Страница 19 из 22
Подобные нелепые обвинения, лопавшиеся, как мыльные пузыри, лишь увеличивали популярность Мора и скандализировали королевских приспешников. Расчеты же на то, что Мор не выдержит и чем-нибудь выдаст себя, не оправдывались. Тогда решили впутать его в старое дело о помешанной Елизавете Бартон, считавшейся в народе святой девой. Еще во время канцлерства Мора она занималась разными пророчествами и предсказывала, между прочим, гибель Англии и скорую смерть Генриха, если тот женится на Анне Болейн. Мор, докладывавший это дело королю, не придал ему никакого значения, а «святой деве» посоветовал бросить свои предсказания и полечиться. Но теперь времена изменились: выискивая разные поводы для конфискации монастырских имений, правительство по обвинению в государственной измене предало суду монахов, эксплуатировавших деву, соумышленником их объявлен был также и экс-канцлер, не давший в свое время надлежащего хода этому делу. Мор возмутился: он потребовал, чтобы его имя было вычеркнуто из списка обвиняемых, и настаивал, чтобы его лично допустили в парламент, когда будет обсуждаться билль о предании суду обвиняемых по означенному делу. Ему отказали. Тогда он написал в крайне смиренном тоне письмо королю, напоминая ему все обстоятельства дела и прося исключить свое имя из списка. Король оставил просьбу без последствий. Но еще до обсуждения билля в парламенте Мора потребовали в особую комиссию, состоящую из высших сановников. Ничего не говоря о деле, его стали укорять в том, что он позабыл все милости, оказанные ему королем, и так далее. Мор не растерялся; он спокойно и обстоятельно опровергал попреки и наконец напомнил, что ему было обещано не говорить более ничего по этому поводу. Тогда лорды яростно обрушились на него за то, что он подстрекал его величество написать книгу в защиту папы, что он автор этой книги и что он, следовательно, виновник нелепого положения, в котором очутился теперь король. Но угрозы не действовали на Мора. Они могут напугать, сказал он, только ребенка – и перешел к вопросу о книге. Он не писал ее и не подстрекал короля писать. Ему было предложено только отредактировать эту книгу; он нашел, что в ней слишком сильно выдвигается на первый план авторитет папы, и заявил об этом королю, указывая на то, что папа такой же государь, как и король, что он находится в союзе с другими королями и что, следовательно, может прийти в столкновение с ним, Генрихом, а потому благоразумнее было бы изменить это место и вообще ослабить защиту папского престола. Нет, ответил тогда король, если верить Мору, мы на это не согласны; мы слишком многим обязаны римскому престолу и не знаем, чем отплатить ему за все сделанное для нас; мы хотим возможно усилить авторитет папы, так как мы получили от него наш королевский венец, – чего я, прибавляет Мор, не слышал никогда раньше. Противники Мора были разбиты и не знали, что отвечать. Король, узнав обо всем этом, пришел в ярость и настаивал на том, чтобы Мор был предан суду. Тогда ему указали на то, что Мор пользуется большим авторитетом в палате общин и что билль с обвинениями в его адрес там не пройдет. Королю пришлось уступить, и имя Мора было вычеркнуто из списка обвиняемых. Вскоре после этого Мор встретился с герцогом Норфолкским, и тот уговаривал его прекратить сопротивление королю: негодование короля – смерть для подданных, говорил герцог. «Это и все? – спросил Мор. – В таком случае между вами и мною всего лишь та разница, что я умру сегодня, а вы – завтра».
Для Мора действительно все сводилось к смерти, и слова, звучащие обыкновенно пустой фразой, в его устах были полны глубокой искренности.
