Страница 15 из 21
5. Двойные звезды.
6. Галлеева комета.
7. Начало рек и ключей.
8. Причина изменения земной поверхности.
9. Г-жа Соммервиль и ее сочинения.
10. Зодчество насекомых.
11. Чувства и способности рыб.
12. Статистика среднего чело века (по Кетле).
13. Призраки и видения.
14. Германская философия.
15. Философия Кузена.
16. Финансы Англии.
17. Свободная торговля хлебом.
18. Железные дороги.
19. Чахотка и ее лечение.
20. Новая сравнительная наука древностей.
21. Гиббон и Борк.
22. Записки Мирабо.
23. Архитектура, ваяние и живопись Германии.
24. Новые путешествия в Среднюю Азия
25. Скандинавские саги.
Мы перечислили главнейшие статьи. Легко было бы удесятерить приведенный список, но можно обойтись и без этого: и так ясно, чего хотел Сенковский. Если он и не верил в науку, то, во всяком случае, признавал ее. Он стремился к популяризации знаний и благодаря настойчивости добился того, что статьи его журнала стали такими ясными и общедоступными, что сами укладывались в голове читателя. Для нас, конечно, нет в этом ничего ни нового, ни особенного; стоит нам раскрыть любой журнал, чтобы напасть на популяризацию биологических, астрономических, социологических истин; но ведь с кого-то же началось это дело? Началось же оно главным образом с “Библиотеки”. Еще раз просмотрев приведенный список, читатель замечает в нем как бы особенное пристрастие к естествознанию. Но на это были свои причины: с одной стороны, личные симпатии Сенковского, с другой, – условия журнального дела. Ведь была же у нас на Руси такая эпоха, когда журналы наполнялись длиннейшими трактатами по вопросам химии и агрономии и волей-неволей должны были забыть о существовании общества, истории и общественных наук.
Популяризация знаний – прекрасное дело, и отметим ее как еще одно достоинство “Библиотеки для чтения”. Но особенно лестно для Сенковского, что эта популяризация была не случайной, а проистекала из идеи, принципа. Часто повторял он свою любимую мысль: “Мы еще ученики перед Европой, и нам надо учиться и учиться”. “На этих словах, – говорит Дружинин, – зиждется главное значение его журнала, значение популярнейшего и превосходнейшего иностранного обозрения, какое когда-либо имела русская публика. Уже одна программа “Библиотеки” – программа, вся созданная Сенковским, – в совершенстве показывала, до какой степени редактор нового издания разумел потребности русского читателя. Сенковский был основателем того энциклопедического направления, которого до сих пор неуклонно держатся все наши лучшие журналы и которого они будут держаться до той поры, пока уровень нашего общего образования не сравняется с иностранным”.
Превосходнейшее иностранное обозрение оказывалось, однако, очень слабым и даже решительно никуда не годным, когда дело касалось русской литературы. Мы видели, какую роль играла всегда в наших журналах литературная критика. Эта роль выработалась исторически. Так как наша общественная жизнь проявлялась прежде всего в литературе, то понятно, почему критика заняла место руководителя нашей общественной жизни.
В отделах критики и литературной летописи в первые годы издания “Библиотеки” почти все статьи написаны Сенковским, хотя не все эти статьи – критические: многие представляют лишь обозрение содержания книг, с выписками из них для образца и с немногими, иногда серьезными, но большею частью шутливыми, юмористическими замечаниями. Литературная летопись посвящена была почти исключительно подобным заметкам; отдел критики всегда был серьезнее. В первые годы существования журнала рецензии летописи писались вообще спокойным тоном, хотя не без саркастических выходок и отступлений. Они-то всего более и нравились публике, ими-то всего более и восхищались.
