Страница 18 из 27
Но как поступить, если разум отказывается подчиниться вере?
Лев Толстой дал бы нам совет “опроститься”; Паскаль раньше его дал подобный же совет, но выразился гораздо искреннее, смелее и энергичнее. Паскаль советует нам поглупеть (abвtir), что, конечно, нельзя понимать в буквальном смысле, как сделал французский философ Кузен, который с видом умного человека прочел Паскалю за этот совет весьма строгий выговор. Паскаль, очевидно, желает показать своим советом, что, по его мнению, область веры должна быть совершенно отделена от области разума, который – так думает Паскаль – вторгается в области, совершенно ему не свойственные. Ни Давид, ни Соломон, по словам Паскаля, не рассуждали таким образом: “Пустота существует, стало быть, есть Бог”. Физика и даже математика бессильны в вопросах веры. “Вместо искания новых доказательств существования божества, – пишет Паскаль, – работайте над уменьшением ваших страстей”. С этой целью Паскаль советует даже подчинить себя внешней дисциплине, например, строго соблюдать обряды, что он делал и сам в конце своей жизни. “Разумеется, это заставит вас поглупеть”, – говорит Паскаль. – “Но я этого и боюсь”, – скажете вы. – “Почему? – спрашивает Паскаль. – Что вы потеряете? Вы станете честным, верным, благотворительным, благодарным, искренним, правдивым”.
Таким образом, в области положительной Паскаль не мог придумать ничего, кроме подчинения разума вере и обуздания страстей. Но таков уж неизбежный результат всякого мистицизма.
Что касается скептического отношения Паскаля ко всему стоящему вне предметов веры, оно в высшей степени замечательно как критика человеческого разума и всех человеческих дел. Все ему кажется суетным и ничтожным, все, кроме человеческой мысли, поскольку она является отражением божества. “Пусть, – говорит он, – человек созерцает природу во всем ее возвышенном и полном величии. Пусть он удалит свои взоры от окружающих его низких предметов, пусть взглянет на это ослепительное светило, поставленное как вечный светоч, для освещения вселенной; пусть земля представится ему точкой… Наш взор останавливается, но воображение идет далее. Весь этот видимый мир есть лишь незаметная черточка на пышном лоне природы… Что такое человек в природе? Ничто по сравнению с бесконечным, все по сравнению с ничтожно-малым: среднее между ничем и всем”.
Иногда суждения Паскаля о человеческом ничтожестве блещут горьким юмором, напоминающим Шопенгауэра.
Все, чем люди наслаждаются, все, что составляет их гордость, будит честолюбие и ненасытные стремления – все это, говорит Паскаль, не более как плод нашего воображения. Без помощи удивительной способности к самообольщению и к одурачиванью других людей никакие богатства земли не доставили бы ни славы, ни видимого благополучия.
“Наши судьи, – говорит Паскаль, – отлично поняли этот секрет. Их красные мантии, их горностаи, палаты, в которых они судят, вся эта торжественная внешность была крайне необходима. Если бы у лекарей не было мантий и у докторов их четырехугольных колпаков, они не могли бы так дурачить людей, как они теперь это делают… Наши короли не надевают слишком пышных одежд, но за ними следует стража с алебардами; все эти трубы и барабаны, войска, окружающие их, – все это приводит в трепет даже храброго. Надо иметь слишком очищенный разум, чтобы считать таким же человеком, как все, великого падишаха, окруженного сорока тысячами янычар… Если бы врачи действительно умели лечить, они не нуждались бы в колпаках: величие науки было бы само по себе достойно уважения”.
Не менее скептически относится Паскаль ко всевозможным человеческим профессиям. “Случай, – говорит он, – делает людей каменщиками, воинами, кровельщиками. Военные говорят: только война настоящее дело, все штатские – бездельники… Привычка побеждает природу… Иногда, однако, природа берет верх, и вместо солдата или каменщика мы видим просто человека”.
Точно так же ничтожны и нелепы, по мнению Паскаля, все привычки, обычаи и прочие различия, создаваемые климатом, политическими границами, эпохой. В рассуждениях Паскаля по этому поводу мы уже видим предвестие философских учений XVIII века, он иногда говорит почти языком Руссо. “Вместо постоянного и прочного начала справедливости, – говорит Паскаль, – мы видим фантазии и капризы персов и немцев”. “Три градуса широты опрокидывают всю юриспруденцию, меридиан решает сущность истины; вступление Сатурна в созвездие Льва обозначает начало такого-то преступления. Хороша справедливость, ограниченная рекой! Истина по эту сторону Пиренеев, ложь – по ту сторону”.