Между тем совершились события первостепенной государственной важности: Генрих, отторгнув английскую церковь от папского престола, провозгласил свое супрематство и вступил в брак с Анной Болейн. Мы знаем, как Мор относился к проектам короля на этот счет; отношение его не изменилось и тогда, когда проект осуществился на деле. Мор стоял исключительно на почве совести; по крайней мере биографы не указывают никаких других мотивов. При этом он вел себя крайне скромно; он молчал: молчал тогда, когда был у власти, молчал и тогда, когда стал экс-канцлером. Но это-то молчание и было невыносимо для Генриха. Мор пользовался в разных слоях общества самой прекрасной репутацией, и его упорное молчание косвенным образом бросало тень на поведение короля. Все знали, что Мор не одобряет ни супрематства, ни нового брака, что он руководствуется при этом самыми чистыми побуждениями и стойко держится своих мнений. Такая оппозиция раздражала короля более, чем открытое будирование, и он старался или обесчестить Мора, или погубить во что бы то ни стало. Обесчестить ему не удалось; он. решил погубить его.
В силу парламентского акта, признавшего как супрематство короля в церковных делах, так и законность брака с Анной Болейн, все подданные его величества должны были принести двойную присягу; лондонскому духовенству приказано было собраться для этой цели во дворце Кромвеля; туда же потребовали и Мора; среди собравшегося духовенства он был единственный мирянин. Ему предложили подписаться под присягой. После некоторого размышления он заявил, что не может этого сделать, что он не порицает ни тех, кто составил формулу присяги, ни тех, кто соглашается присягать, но что ему совесть не позволяет сделать этого.
Мору показали лист, подписанный громкими именами; он прочел, но остался при своем. Тогда его выслали на некоторое время из залы, как бы давая время на размышление; затем, собрав подписи всех присутствовавших, позвали снова и показали лист. Он упорствовал; его стали укорять, говоря, что он совершает двойное преступление: не хочет подписываться и не высказывает мотивов, побуждающих его поступать таким образом. Мор отвечал, что его простой отказ уже сам по себе вызовет гнев короля и что он не желает усиливать этот гнев, высказывая мотивы; если же кто-либо может поручиться, что изложение всех причин не раздражит короля еще более, то он согласен высказать их, предоставляя всем собравшимся возражать, и если они опровергнут его, то он обязывается принять присягу. Его хотели поймать в ловушку и указали на долг всякого верноподданного беспрекословно подчиняться королю. Мор сначала как бы смутился, но после минутного молчания и размышления ответил, что «если авторитет короля имеет решающее значение, то всякие споры между учеными должны по его повелению прекращаться». Когда его затем спросили, согласен ли он, в частности, присягнуть на верность королеве Анне, он отвечал: «Охотно, но при одном лишь условии: присяга должна быть составлена в таких выражениях, чтобы, подписав ее, я не становился вместе с тем клятвопреступником». Такой ответ был равносилен отказу.
Мора арестовали и отправили в Вестминстерское аббатство, где он просидел четыре дня, пока король совещался со своими министрами, какие принять меры. Предлагалось, между прочим, не настаивать на форме присяги и удовлетвориться той, какую может, не насилуя своей совести, принести Мор. Но против такого предложения восстала решительно королева Анна. В конце концов Мора осудили на вечное тюремное заключение и отправили в Тауэр, позволив взять с собою одного слугу, которому было строго предписано следить за узником и доносить обо всем, что он будет говорить или писать о короле.
Спустя месяц к Мору была допущена на свидание дочь Маргарита; но еще раньше ему удалось переслать ей написанное углем письмо, в котором он успокаивает своих семейных и говорит, что он здоров, пользуется полным душевным спокойствием и вполне доволен своей обстановкой. Первая встреча с любимой дочерью в тюрьме сопровождалась глубоким религиозным возбуждением: оба упали на колени и пропели несколько псалмов и благодарственных молитв.
Затем узник заговорил о своей тюрьме; он не жаловался, а, напротив, уверял, что заключение свое считает знамением особенной милости к нему Бога, что чувствует себя как бы на коленях у Всевышнего и так далее. Когда же религиозная экзальтация прошла, разговор перешел на обыденные темы и велся в веселом тоне. То же повторялось и при всех последующих свиданиях. На первых же порах Маргарита заговорила о фатальной присяге и необходимости подчиниться, но Мор назвал ее искусительницей Евой и отверг безусловно всякую попытку склонить его на компромисс со своей совестью.