Страница 11 из 27
«Я докажу, что причиною всякого движения является дух, что конечною причиною всех вещей является всемирная гармония, т. е. божество, что эта гармония не есть причина грехов, но грехи все-таки неизбежны и принадлежат гармонии, подобно тому, как тени оттеняют картину, а диссонансы придают приятность тону».
Учение о монадах также выражено в этом письме:
«Дух есть род центра или точки; он неделим, неразрушим, бессмертен; он есть малый заключенный в одной точке мир, состоящий из идей, подобно тому, как центр состоит из углов».
Лейбниц хочет сказать, что центр шара есть точка, в которой сходятся бесчисленные радиусы, образующие между собою плоские и телесные углы. «Центр неделим, и, тем не менее, угол есть часть центра», – поясняет Лейбниц и добавляет: «Вот геометрическое объяснение природы духа». Объяснение едва ли точное, ибо геометрическая точка не имеет частей и угол не есть часть точки; следовало просто сказать, что в центре шара сходятся бесчисленные радиусы, но видеть в этом объяснение природы духа слишком смело. Это не более чем красивая аналогия. «Точка» Лейбница – это его «микрокосмос», бесконечно малый мир, в котором сходятся все радиусы бесконечно великого шара, «макрокосмоса», являющегося символом вселенной. Математик соединяется в Лейбнице с юристом. Письмо его заканчивается совершенно неожиданным «короллариумом» (следствием): из мировой гармонии и теории монад внезапно вытекает теория европейского мира, основанная на известном «египетском проекте», который, по плану Лейбница, должен был отвлечь внимание Людовика XIV на Восток. Этот последний проект мало заинтересовал ганноверского герцога, который держал сторону Франции против Голландии. Эрудиция Лейбница показалась герцогу, однако, вполне достаточною для того, чтобы сделать философа своим библиотекарем, историографом и даже придворным. «В минуты отдыха и удовольствия мы весьма охотно будем беседовать с Вами», – писал герцог Лейбницу, предлагая ему постоянную должность за 400 талеров годового жалованья.
Подобно первому покровителю Лейбница, Бойнебургу, герцог Иоганн Фридрих был принявшим католичество лютеранином; да и по характеру он напоминал Бойнебурга, отличаясь умеренностью и религиозной терпимостью. Вскоре по прибытии в Ганновер Лейбниц писал: «Я живу у монарха настолько добродетельного, что повиновение ему лучше всякой свободы». По смерти герцога Лейбниц отзывался о нем в самых лучших выражениях. Несмотря на внушения некоторых фанатических священников, герцог обращался с жившими в его владениях протестантами настолько справедливо, что на это обратили внимание в Риме, – однако папа высказался в пользу герцога.
Лейбниц привез с собою в Ганновер, сам того не зная, превосходную рекомендацию. Его парижский приятель, янсенист Арно, дал Лейбницу закрытое письмо к герцогу, в котором писал: «Чтобы стать одним из величайших людей нашего века, Лейбницу недостает лишь нашей (т. е. католической) истинной религии». Узнав от герцога о содержании этого письма, Лейбниц впоследствии сознался его преемнику, что знай он, в чем дело, он никогда бы не повез с собою подобной рекомендации.
В числе приближенных герцога, с которыми Лейбницу пришлось часто встречаться и нередко спорить о философских предметах, прежде всего необходимо назвать Николая Стено, личность замечательную в своем роде.
Стено был раньше врачом, анатомом и геологом, отличался умом и познаниями, но, поехав в Италию из-за самого пустякового предмета, не имеющего никакого отношения к теологии, бросил все – науку и философию – и внезапно почувствовал призвание к богословию. Лейбниц рассказывает об этом случае в своей «Теодицее»:
«Добряк Стенонис, датчанин, апостолический викарий Ганновера… рассказывал нам, что с ним случилось. Он был великий анатом и весьма знающий естествоиспытатель, но, к сожалению, оставил науку и стал из великого ученого посредственным богословом. Даже о чудесах природы он едва хотел слышать, и понадобилось особое папское повеление для того, чтобы заставить его сообщить результаты его наблюдений, о которых просил г-н Тевено. Этот Стенонис рассказывал нам, что его решимости обратиться (из лютеранства) в католичество более всего способствовало восклицание одной флорентийской дамы, которая закричала ему из окна: „Синьор, идите не в ту сторону, куда вы хотели идти, но в другую“. Этот голос потряс его, потому что он как раз в ту минуту размышлял о религии. А дело было в том, что он искал кого-то в доме, где находилась эта дама, но шел не туда, куда следует, и она хотела указать ему дорогу в комнату его приятеля».
