Страница 24 из 57
Самогон — одна сторона медали, потеря основного продукта питания на всю зиму — другая. Единственный продукт — хлеб. На собственном теле имеем опыт в таком направлении, что человек может гибнуть от изобилия хлеба. В эту голодную зиму отсутствовали и другие незаменимые продукты.
Паек по плану выглядел приблизительно так:
Положено Дается взамен
50 г. мяса 150 г. хлеба
20 г. жира 80 г. хлеба
120 г. крупы 200 г. хлеба
100 г. овощей 100 г. хлеба
За правильность цифр не ручаюсь, однако точно помнится, что суточный рацион хлеба доходил до 2 кг. Утром — каша из хлеба, в обед — суп и каша из хлеба, на ужин — суп из хлеба. Каша густая, суп густой. Кроме того, килограмм хлеба на человека. Вначале весело было. Досыта наедались изо дня в день. Но со временем аппетит затих. На рабочих объектах началась лихая торговля с использованием хлеба в качестве валюты. Главный спрос был на лук репчатый, капусту и рыбу. Запасы таких продуктов у гражданского населения были скромные и цены соответственно высокие. Большинство тех, кто выводился из лагеря на работу, перенесли период одностороннего питания кто как. Одни безо всяких последствий, другие с — потерей работоспособности. Первыми начали страдать от цинги ОК и дистрофики. Сначала — воспаление десен. Потом — симптомы необыкновенные. Цинга, по учебнику медицины, начинается с воспаления десен и выпадения зубов. А тут появились невыносимая боль в суставах и в конце концов прогрессивный паралич рук и ног. Пытаюсь представить себе, что в этой ситуации происходило в мозгах тех, кто отвечал за жизнь около 500 военнопленных.
Население кругом голодает, рацион хлеба для граждан, занятых на физически нетяжелой работе, 200-300 граммов в сутки. Военнопленным дают два килограмма, а результат — все растущая заболеваемость. Численность списочного состава, выводимого на производственную работу, убывает изо дня в день. О фруктах или овощах с высоким содержанием витаминов и думать не стоит. Откуда брать необходимые витамины?
Настоящая катастрофа, и выхода не видно. Настроение военнопленных упало в черную дыру. Никто же не пытался объяснить себе затруднительность положения командования лагеря. Кто страдал, тот сваливал вину именно на русских. Они, мол, умерщвляют нас тихим путем. Но начальство было в тупике. Даже нам, активистам, никто из политработников не мог разъяснить, в чем дело и что надо делать для спасения товарищей. Застряли в тупике и мы. Какую можно вести политическую пропаганду за социализм, когда целая группа людей чувствует себя приговоренной к медленной смерти? Среди пленных начались разговоры о том, что «коварные русские хотят по-тихому умертвить нас таким питанием».
Притормозить ход бедствия удалось выдачей в качестве напитка отвара еловой хвои. Потом появились какие-то лекарственные дрожжи, потом, с наступлением весны, можно было приступить к уборке крапивы. Однообразие питания одним хлебом постепенно менялось. Поступили крупы, подвезли немороженый картофель и кильку в огромных бочках. Обстановка стабилизировалась, кое-кто поправился, численность рабочих бригад начала расти, но недоверие страдающих от цинги царствовало еще долго.
Зубной врач — Анастасия Федоровна
Одна их наших бригад работала во вредном цехе No 11, в котором вырабатывалось сырье для получения тетраэтилсвинца — вещества для облагораживания бензина. Люди там работали постоянно с противогазом, в насыщенной хлором атмосфере, к тому же при высокой температуре. Им давали добавочный паек, молоко, и еще была предоставлена недоступная для других военнопленных привилегия: позволялось пользоваться услугами заводской поликлиники.
Однажды ко мне обратился один из членов этой бригады. Он тяжко страдал от зубной боли и попросил меня, уже владеющего русским языком, сопроводить его в поликлинику в качестве переводчика. Мы отправились, зашли в регистратуру. Я объяснил работающей там медсестре, что это «член бригады вредного цеха» и у него нестерпимо болит зуб, и мы просим допустить нас к врачу. Медсестра внимательно слушала меня, сочувственно поглядывая на припухшую щеку товарища, а я, излагая нашу просьбу, невольно размышлял о том, что же должна думать и чувствовать сейчас эта русская женщина, видящая перед собой двух немцев, военнопленных, но недавних противников в жестокой войне. «Что было бы в аналогичной ситуации с русскими военнопленными в Германии?» — спрашивал я себя. Скорее всего, их просто немедленно выставили бы из поликлиники. Возможно, что и из-за таких моих мыслей реакция медсестры на нашу просьбу показалась мне чудом. Женщина без лишних слов выписала на моего товарища медицинскую карточку, вежливо и дружелюбно проводила нас к кабинету стоматолога. Любезно указав на место, где мы должны дождаться своей очереди на прием к врачу, занесла карточку в кабинет и вернулась в регистратуру.