Разбойник, прелюбодей, отцеубийца – все в свое время и в своем месте считались людьми добродетельными. Может ли быть что-либо нелепее того, что другой человек имеет право убить меня, потому что он живет по ту сторону реки и потому что его князь поссорился с моим, хотя у меня с ним самим нет никакой ссоры? Без сомнения, существуют естественные законы; но наш прекрасный извращенный разум испортил все. А между тем как бессилен этот разум! Не надо пушечного выстрела для того, чтобы прервать ход наших мыслей, достаточно шума точильного колеса. Не удивляйтесь тому, что этот человек плохо рассуждает: муха жужжит над его ухом. Хорош владыка вселенной! О, комичнейший герой!
Что такое человеческие удовольствия? Причины новых несчастий, новых страданий. “Когда я, – говорит Паскаль, – размышляю иной раз о тревогах людей, об опасностях и несчастиях, которым они себя подвергают, я часто говорю, что все человеческие бедствия происходят от одной вещи, а именно от того, что люди не умеют спокойно сидеть в комнате. Человек, имеющий достаточно, чтобы прожить, умей он оставаться у себя дома, не отправился бы на море или на войну. Но когда я, найдя источник наших несчастий, пытался открыть причину, почему люди подвергают себя всем этим бедствиям, я увидел, что тут есть и некоторое действительное благо… Вообразим себе самое лучшее положение, например положение короля. Если у него нет развлечений и разнообразия, самая благополучная с нашей точки зрения жизнь скоро ему опротивеет. Он будет думать о заговорах, восстаниях, о смерти и в конце концов станет несчастнее последнего из своих подданных, имеющего возможность разнообразить свою жизнь. Отсюда всеобщая страсть к развлечениям. Вот почему ищут игры, женщин, войны, крупные должности. Ни один охотник не охотится за зайцем ради зайца. Если бы ему дали этого зайца даром, он не взял бы его. Люди ищут шума и возни, отвлекающей их от мыслей о ничтожестве нашего существования. Вся жизнь проходит таким образом: мы ищем покоя, преодолевая препятствия, но как только преодолели их, покой становится для нас невыносим. Человек так несчастен, что скучает даже без всякой причины, просто по своей комплекции, и он так тщеславен и мелочен, что, когда есть тысячи причин скуки и тоски, какой-нибудь пустяк вроде бильярдного шара может развлечь его. Ведь он завтра будет хвастать в обществе друзей, что играл лучше своего противника. Что значит быть канцлером, министром и т. п.? Это значит быть в таком положении, когда с утра до вечера в передней и в кабинете толкутся толпы людей, препятствующие счастливцу думать о самом себе. Пусть он выйдет в отставку, сохранив все свои богатства или даже получив более прежнего, он будет несчастным и покинутым, потому что никто теперь не мешает ему думать о самом себе”.
В конце концов, что такое человек? Мы не знаем, ни что такое тело, ни что такое дух; еще менее мы знаем, каким образом дух может сочетаться с телом. Что же такое человек – этот судья всех вещей, глупый земной червь, сосуд истины, клоака заблуждений, слава и позор вселенной? Ни ангел, ни животное… Вся жизнь, вся философия зависят от вопроса: смертна ли наша душа или бессмертна? “Можно, – говорит Паскаль, – не развивать систему Коперника, но вопрос о бессмертии души непременно должен быть решен в том или другом смысле”. А между тем есть философы, строящие свои системы совершенно независимо от этого вопроса. Поразительно, говорит Паскаль, до чего доходит равнодушие многих людей в этом случае. “Мы подобны путешественникам на пустынном острове или же обремененным цепями преступникам, которые ежедневно с полным равнодушием смотрят на то, как убивают одного из их товарищей, зная, что придет и их черед. Что подумать о приговоренном к смерти, который, располагая лишь часом для подачи просьбы о помиловании и зная, что он наверное может добиться помилования, проведет этот час за игрою в пикет? Вот наш портрет. Кто может вывести нас из этого хаоса? Ни скептики, ни философы, ни догматики ничего не могли сделать. Скептик не может сомневаться во всем, например, когда его колют или обжигают; наконец, он не может сомневаться в своем сомнении. Догматик строит башню до небес, но она обрушивается, и под ногами разверзается бездна. Разум, стало быть, бессилен. Только сердце, только вера и любовь могут вывести нас из этой пучины”.