Дорога скорби

– У вас есть какие-нибудь фотографии? – спросил я. Сержант ответил, что фотографии – дело полиции, а не общественности.

– Я знаю, кто вы, – добавил он, – но для нас вы – общественность.

Извините.

Хозяйка жеребца сказала, что была слишком потрясена, чтобы заботиться о фотографиях.

Я поехал дальше, на север Ланкашира, и попал в бурю эмоций. Рослый, шумный и взбешенный фермер – из тех, кто всегда знает все лучше других, дал волю своему праведному гневу, кричал мне в лицо, брызгал слюной и тыкал в воздух пальцем, выпятив челюсть в классическом животном выражении агрессии.

– Лучший жеребец, какой только у меня был, – бушевал он. – Он стоил мне кучи денег, но был хорош. Порода, стать и все такое. И быстрый, скажу я вам. Он должен был скакать в Ньюмаркете на следующей неделе.

Он упомянул известного тренера, который, как я знал, не работал с пустышками.

– Прекрасный жеребец, – продолжал фермер. – И потом эти полицейские спрашивают, не убил ли я его, чтобы получить страховку! Я вас спрашиваю, что это такое! Он не был застрахован. Я им так и сказал. Они сказали, что я не могу подтвердить, что он не был застрахован. Вы понимаете? Вы знаете, что можно подтвердить, застраховано ли что-то, но нельзя подтвердить, что вы ничего не застраховали? Вы это знаете?

Я сказал, что слышал об этом.

– Я их послал! Они не искали того, кто отрубил моему коню ногу, они только проверяли, не я ли это сам сделал. Они так меня обозлили...

Ему не хватило слов, и он умолк. Я встречал людей, которых несправедливо обвиняли в поджогах, избиении детей, воровстве и взяточничестве, и поэтому я знал этот тон оскорбленной невинности. Я готов был поспорить, что разозленный фермер не рубил ногу своему жеребцу, и так ему об этом и сказал. Он сильно удивился.

– Вы мне верите?

– Конечно, – кивнул я. – Все дело вот в чем: кто знал о том, что вы купили прекрасного быстрого жеребца и держите его на своей ферме в поле?

– Кто знал? – Он выглядел виноватым, как человек, столкнувшийся с неприятным фактом. – Я трепал языком направо и налево. Да половина графства знала. И еще я хвастался им в Эйнтри, накануне Большого национального.

Я был одним из спонсоров этого ленча – ну, "Топлайн фудс", – и с жеребцом было все в порядке. Утром я его проведал. А на следующую ночь, после Национального, это и случилось.

Он сам сделал цветные фотографии, не доверяя полиции, и с готовностью показал их мне.

– Передняя бабка, – сказал он, тыкая пальцем в сделанный крупным планом снимок отрубленной ноги. – Отсечена точно под щеткой. Почти в суставе. Вон, видите – белые концы костей.

Фотографии дрожали в руках. Не помогло и то, что я видел собственную левую кисть почти в таком же состоянии.

– А что думает ваш ветеринар? – спросил я.

– То же, что и я.

Я отправился к ветеринару. Одним ударом, сказал он. Только одним. Никаких пробных ударов. Точно в самом уязвимом месте конской ноги.

– Каким орудием?

Он не знал.

Я поехал в Йоркшир, где месяцем раньше, во время Йоркских весенних скачек, в лунную ночь лишился передней бабки каштановый жеребец-двухлеток.

Один удар. Страховки нет. Потрясенные владельцы. И никаких зацепок.

На этот раз владельцами оказались сдержанные супруги со старомодными манерами и непоколебимым достоинством. Они были крайне возмущены и потрясены, столкнувшись с таким открытым злом, которое могло без причин уничтожить прекрасное создание – в данном случае превосходного, быстрого, благородного коня.

– Зачем? – спрашивали они меня. – Зачем кому-то совершать этот бесцельный и безнравственный поступок?

Я не мог ответить. Я только побудил их поговорить, излить страдание и сожаление о потере. Они говорили, а я слушал.

– У нас была такая хорошая неделя, – сказала жена. – Каждый год во время Йоркских весенних скачек у нас останавливаются гости... потому что, вы сами видите, у нас большой дом... человек шесть-семь, мы приглашаем прислугу и устраиваем вечеринку, а в этом году была прекрасная погода, и мы хорошо провели время.

