Страница 14 из 18
Не смущаясь тюремным заключением, Беранже и там продолжал свои литературные занятия – и даже с особенным успехом. Он написал в Сен-Пелажи семь песен, среди них «Свободу» и «Мое выздоровление», замечательной сатирической силы.
Беранже оставалось всего два дня до выхода из тюрьмы, когда ему стало угрожать продолжение этого заключения еще на два года. Желая пополнить сборник своих песен, урезанный судебным приговором, поэт решил издать подробный отчет о своем деле и в нем инкриминированные ему песни. Генеральный прокурор Белляр увидел в этом факт рецидива, и против Беранже и его издателя было начато новое судебное преследование. Обвинение поддерживал все тот же Маршанжи; Дюпен, с непременным условием бесплатности своего труда, опять принял на себя защиту Беранже, а Бервиль защищал издателя Бодуана. Красноречие изменило на этот раз обвинителю, и Беранже был оправдан, хотя большинством всего в один голос. Через два дня он покинул тюрьму.
Единственным средством существования, каким он располагал в эту пору, был доход со второго издания песен. Значительную долю этих денег поэт израсходовал на Фюрси Парона и порядочную сумму передал также Юдифи: в минуты нужды она делала то же самое для поэта. В результате, отнюдь не собираясь еще умирать, Беранже далеко не чувствовал себя обеспеченным. Богач Жак Лафитт поспешил к нему на помощь и предложил работу в своем бюро, но поэт отказался. Он изложил мотивы этого отказа в «Советах Лизы». «Заняв место, предлагаемое вам другом, – говорила поэту красавица Лиза, – вы не посмеете, старина, при громе его денежных сундуков воспевать права, не согласные с его интересами…»
В 1825 году – уже при Карле X – Беранже издал третий сборник своих песен. Главою министерства был в это время Виллель. В обществе царило убеждение, что правительство намерено примириться с результатами Французской революции. Беранже не хотел разрушать этой иллюзии и потому устранил из сборника все, что могло показаться слишком резким. «Идите, дети, – говорит он в стихотворном предисловии к песням, – но не будите никого, мой доктор прописал мне покой…» Конечно, и здесь Маршанжи мог найти не один повод для своего красноречия, более того, поэт оказывался в новом сборнике несомненно явным рецидивистом. Он был обвинен по четвертому пункту за призыв к трехцветному знамени. Теперь он делает то же самое, он повторяет этот призыв. В песне «Старый сержант» поэт рисует воина из «стаи славной наполеоновских орлов». Искалеченный пулею вояка сидит на пороге хижины и, стараясь забыть несчастия, с улыбкой качает на руках двух близнецов-малюток… Вдруг он слышит гром барабана, он смотрит вдаль: там маршируют батальоны… Кровь приливает к лицу ветерана, его точно колет какая-то игла. «Увы! – вдруг восклицает он печально при виде знамени, реющего над войском. – Я не знаю этого знамени! Ах, дети, если вы отомстите когда-нибудь за отечество, Бог пошлет вам славную смерть!..» Едва ли нужно говорить, о каком знамени вздыхал солдат Наполеона… Смерть императора 5 мая 1821 года среди недовольства, царившего во Франции, окружала пленника Св. Елены настоящим ореолом мученика; тем опаснее казалось напоминание о нем в произведениях такого популярного писателя, как Беранже.
Несмотря на добровольную умеренность поэта, полиция осаждала типографию, где печатались его песни, и хлопотала о новых уступках. Ей помогал в этом деле издатель песен Ладвока. Он боялся процесса и вместе с ним разорения, а потому не переставал упрашивать Беранже отказаться от последнего куплета в песне «Галльские рабы»… Эти «Галльские рабы» были мрачной, но верной картиной Франции при Бурбонах. Точно похоронный звон, за каждым куплетом песни повторяется припев: «Enivrons-nous! Enivrons-nous!» (Будем пить! Будем пить!). Бедные рабы, дети древней Галлии, однажды вечером, когда все спали, похитили из погребов десятую долю своего владыки – притеснителя… Веселое настроение овладевает ими. «Ах! – говорит один из них. – Нам начинают завидовать, раб становится королем, когда спит его владыка. Будем пить! Будем пить! Будем пить!.. Всякая надежда погибла, перестанем считать наши беды, молот тирана кует на алтарях наши оковы… Всемогущий Боже, какой пример даете вы опекаемому вами миру?.. Жрец приковывает вас к колеснице королей. Будем пить! Будем пить! Будем пить!»… Именно эта песня внушила ужас издателю Беранже. Не добившись от писателя согласия на устранение последнего куплета «Галльских рабов», Ладвока устранил опасное место по своей воле. Судебное преследование против него все-таки было начато, но правительство до того боялось поднимать шум из-за этого, что все велось келейно, почти домашним образом, без привлечения к ответственности самого автора.