Тут Сенковский сделал великую ошибку: он послушался публики. Та, по-видимому, решительно не имела ничего против гаерства и балагана, даже требовала того и другого, и “вскоре почти вся литературная летопись превратилась в непрерывную шутку: стали рассматриваться преимущественно такие сочинения, которые представляют наиболее смешных сторон; наконец шутка дошла даже до буффа, и летописец заставляет новые книги плясать перед собою, играть комедию – водевиль и представлять сцены из “Тысячи и одной ночи”… Литературная летопись была как бы отдыхом и гимнастикою для ума, требовавшего перемены занятий, и в то же время жертвою вкусу публики”.
Против гимнастики остроумия и жертвы вкусу публики можно, конечно, возразить очень много.
Хорошую оценку критических дарований Сенковского дал Дружинин. Мы приводим ее как лучшее, что было сказано по этому поводу:
“Осип Иванович никогда не обманывался насчет значения своего журнала и своей критики: требования публики, неслыханный успех его кратких и блистательных рецензий заставляли его заниматься “Литературною летописью” с особенным тщанием; но в годы сильнейшего ее успеха остроумный рецензент не обманывал себя по части ее значения. Сенковский знал лучше всех своих противников, что судьба не создала его критиком в строгом смысле этого слова, знал и то, что лучшие страницы его “Литературной летописи” не содержат в себе ничего особенно плодотворного для современной ему русской словесности. Он не преувеличивал своей роли как ценителя изящных произведений. Он не силился возвести в какую-нибудь теорию свое гонение на плохих поэтов, свой поход против сих и оных, свои меткие шутки против серобумажных изданий и раздирательной литературы. Читатель требовал острот и шуток, читатель встречал каждую рецензию Сенковского выражением восторженного одобрения – и Сенковский был не прочь шутить с читателем, иногда даже шутить над читателем”.
Есть одна неумная поговорка, которая утверждает: la critique est aisée, l'art est difficile, то есть искусство трудно, но критика – дело легкое. А искусство критики? В самом деле, разве критик не должен обладать специальными дарованиями, которые, все равно как художественный талант, встречаются очень редко по скупости нашей матери-природы? Если научная критика требует больших знаний и при этом ясного, острого ума, то критика литературная без чутья, без особенного дара проникновения никак обойтись не может. Наука о прекрасном может облегчить дело критики, и только. Все равно как виртуозу недостаточно одной техники, так недостаточно знаний и критику. Ему нужен вкус, который дается от природы и только развивается, а отнюдь не приобретается образованием. Поэтами – родятся, родятся и критиками.
Этого-то вкуса, чутья, проникновения и недоставало прежде всего Сенковскому. Оттого-то целые тома его критических статей ровно ничего не значат перед одной статьей Белинского. Не говорим уже о его литературной летописи. Там
Там разгул остроумия, ничем не сдержанного, там фокусы, вроде того, например, что Сенковский, выписав целую дюжину заглавий различных книг и книжонок, пишет: “Петрушка, мой лакей, возьми все это себе; это для тебя”. Там, наконец, гаерство. Но и от серьезных критических статей Сенковского приходится отступать с некоторым недоумением. Что это значит, когда Кукольник ставится выше Гоголя? Каким это образом может быть равным Гёте тот же Кукольник? Кукольника мы немного знаем и можем в таком случае только развести руками. Любопытно хоть несколько ознакомиться с критическими взглядами Сенковского: в будущей истории русской критики, они, наверное, найдут себе хотя бы скромное место. В первой же критической статье Сенковского мы встречаем следующие строки:
“Для меня нет образцов в словесности, – восклицал он, – все образец, что превосходно. В нынешнем состоянии литературных учений, когда страшный умственный переворот превратил в кинжал даже тот аршин, которым люди так удобно мерили изящные красоты, подобно атласным лентам, я не вижу возможности другого критического мерила. Беспристрастною критикою называю я то, когда по чистой совести говорю тем, которые хотят меня слушать, какое впечатление лично надо мною произвела данная книга. Но степень моего впечатления не есть правило для других. Критика в наше время сделалась картиною личных ощущений всякого, – всякого одаренного от природы ясным чувством средств и способов, которыми изящное может производить полное и приятное действие над сердцем и воображением человека. О правилах нет и речи. Одно только условие в этом чувстве средств и способов – нравственность.