Достаточно привести эти слова Лейбница, чтобы видеть его трезвое отношение ко всякого рода обращениям, в то время составлявшим явление весьма обыкновенное. Правда, в своей «Теодицее» он выставил этот пример в доказательство того, что Провидение часто влияет на людей посредством весьма незначительных обстоятельств, не зависящих от воли человека; но было бы напрасно искать в воззрениях Лейбница и тени какого-либо ожесточенного настроения, овладевавшего многими его современниками.
Более интереса представляли беседы с Моланусом, которого Лейбниц называл «несравненным богословом», а также с Эккартом, ревностным последователем Декарта. Эккарт до того был убежден в превосходстве французской философии и науки, что долго не хотел поверить, чтобы Лейбниц, будучи немцем, мог изобрести в философии или в математике что-либо такое, чего не знал Декарт. Однажды в День Пасхи Лейбниц был у Молануса и здесь затеял спор с ним и с Эккартом о декартовском доказательстве бытия Божия. Противники разошлись, нимало не убедив друг друга.
Кроме богословов, Лейбниц имел немало контактов и столкновений с химиками и даже с алхимиками.
Подобно большей части тогдашних монархов, ганноверский герцог интересовался алхимией, и, по его поручению, Лейбниц предпринимал разные опыты. Эти опыты сблизили Лейбница с гамбургским алхимиком Брандтом. Брандт вычитал в какой-то алхимической книге, что из мочи будто бы можно добыть жидкое вещество, посредством которого серебро может быть превращено в золото. Предприняв ряд опытов для проверки этого утверждения, Брандт наконец сделал следующее открытие. Он варил значительное количество мочи, затем подвергал сухой остаток продолжительному накаливанию и с различными предосторожностями, которые мы здесь опускаем, собирал получаемые пары в особый приемник. Результат получился неожиданный: вместо философского камня Брандт нашел вещество, светящееся в темноте, необычайно горючее и ядовитое, названное им фосфором. Свое открытие Брандт сообщил саксонскому коммерции советнику Крафту, а этот последний передал секрет камердинеру саксонского курфюрста Кункелю. Камердинер, подобно коммерции советнику, был страстный алхимик; оба они поехали в Гамбург к Брандту. Брандт позволил им присутствовать на своих опытах, но ни Крафт, ни Кункель не усвоили всех подробностей процесса. Камердинер, возвратись домой, взялся за опыты; сначала ему не повезло, и он даже стал жаловаться на Брандта, уверяя, что тот обманул его, но в конце концов Кункель догадался, в чем дело, и стал бесцеремонно выдавать себя за настоящего изобретателя. Крафт не стал сам делать опытов, а разъезжал по всем дворам, стараясь как можно выгоднее продать изобретение. Приехал он и в Ганновер. К чести Крафта надо, однако, сказать, что он сообщил Лейбницу имя настоящего изобретателя. Лейбниц немедленно убедил герцога пригласить Брандта к своему двору. Явившись в Ганновер, Брандт объяснил, в чем дело. Желая повторить опыт в обширных размерах, он попросил содействия герцога и, по совету Лейбница, собрал огромное количество мочи, воспользовавшись для этого лагерными сборами, и целые бочки этой жидкости были употреблены для опытов, что позволило Лейбницу, при повторенных им опытах, добыть весьма значительное количество фосфора. Брандта вознаградили пожизненной пенсией. Лейбниц послал кусок добытого им по рецепту Брандта фосфора в Париж Гюйгенсу и, сверх того, отправил Чирнгаузену, для передачи в Парижскую академию, статью с описанием способа. Курьезно, однако, что статья озаглавлена: «Отчет о фосфоре, открытом г. Крафтом», хотя Крафт даже сам себя не выдавал за изобретателя.