Страница 12 из 22
Глава V
Первая идея «Человеческой комедии». – Отношение к действующим лицам романов. – Палач Самсон. – Имена. – «Серафима». – Способ писания. – Жалобы редакторов. – Процесс. – Отношение к прессе и к критике. – Новое банкротство.
«Поздравьте меня! Я положительно становлюсь гением!» – заявил однажды Бальзак, вбегая в квартиру сестры, которая после 1833 года жила в Париже. И он взволнованным голосом, прерывая самого себя, принялся излагать блестящую идею, только что пришедшую ему в голову. Все романы и отдельные рассказы, которые он писал до сих пор, должны составить одно грандиозное целое, всесторонне изображающее жизнь современного общества. «Всё это камни, камни большого здания, оно уже сидит у меня в мозгу, и я не успокоюсь, пока не доведу его до конца! – говорил он, прохаживаясь большими шагами по комнате с лицом, сияющим радостью. – Как это будет замечательно хорошо! Теперь пусть меня называют „сочинителем повестушек“, мне все равно, я буду спокойно обтесывать свои камни, и как удивятся мои близорукие критики, когда увидят, какое величественное здание выйдет из этих камней!»
Задавшись целью связать таким образом в одно целое все свои произведения, Бальзак стал создавать им и внешнюю связь. Он несколько переделал свои первые романы и переменил имена действующих в них лиц с тем, чтобы следующие являлись как бы продолжением их истории. Таким образом, для него сделалось возможным охватывать более продолжительные периоды жизни создаваемых им личностей, а судьба этих личностей часто занимала его едва ли не больше, чем судьба живых людей. Один из его приятелей, известный Жюль Сандо, рассказывает, что один раз он говорил с ним о своей сестре, которую оставил на родине больною. Бальзак сочувственно слушал его несколько минут, а затем сказал: «Отлично, друг мой, но вернемся к действительности, поговорим об Эжени Гранде».
О героях своих романов он обыкновенно толковал как о близких знакомых: «Такой-то – заведомый негодяй, он никогда не может сделать ничего порядочного!» – «Такой-то – добросовестный работник и добрый малый, у него чудесный характер, он, наверно, разбогатеет и составит себе счастье!» – «Такие-то имеют на душе немало грешков, но они очень умны, хорошо знают людей, они дойдут до высокого положения в обществе!» Ему возражали, что он слишком снисходителен к своим героям, что их «грешки» – самые подлые мерзости. «Ну, что делать! – отвечал он. – Добродетельные люди редко умеют пробиться в жизни; я не виноват, я не сочиняю человеческую природу, я наблюдаю ее в настоящем и в прошедшем и стараюсь изобразить ее такой, как она есть».
Чтобы расширить круг этих наблюдений, Бальзак заводил самые разнообразные знакомства. Так, он упросил директора тюрьмы, знавшего знаменитого Самсона, палача Людовика XVI, познакомить его с этой личностью. Директор исполнил его желание, и, придя к нему один раз, Бальзак застал у него пожилого человека с благородным и печальным лицом. По костюму, по разговору и манерам его можно было принять за какого-нибудь ученого. Этот человек оказался Самсоном. Бальзак раз говорился с ним, сумел вызвать его доверие, и Самсон рассказал ему, что чувствует себя страшно несчастным. Он – роялист и после казни Людовика XVI не перестает мучиться раскаянием. На другой день после этой казни он заказал обедню за упокой души короля, вероятно, единственную, которая была в этот день отслужена в Париже. Рассказ «Un épisode sous la Terreur» [5] записан Бальзаком со слов палача. Другой рассказ, «Une passion dans le désert» («Страсть в пустыне») внушен ему знакомством с укротителем зверей Мартином, с которым он разговорился после одного из его представлений в цирке.
Если действие его романа должно было происходить в каком-нибудь незнакомом ему уголке Франции, он непременно старался съездить туда и подробно изучить местность. Благодаря этому он объездил чуть не всю Францию.