– Удачно, – добавил ее муж.

– У нас в гостях был Эллис Квинт, – улыбнулась хозяйка. – И он так всех веселил – в своем легком стиле, – мы как будто всю неделю только и делали, что смеялись. Он снимался для телепрограммы на Йоркских скачках, так что нас всех пригласили посмотреть на съемки, и это было очень приятно.

А потом... потом... в ту самую ночь, когда гости уехали... ну...

– Пришел Дженкинс – это наш грум – и сказал, когда мы сидели за завтраком, что наш жеребец... наш...

– У нас три чистокровных кобылы, – сказала его жена. – Мы любим, когда жеребята вольно резвятся на пастбище... обычно мы продаем годовалых жеребят, но этот был таким красивым, что мы оставили его... Все наши гости им восхищались. – Дженкинс превосходно объездил его.

– Дженкинс плакал, – добавила жена. – Дженкинс! Непробиваемый старик. Он плакал.

– Дженкинс нашел его ногу у ворот, рядом с поилкой, – с трудом выговорил муж.

– Дженкинс сказал, что Эллис несколько месяцев назад сделал программу о пони с отрезанной ногой и бедных детях. Так что мы написали Эллису о нашем жеребце, и Эллис сразу позвонил. Он был крайне любезен. Милый Эллис!

Но он ничего не мог сделать, конечно же, только посочувствовать.

– Да, – согласился я и ощутил слабый всплеск удивления, что Эллис словом не обмолвился о йоркском жеребце, когда я говорил с ним меньше недели назад о Рэчел Фернс.

Глава 3

Вернувшись в Лондон, я встретился с Кевином Миллсом, репортером из "Памп", за ленчем в том же самом пабе, что и в прошлый раз.

– Пора нам обоим выпить, – сказал я.

Он потягивал свой двойной джин.

– Что ты обнаружил?

Я рассказал ему в общих чертах о других случаях, помимо тех, с четырьмя двухлетками в лунные ночи, о которых он рассказал мне. Один удар чем-то вроде мачете. Везде отрубленная нога. Почти всегда рядом с поилкой.

И всегда сразу после местных главных скачек – Золотого кубка в Челтенхэме, Большого национального в Ливерпуле, Весенних скачек в Йорке.

– А в эту субботу, через два дня, – ровно сказал я, – у нас Дерби.

Он медленно поставил свой стакан и после минутного молчания спросил:

– А что насчет пони?

Я пожал плечами:

– Это первый случай, о котором мы узнали.

– Но он не укладывается в общую картину. Этот пони ведь не был двухлетним жеребцом? И никаких скачек там не было, ведь так?

– Отрезанная нога лежала возле поилки. Передняя нога. Луна была в нужной фазе. Одним ударом. Страховки не было.

Он вздохнул и задумался.

– Вот что я тебе скажу, – вдруг начал он. – Об этом стоит предупредить. Я не спортивный репортер, как тебе известно, но я помещу в газете объявление. "Не оставляйте своих двухлетних жеребцов без охраны в поле во время и после скачек в Эпсоме". Не думаю, что могу сделать больше.

– Хоть это.

– Да. Если все владельцы двухлеток читают "Памп".

– Пойдут разговоры на ипподроме. Я об этом позабочусь.

– В день дерби? – скептически прищурился он. – Ну, это все же лучше, чем ничего. А что нам на самом деле нужно, так это поймать мерзавцев.

Мы мрачно обдумывали эту возможность. Каждый год на Британских островах рождается примерно пятнадцать тысяч чистокровных жеребят. Половина из них – жеребцы. Многих из них в два года начинают тренировать для скачек и держат в безопасности в стойлах, но всех прочих оставляют без присмотра на пастбищах. А еще в июне годовалых жеребят, которые быстро растут, можно ночью по ошибке принять за двухлеток. И ни один не будет в безопасности от этих ублюдков.

Кевин Миллс ушел писать свою колонку, а я поехал в Кент.

– Вы нашли их? – требовательно спросила Линда.

– Пока нет.

Мы снова сидели у окна в гостиной, глядя, как Рэчел возит Пеготти в коляске по лужайке, и я сказал Линде о трех жеребцах и их потрясенных хозяевах.