Страница 4 из 25
Во время школьных каникул 1800 года Байрон влюбился во второй раз. Предметом второй страсти была его кузина Маргарита Паркер, которой посвящено первое стихотворение в его «Часах досуга». «Свою первую экскурсию в область поэзии, – рассказывает он в своем дневнике, – я совершил еще в 1800 году. Это было излияние моей страсти к кузине Маргарите Паркер, прелестнейшему из смертных созданий. Я давно уже забыл эти стихи, но мне было бы трудно забыть ее – ее темные глаза, длинные ресницы и античный склад ее лица и фигуры. Мне тогда было около 12 лет, ей – несколько больше. Она умерла через год или два после этого вследствие одного несчастного падения, повредившего ее позвоночный столб и вызвавшего в ней чахотку… Я не помню ничего равного прозрачной красоте и ангельскому характеру моей кузины во время короткого периода нашей любви. Она смотрела тогда так, как будто была сделана из радуги – вся красота и мир… Моя страсть производила свое обычное действие на меня: я не мог ни спать, ни есть, ни найти себе покоя. Хотя у меня были все основания верить, что она любила меня, однако я не мог никогда терпеливо переждать те двенадцать часов, которые отделяли одно свидание наше от другого. Я был глуп тогда и не стал особенно умнее теперь…»
Вскоре после переезда Байрона в Лондон любимая няня его Мэй Грей навсегда распростилась с ним и вернулась на свою родину. Расставаясь с ней, Байрон подарил ей на память свои первые часы и миниатюрный портрет во весь рост, который срисовал с него один эдинбургский художник еще в 1795 году. На этом, самом раннем, портрете он представлен стоящим с луком и стрелами в руках и с длинными кудрями, падающими на его плечи. Байрон впоследствии несколько раз писал письма своей няне и всегда вспоминал о ней с самой нежной любовью, как и она о нем.
Глава II. В школе
Байрон пробыл в школе д-ра Гликки около двух лет, после чего мать, недовольная медленными успехами сына, – в чем она же, между прочим, первая была виновата, – перевела его в знаменитую классическую школу в Харроу. Байрон отправился в новую школу неохотно и первое время было ему там не по себе. Переход от тихой и скромной школы д-ра Гликки к шумной аристократической школе в Харроу был слишком резок для чрезвычайно застенчивого мальчика. Он знал, что его новым и весьма богатым товарищам было известно несоответствие его материальных средств с его титулом, – и это обстоятельство оскорбляло его детское самолюбие. Юный лорд стеснялся своего шотландского произношения, его мучило сознание своей уродливости, и, наконец, ему стыдно было, что он знал гораздо меньше мальчиков одного с ним возраста. К счастью для него, ректором школы в Харроу тогда был опытный педагог и прекрасный человек. Д-р Друри (так звали ректора школы) следующим образом описывает впечатление, которое произвел на него Байрон при своем появлении в Харроу. «Ему было тогда несколько более 13 лет. Мне его рекомендовали как мальчика плохо подготовленного, но довольно смышленого. Я первым делом пригласил его к себе в кабинет и старался путем расспросов выведать у него, чем он раньше занимался, какие у него были товарищи и что его больше всего интересовало. Но от него почти ничего нельзя было добиться, и для меня скоро стало ясным, что на мое попечение отдан дикий горный жеребенок. Я, однако, заметил ум в его глазах и потому решил прежде всего свести новичка с каким-нибудь более взрослым мальчиком, который бы познакомил его с новыми для него условиями и порядками. Но то, что он узнал от своего нового знакомого, не только не примирило его со школой, а, напротив, еще больше обескуражило: он понял, что его познания далеко не соответствовали его возрасту и что ему, стало быть, придется сидеть рядом с мальчиками, которые были гораздо моложе его. Но я поспешил отдать самолюбивого мальчика на особое попечение одного из учителей и, кроме того, уверил его, что ему не будет предложено определенного места в школе до тех пор, пока он путем прилежания не догонит учеников своего возраста. Это заявление ему очень понравилось, и он после того стал чувствовать себя легче с новыми товарищами, хотя робость еще долго не покидала его. Я скоро убедился в том, что по своему характеру он принадлежал к тем детям, которых гораздо легче водить на шелковом шнурке, чем на толстой веревке, и впоследствии обращался с ним согласно этому убеждению…»
Внешний вид школы в Харроу во времена Байрона.
