с благодарностью помолятся многие и многие в России, – говорил о. М. Павловский. – Преклонится и помолится дитя и возрастный, ученик и учитель, мать и ее дети, начинающий изучать великое дело воспитания и глубоко изучивший множество систем воспитания. Вот тот труженик, которого так долго ждали русская школа и семья, который книгами своими облегчил и сделал из горького сладким учение для дитяти и для его учителя; который связал матерей с их детьми крепкими и святыми узами воспитания; который прочитал незабвенные уроки обучения и воспитания всем воспитывающим и пишущим о воспитании. Вот тот дивный знакомец, которого, никогда не видавши, знаешь, чтишь и любишь, – знаешь по его книгам, наполнившим училища и семьи, чтишь за те разнообразные таланты, которыми так щедро награжден был и из которых ни одного не скрыл он в земле; за те многосторонние и глубокие познания, которые черпал он из себя самого, из своей природы и из образованных стран Европы; любишь за ту всегда живую любовь и за то неустанное терпение, с которыми он одинаково писал и азбуку для детей, и глубокое по взглядам и многостороннее по познаниям сочинение свое о человеке как предмете воспитания; любишь за ту новость взгляда на воспитание, истинность которого почувствовали все, когда прочли, но которую высказал он первый, – ту новость, что “чем меньше возраст учеников, над образованием которых трудится воспитатель, тем больше требуется от него педагогических знаний”. Любишь его за его “Детский мир”, в котором он так легко и так увлекательно знакомит детей с ними самими и с окружающею природою; за его “Родное слово”, по которому русские дети начали изучать и с любовью изучают родную русскую жизнь во всем богатстве русского языка и во всем разнообразии народных поэтических форм. Вот почему и в нашей разноплеменной и разноязычной Одессе, в которой Провидение указало кончину незабвенному Ушинскому, его гроб окружается такою искреннею любовью и молитвой: цену воспитателю русских детей и воспитателей Одесса чувствует если не более, то ни в каком случае не менее других городов России. С миром и благословением отпускаем тебя в путь твой, доблестный труженик, до конца жизни свято служивший святому делу воспитания”.
Действительно, для разноплеменной и разноязычной Одессы факт очень знаменательный, что отпевание Ушинского в соборе и грандиозные проводы от собора до железнодорожной станции (“Куликово поле”) было делом народных учителей, воспитанников педагогических курсов и учащихся одесских народных школ. Это свидетельствовало о большом самосознании народных педагогов. Как ни прискорбна была преждевременная кончина Ушинского, но чествование памяти его в Одессе ясно доказывало, что труды его успели уже в 1870 году принести большие и осязательные результаты, вызвав значительный подъем духа в среде народных педагогов, осмыслив их задачи и цели, общественное положение и роль в собственных их глазах. Это, впрочем, особенно ярко сказалось в горячей речи учителя одного из одесских народных училищ, г-на Росикова, произнесенной им на станции железной дороги, при расставании с телом Ушинского. Вот что между прочим говорил этот учитель: