Страница 7 из 108
— Да иди ты!.. Надо узнать, что было здесь.
Гранату держал наготове.
— Эй, вылазь оттуда!
Тишина.
— Я кому говорю?.. А ну вылазь… твою в трынду!
— Сам туда вылазь.
Вот «чурка тупая»!..
— Вылазь, щас гранату кину.
— Я тоже гранату ка-ак кину!
— Не ври, у тебя нет! Была бы, уже бы кинул.
— Че хочешь?..
— Ты кто по нации?
— Че хочешь?! — и быстро по-своему что-то.
Орлов ничего не разобрал, только «мамат кунем» уловил: — А-а! Маму, значит, «ха-ха»?.. Понятно. — Опять спросил:
— Армян, что ли?..
— Ара, че тебе?!
— Вылазь, не тронем! Пошли к нам — у нас печка, тепло… тушенки дадим.
— А-а! Инчи, ара? Ты врешь, русский!..
— Да не вру! Вылазь, давай.
— Сюда иди!
— Не будешь стрелять?
— Не-ет! Сюда иди.
— Точно не будешь?
— Не-ет! Нет! — и опять что-то по-армянски.
Александр убрал гранату, изготовил автомат. Осторожно подошел к двери, заглянул из-за косяка.
В небольшой комнате среди разломанной мебели на железном листе горел костерок, тускло освещая помещение. А дальше за ним сидело «нечто», похожее на матрешку: в армейском бушлате, сверху еще и еще бушлаты; сидит опять же на бушлате и глазенками лупит. В руках ничего — нет никакого оружия!
— Че не вылазил-то?
— А-и!.. Че хочешь?
— Здесь что, бой был?
— Бой был… все всех убили. Никто не ушел, я один… в ногу ранили — болит, и-э!..
— И русские не ушли?
— Не-ет, русских всех убили!.. Наши кушать хотели… нигде нет.
— Та-ак. Ну, пошли с нами!
Леха опять:
— Ты че, дурак? Давай, я его пристрелю!
— Остынь.
— Дур-рак! Давай, пристрелю.
— Остынь, говорю!.. Нельзя его «стрелять».
— Почему нельзя? Они наших убили!
— Когда это они тебе «нашими» стали… ты же сам по себе?
— Ну-у, лучше все-таки пристрелить.
— Ишь, палач нашелся!.. — не мог подобрать слов, чтобы уладить все.
Но слова сами пришли:
— Леха, ты жить должен?..
— А как же!
— А кошка Муся?
— Ну-у… тоже.
— А он не кошка, он — человек. Ты православный?..
— Н-ну!
— И он православный, армянин. Нельзя его убивать, понял?
— Ну-у… ну я не знаю, решай сам! — и забормотал что-то, отвернувшись.
Орлов погрел руки у костерка и стал осматривать рану увечного, вполголоса приговаривая:
— Ага-а, сквозное пулевое в тыл бедра справа… кость цела — это по-божески! А инфицирование, конечно, есть… гиперемия вон, кровит понемногу. Из АК-47 — свои, видать, его зацепили: наша пуля, из АК-74, вилять бы пошла — сразу ноге «аллес»!.. Да еще от болевого шока умер бы! — долго не промучился. А так… дырка и дырка.
Ватная штанина на ноге раненого сверху донизу вся смерзлась, заскорузла от крови. Александр принес из лазарета другие штаны-ватники, снятые им с мертвого; нарвал от бушлатов ленточек, подпарывая их финкой; наскоро перевязал раны. Натянул брюки на страдальца, сверху наложил жгут: идти долго, может искровиться весь!
Все делал на морозе, поближе к огню; помог встать, подставил плечо — медленно побрели. На выходе из здания бросил:
— Леха, прихвати цинк… пригодится! — вспомнил красноармейца Сухова и Петруху из фильма «Белое солнце пустыни», усмехнулся.
Обратно долго шли… долго; старые следы свои видели, еще не замело их снегом. Раненый армянин подпрыгивал на одной ноге, держась за шею Орлова, и по-собачьи скулил через щелочку тряпок, намотанных ему на лицо от стужи. Леха с другой стороны поддерживал его, цинк тащил на свободном плече.
Отдыхать по пути нельзя: мороз жмет!.. Плевок «конкретно» трещит в полете, падая в снег уже готовой ледышкой. Без «намордника» и вдохнуть невозможно — в глотке сразу все встает колом!
Добрались, наконец… и сразу к печке! Муська взвизгнула от страха, юркнула под топчан.
Печка уже прогорела. Свежим дровам она как будто обрадовалась: загудела, заурчала одобрительно, замелькала яркими сполохами.
Сняли жгут с ноги приведенного ими и попадали на топчаны, тяжело дыша от долгого напряжения. Через четверть часа Леха вскочил, стал греть чайник, хозяйствовать.
Орлов тоже поднялся; покурив, стал раскутывать армянина. Тот стонал, но был в сознании.
— Как зовут?
— Павел зовут… Галстян.
— Из деревни, наверное? По-русски плохо говоришь.
— Нет, из Еревана — инженер. Я устал сильно. Тяжело… тяжело говорить!
Леха пошел искать перевязочные пакеты, йод, вату, таблетки. Когда принес, сразу зашипел:
— От вшей… от вшей его!.. Нам вши не нужны: исчешемся потом!
Вместе стянули с раненого ватники, бушлаты, валенки, выкинули все на мороз; отмыли болезного. Александр быстро соорудил ему свежую повязку, дал анальгин, антибиотики; помогли одеться — опять в бабьи кофты и драповое пальто.
— Ногу чувствуешь?..
— Нет.
— Ну, отойдет, поди. Операции тут некому делать!.. Одно лечение — антибиотики; все очистят!
Сидели на топчанах, ели консервы, пили чай, молчали от усталости. Еще пили чай, курили, молчали, оставляя разговоры «на потом».
Обычный по прежним, не забытым еще меркам зимний восьмичасовой день прошел… с утра до вечера. В каптерке тепло и сытно, снаружи бункера — все те же стужа, ветер, мглистая бесконечная ночь. На земном календаре второе марта 2013 года от Рождества Христова.
4
Павел тоже был призван по мобилизации. Ему, еще в советское время закончившему два курса института и отслужившему в стройбате на Дальнем Востоке, и в голову не пришло бы тогда, что когда-то снова придется стать в строй, да еще с оружием в руках!..
В счастливых шестидесятых он родился и вырос в Ереване под щедрым южным солнцем. Как все пацаны, играл со сверстниками в футбол на пустыре за их старым многоэтажным домом, фанатично болел за «Арарат» в союзном чемпионате, собирал марки и значки. Еще ходил в общую и музыкальную школы и всегда читал свежие журналы «Радио», «Моделист-конструктор» и «Юный техник», добывая из них образцы всяких моделей, схемы и схемки. Азартно конструировал и собирал полезные игрушки и приспособления.
Бабушка Ануш всегда ругала Павлика за неразбериху на письменном столе и очень пугалась неожиданно отворявшихся, сами собой, дверей в его комнату, когда хотела войти, чтобы навести там наконец-то порядок. Автоматическое их раскрытие сопровождалось включением музыки и цветомузыки, выскакиванием каких-то «чертей» из-за угла и пикированием на вошедшего самолетиков по натянутой леске, строчащих на лету звуком маленьких пулеметиков в крыльях и мигающих крохотными лампочками. Павлуша всегда что-то мастерил!..
Когда вырос, поступил в политехнический и полюбил прелестную девушку. Поженились они не скоро — лишь тогда, когда Павел отслужил в армии и, окончив институт, устроился в конструкторское бюро. Зарплата там была небольшая, но работа радовала: он творил!.. Росли в любви и заботе двое деток, солнце над головой светило ласково и беззаботно.
Вместе со всей могучей страной Галстян радовался «нагрянувшей» перестройке, вслушивался в речи депутатов на их первых демократических съездах, негодовал при появлении самозванного ГКЧП, сочувствовал жертвам межнациональных конфликтов и страшных трагедий в Чернобыле и Южно-Сахалинске. Не в силах оторваться от семьи, помогал скромными денежными переводами в Фонд возрождения Спитака, разрушенного землетрясением, провожал уезжавших на восстановление города добровольцев. Ощущал единство всех народов огромного государства — СССР.
Крушение Советского Союза и карабахскую войну воспринял очень близко, с сердечной болью: не стало той надежной опоры, которая была всегда. Казалось, что наступило время сплошных несчастий — все реалии, окружавшие с детства, как-то незаметно переменились.
Его проектное бюро закрылось, привычная работа исчезла; черной лазутчицей подобралась нужда, и каждый уже зарабатывал теперь, как только мог. Пришлось Павлу и чебуреки стряпать, и долму готовить, и лимузины богатых «новых армян» сторожить. Смог оправиться материально лишь спустя годы, когда удалось заняться монтажом и наладкой локальных компьютерных сетей.