Хаттроу.
Анджолина. С картины Ф.Стоуна, гравюра В. Финдена.
А вот как сам Байрон описывает в одном из дневников жизнь свою в Харроу:
«Как это ни странно, но до 18-летнего возраста я никогда не прочел ни одного газетного листа. Однако в Харроу мое обширное знакомство с современными вопросами заставляло некоторых подозревать, что я черпал свои сведения из газет, так как меня никогда не видели читающим, но всегда праздным, занятым шалостями или играми. Но на самом деле я читал во время еды, читал в постели, читал в такое время, когда никто другой не читал, и читал всевозможного рода книги с пятилетнего возраста; но мне никогда не попадались в руки газеты, – и это единственная причина, почему я их не читал… В школе я выделялся обширностью своих общих познаний, но во всех других отношениях я был лентяем. Время от времени со мной случались внезапные припадки замечательного усердия, но к правильному труду я никогда не был способен. Таланты, которые я тогда обнаруживал, были скорее декламаторские и боевые, чем литературные, и д-р Друри, мой великий покровитель, судя по моему голосу и по плавности, богатству, страстности и энергии моих речей, был того мнения, что из меня со временем выйдет замечательный оратор. Я помню, как ректор был поражен моей первой речью и как он, против своего обыкновения, осыпал меня в присутствии всех комплиментами. Но зато к первым стихам моим, представлявшим перевод из Эсхилова „Прометея“, он отнесся довольно холодно. Никому тогда и в голову не приходило, что я когда-нибудь сделаюсь поэтом… Чудом нашей школы был Джордж Синклер; он делал упражнения за половину школы; сочинял стихи экспромтом и решал задачи, не задумываясь ни на минуту… Синклер был моим другом и иногда просил меня позволить ему сделать за меня мои упражнения; я всегда чрезвычайно охотно разрешал ему это, так как у меня всегда имелось в запасе какое-нибудь другое занятие, более приятное, чем приготовление уроков. С другой стороны, он был мирного характера, а я – воинственного, так что я воевал за него и колотил других, или же колотил его самого, чтобы заставить его колотить других, когда это необходимо было во имя чести. Мы часто толковали с ним о политике, так как он считался у нас большим авторитетом в этой области, и, вообще, были большие друзья… Школьная дружба у меня всегда имела характер страсти (потому что я никогда ни в чем не знал меры), но я не знаю ни одной такой дружбы, которая бы сохранилась у меня до сих пор. Моя дружба с лордом Кларом была одной из самых ранних и продолжалась дольше всех, будучи в настоящее время прервана только расстоянием. Я никогда не могу слышать имени „Клар“ без того, чтобы сердце мое не забилось сильно даже теперь…»
Хотя Байрон с самого детства очень гордился своим аристократическим происхождением, однако в выборе друзей он всегда отдавал предпочтение личным достоинствам перед титулом. По своему общественному положению большинство школьных, а впоследствии и университетских друзей, были гораздо ниже его. Это обстоятельство объясняется, впрочем, гораздо больше гордостью и самолюбием Байрона, чем демократизмом его чувств. Он любил всегда и во всем быть первым, разыгрывать роль вождя или покровителя. Потому-то он легче всего сближался обыкновенно с теми мальчиками, которые были моложе его и физически слабее. Один из лучших друзей его в Харроу, Вильям Гарнесс, был моложе его на целых четыре года, гораздо слабее его и притом обладал таким же, как и он, физическим недостатком. Подружился он с этим мальчиком при следующих обстоятельствах. Гуляя однажды на школьном дворе, Байрон заметил, что большой и здоровый мальчишка обижал маленького и тщедушного Гарнесса; он немедленно вмешался и прогнал буяна. На другой день после этого, увидев того же Гарнесса одиноко и печально стоящим вдали от всех, он подошел к нему и сказал: «Гарнесс, если кто-нибудь впредь будет обижать тебя, ты скажи мне – уж я его поколочу». С этой минуты они стали неразлучными друзьями.