Бальзак жил в фантастическом мире своих вымыслов, как в реальном. Он рассказывал разные происшествия из своих романов, словно они случились в действительности: «Знаете, на ком женится Феликс Ванденес? – спрашивал он у приятелей. – На одной из Гранлье. Это очень хорошая партия. Гранлье богаты, хотя г-жа Бельфель страшно дорого стоила этой семье!» Он долго придумывал, за кого бы выдать Камиллу Гранлье, и не соглашался взять ни одного из тех женихов, которых предлагала ему сестра его. «Нельзя, – говорил он, – это люди из другого общества: чтобы ей выйти за одного из них, нужна какая-нибудь случайность, а мы, писатели, не можем злоупотреблять случайностью». После долгих колебаний он объявил сестре, что выдает Камиллу за молодого графа Ресто, и ради этого совершенно переделал весь рассказ «Гобсек». Предпринимая какое-нибудь путешествие по Франции, он часто говорил: «Я еду в Алансон, где живет г-жа Кормон» или: «Я буду в Гренобле, где живет Бенасси». Бальзак придавал большое значение именам своих действующих лиц и находил, что между именем и человеком всегда есть известное соотношение, что для действующих лиц романов непременно надобно брать имена настоящих людей, что только они придают жизненную правду личности. Он радовался, как ребенок, когда ему удавалось встретить где-нибудь имя, подходящее к тому типу, который он создавал в данное время: «Матифа! Кардо! Какие прелестные имена», – восхищался он. «Я нашел своего Матифа на улице Перль. Он мне представляется как живой! У него будет бледное кошачье лицо, и толстенькая фигурка; Матифа не может иметь ничего величественного, само собой разумеется. Кардо, напротив, будет маленький, сухенький человечек, живой, веселый». Леон Гозлан, один из близких приятелей Бальзака, рассказывал, что раз романист вызвал его к себе письмом «по очень важному делу». Он нашел Бальзака сильно озабоченным. Романист по обыкновению подробно рассказал ему план своего нового произведения и обрисовал характер героя. Это должен был быть человек гениальный, но в высшей степени непрактичный, которого постоянно эксплуатируют разные проходимцы, который способствует обогащению других, а сам умирает на чердаке в нищете и горе. Образ этого человека ярко рисовался Бальзаку. «Ему не хватает только одного – имени. Помогите мне найти это имя! – просил он приятеля. – Но вы понимаете, имя должно подходить к нему вполне, как десна к зубу, как ноготь к пальцу; оно должно соответствовать его росту, фигуре, голосу, его прошедшему и настоящему, его несчастьям и его славе». Гозлан предложил помочь ему сочинить имя, но от этого Бальзак наотрез отказался. По его мнению, имя так же нельзя сочинить, как нельзя сочинить язык. Тогда приятели решили ходить по улицам и читать все вывески на домах в надежде, что они дадут им искомое. Несколько улиц прошли они совершенно напрасно: имен на вывесках было множество, но ни одно из них не соответствовало идее Бальзака. Гозлан устал, потерял всякое терпенье и собирался бросить неугомонного романиста, когда тот вдруг вздрогнул, схватил его за руку и закричал:
– Вот оно! Читайте, читайте!
Гозлан прочел над узенькой дверью в стене слово «Марка».
– Марка, Марка, – повторял Бальзак в восторге, – больше мне ничего не нужно; моего героя будут звать Марка! В этом слове слышится и философ, и писатель, и непризнанный поэт, и великий политик, – все! Я только прибавлю к его имени Z., это придаст ему огонек, искру!
Оказалось, что обладатель имени, так восхитившего Бальзака, был просто скромный портной. Это несколько огорчило романиста.
– Бедняга! – вскричал романист, – он заслуживает лучшей доли! Впрочем, не беда: я дам ему бессмертие! Это уж мое дело!
В предисловии к рассказу, носящему заглавие «Z. Маrcas», Бальзак поместил целое рассуждение об этом имени.
«Марка! – говорит он. – Повторите это имя, состоящее всего из двух слогов, не находите ли вы в нем таинственного значения? Не кажется ли вам, что человек, носящий его, должен быть мучеником? Между фактами жизни и именами людей существует необъяснимое соотношение или, наоборот, очевидное противоречие, вызывающее удивление. В нашем мире нет пустоты, все связано между собой. Рассмотрите хорошенько это имя: Z. Marcas. Вся жизнь человека заключается в фантастическом соединении этих семи букв. 7! Самое знаменательное из каббалистических чисел! Этот человек умер 35 лет, его жизнь состояла из 7 пятилетий! Марка! Не напоминает ли вам этот звук падения чего-то дорогого, что разбивается с шумом или без шума?..»
5
«Эпизод эпохи террора» (фр.)