Очередь была большая. Нескольких стоявших вдоль стен в коридоре скамеек не хватало и половине желающих попасть на прием пациентов. Но вдруг… второе чудо — выглянула из кабинета врач, пригласила нас зайти к ней без очереди. В кабинете, пока врач занималась лечением товарища, я сидел рядом, и она вела со мной непринужденную беседу, с неподдельной заинтересованностью расспрашивала о моей судьбе. Женщиной она была молодой и очень симпатичной, беседовать с ней было приятно на любую тему, даже на такую, как несладкая судьба военнопленного.
Закончив лечение товарища, врач сказала: «Теперь вы садитесь — посмотрим, какие зубки!» Я оторопел. Смущенно ответил, что у меня нет жалоб, а кроме того, я не член бригады вредного цеха. «Садитесь!» — еще настойчивей, почти как приказ, повторила она.
«Цинга! — резюмировала врач, глянув мне в рот. — Нужно лечить! Иначе зубов скоро у вас не будет».
Она тщательно обработала мои десны какой-то жидкостью, угостила нас с товарищем аскорбинкой и, прощаясь, сказала, чтобы мы обязательно пришли к ней на прием через день.
Покидая кабинет врача, я побоялся ропота тех пациентов, которые должны были убедиться в том, что проклятых фрицев приняли на лечение без очереди. Но — третье чудо в ходе этих событий — никто не ругался на нас вслух, наоборот, выражение лиц ждущих пациентов показалось скорее приветливым.
Спасла она зубы не только мне. По ее настоянию я водил к ней впоследствии очень многих своих товарищей. И никто в поликлинике ни разу не спросил, являются ли пациенты членами бригады вредного цеха.
Однажды я отважился спросить нашу спасительницу: «Что побуждает вас оказывать нам помощь? Да еще столь бескорыстно и в таком объеме!» Ее ответ меня глубоко потряс.
«Мой брат, — сказала она, — попал в немецкий плен. Сбежал, его поймали и заключили в концлагерь Дахау, что означало неминуемую гибель. Но ему чудом удалось бежать и из этого лагеря смерти. И все-таки, как вы понимаете, сбежать было легче, чем уйти от погони, а тем более где-то надежно укрыться. Однако ему повезло. Полумертвого от голода и усталости его нашла в горах на юге Германии немецкая крестьянская семья. Эти добрые и смелые люди не только не выдали его фашистам, но кормили и прятали до прихода американских войск. Мой брат вернулся домой живым и здоровым. Я считаю своим долгом отплатить немцам добром за то добро, какое они сделали для моего брата».
Минуло с тех пор более полувека. Много событий и впечатлений время стерло из памяти. Много забылось имен. Но только не имя этой удивительной русской женщины. Уверен, что столь же прочно хранит это имя и благодарная память многих моих товарищей по плену.
Сердечное спасибо вам, Анастасия Федоровна!
Лето в лесу — д. Перехваткино
К концу июня можно было говорить о нормализации физического состояния большинства людей в лагере, но не выздоровели десятка три-четыре из дистрофиков. Некоторых из них отправили в центральный госпиталь, но человек 15 с симптомами паралича конечностей остались в лагере.
Начальник политотдела обращается ко мне с приказом подготовиться к выезду в командировку. Как обычно, никакого объяснения, зачем и куда, не дает. Сумку на плечо и пошли — конвоир и я. Поездом в Горький, пересадка и курс на север. Высадка в г. Балахна, пешком по городу, посадка на «торфянку» — узкоколейку, которая возит торф от соседних болот на балахнинскую ТЭЦ. Сидя на тормозной платформе порожнего вагона, любуемся природой и чувствуем себя как будто в отпуске. Весьма неожиданно конвоир решил слезть с вагона на полном ходу поезда, т.е. на скорости не менее 15 км в час. Дальше продвигаемся пешком по лесу. На поляне деревушка — цель командировки.