Куплет, который так пугал издателя, был обращен поэтом к депутату Манюэлю. «Любезный Манюэль, – говорилось там, – будь другое время, разве стал бы я рисовать мрачными красками картину наших дней? Ты был красноречив и мужествен, мы были глухи и неблагодарны. Но ради отчизны твоя добродетель презирает опасности…» У этого куплета своя история… Беранже познакомился с Манюэлем в 1815 году. Депутат и адвокат по профессии, этот друг поэта был одним из талантливейших представителей либеральной партии. Как оратор он отличался разительной логикой. Отсюда – усилия врагов лишить его звания депутата, окончившиеся скандальным для них выбором его в Вандее, в этом очаге роялизма. Роялисты не могли забыть этой обиды и в 1823 году, во время прений по испанским делам, добились удаления его из палаты. Манюэль настаивал тогда на невмешательстве, он говорил, что объявление войны Испании лишь ухудшит положение ее короля и даже грозит ему участью Людовика XVI. Он напомнил затем палате совсем забытые ею принципы великой Французской революции. Манюэля заглушили крики и настоятельные требования о его удалении. Напрасно президент палаты уверял противников Манюэля, что депутат Вандеи оставался все время в пределах своих парламентских прав, он должен был уступить желанию большинства и удалить Манюэля. Тот удалился, но пришел в палату на следующий день и объявил, что он уступит только силе. Сержант Мерсье, которому было приказано вывести депутата, отказался исполнить приказание. Манюэля вывели жандармы, а вместе с ним палату покинули все представители либеральной партии.
На этом кончилась политическая карьера Манюэля. Он умер в августе 1827 года. Беранже обязан ему тесным сближением с деятелями Июльской революции.
Вскоре после выхода из Сен-Пелажи Беранже принял участие в «Обществе друзей печатного слова» и в непродолжительном времени занял здесь первенствующее положение. Un faiseur des chansons – составитель песен – он был настоящим руководителем таких людей, как Тьер, Минье, Лафитт, Лафайет и другие. В 1824 году, вместе с Манюэлем и генералом Себастиани, Беранже составил план коалиции оппозиционных членов палаты и таким образом положил начало революционному движению 1830 года. Вся Франция кишела в это время различными тайными обществами, и Беранже отовсюду получал приглашения принять участие то в том, то в другом. Он предпочитал действовать явно и потому записался лишь в члены общества «На Бога надейся, а сам не плошай» («Aide-toi et le-ciel t'aidera»). Оно образовалось в 1824 году с главною целью – поддерживать в народе интерес к политике и образовать оппозицию ультрароялистам. Делами общества заведовал комитет сначала из четырнадцати, потом из двенадцати членов. Кроме Беранже, здесь сходились еще Тьер, Минье, Ремюза, республиканцы Кавеньяк, Бастид, Тома и другие. Органом общества был «Глобус», а затем, после прекращения «Глобуса» – «Национал». Беранже вел себя здесь вполне независимо. Когда сочлены благодарили его за сочувственные делу песни, он отвечал: «Не благодарите меня за песни, которые я пишу против наших врагов, благодарите за те, которые не пишу против вас…»
15 октября 1828 года Беранже издал четвертый сборник своих произведений. Министерство Мартиньяка создало в это время что-то вроде мира между партиями, и друзья поэта не советовали ему нарушать этот мир изданием песен. Советы были в большинстве небескорыстны: их податели метили в министры… Беранже был против слияния партий: это могло, по его мнению, укрепить Бурбонов, и этого-то именно он вовсе не желал. Он не принимает на этот раз никаких предосторожностей и вводит в сборник песни самого убийственного сарказма. Привлечение к суду было неизбежным, и в ожидании этого привлечения поэт отправился в небольшую поездку. 5-го декабря, находясь в Гавре, он узнал о начале процесса и поспешил в Париж. Правительство не менее друзей поэта боялось этого процесса. Наказание предвиделось тяжкое, тем сильнее должна была почувствовать Франция, насколько ненормальна окружающая ее атмосфера. Со своей стороны, Лафитт опасался за здоровье почти пятидесятилетнего поэта и стал хлопотать об уменьшении предстоявшего наказания. Министры не замедлили согласиться, они обещали минимум кары, если писатель откажется от защиты. Как только Беранже узнал об этих переговорах, он поспешил уведомить Лафитта о полнейшем несогласии идти на компромисс.