Черные Земли

И она нанесла удар. Сильный и стремительный. Одним-единственным взмахом правой руки, сжимающей нож, нож Тарранта, подхваченный ею с ковра в момент общей суматохи, – она вонзила его себе в горло, в ту особую точку, где (как рассказывал ей Дэмьен) кровь, поставляющая жизненно необходимый кислород мозгу, проходит под самой кожей. Ударила сильно и быстро, потому что понимала, что второго шанса у нее не будет. И в момент нанесения удара она обрушила на этого человека всю ярость, всю ненависть, все горе и всю свою решимость уничтожить его, – все чувства, которые она до этого мгновения самым тщательным образом прятала, чтобы он не догадался, что же она собирается сделать, – а вот сейчас, нанося удар, выплеснула эти эмоции наружу с силой, сопоставимой разве что с приливной Фэа.

«Ты убил моего отца! – безмолвно вскричала она. И нож вошел глубже, вошел еще глубже в горло, высвобождая горячую кровь, хлынувшую ей на шею, на грудь и на занесенную в ударе руку. Сейчас она не испытывала страха, ею овладела радость одержанной победы. – Ты убил Хессет! Ты отнял у меня все, что у меня было, а теперь хочешь поступить точно так же и с другими, с бессчетным количеством других людей и ракхов. Только тебе это не удастся! Ни за что не удастся! Я придумала, как остановить тебя!»

Сперва Принц несказанно изумился, потом разозлился, потом попробовал вернуться в свое недавнее тело, но это ему не удалось, – и только тогда он испугался. Он полагал, что его нельзя убить и что уж, во всяком случае, никак не зареванная девчонка сможет убить его, – но теперь он понял, что это не так, что она нашла не просчитанный им заранее способ. Она решила умереть сама и увлечь его в смерть следом за собой, собрав воедино все силы, которыми обладала, – физические, душевные и колдовские. И пока он пытался вырваться из ее умирающего тела, она по-прежнему припадала к приливной Фэа со всею неистовостью, подключаясь даже к далеким радугам и используя их, чтобы крепче Связать его в незримом шатре, чтобы клещами вцепиться в него, чтобы не дать ему ускользнуть…

Земное Фэа пробилось сквозь пол у нее под ногами – пробилось с грохотом и сразу же охватило ее тело пламенем его ярости. Ослепленная, Йенсени утратила способность Видения и, следовательно, не смогла продолжить Творение. Уже начав соскальзывать по длинному пологому склону в окончательную тьму, она чувствовала, как изо всех сил усердствует колдун, стараясь разорвать связавшие их воедино нити; он и впрямь начал отрываться от нее, его дух вырывался из ее заливаемой потоками крови плоти в поисках более послушного и, следовательно, более надежного тела.

«Нет, – вскричала она. – Ты не смеешь!»

Но он ускользал, а последние силы стремительно покидали девочку.

«О Господи, прошу Тебя… – Она молилась отчаянно, молилась неистово. – Помоги мне, Господи! – Перед глазами у нее все плыло, затуманились и другие чувства, она уже не ощущала боли от охватившего ее тело колдовского пламени. – Прошу Тебя. За Хессет! За моего отца! За настоящих детей, которые были среди Терата! За тысячи тех, кого он еще убьет! Кого он еще пожрет, если ему удастся освободиться… Прошу Тебя, помоги мне!»

У нее зазвенело в ушах, а кровь из горла уже не хлестала, а вытекала слабой струйкой.

– Пожалуйста, – прошептала Йенсени. Она упала на пол, на почему-то оказавшийся мягким пол, и тьма накрыла ее словно пуховым одеялом. Мягким, бесконечно мягким. Она пыталась сбросить его с себя, но одеяло воздействовало успокаивающе, ослабляюще, удушающе. – Пожалуйста, не дай ему освободиться!

И тут Что-то отозвалось на ее зов. Что-то, охладившее пламя и заставившее его отпрянуть в потоки Фэа, из которых оно и родилось. Что-то, овеявшее иными, прохладными потоками ее агонизирующее тело. Что-то, рассеявшее ее страхи, и охладившее пыл ее ненависти, и укротившее бурю, только что бушевавшую у нее в душе. Что-то, пробившееся до нее и доставшее и до души Принца и наполнившее эту душу Своим Присутствием. Мир. Покой. Абсолютная безмятежность. Принц осознал опасность – и вступил в схватку, вступил в отчаянную схватку, но с такой силой человеку не дано ни поспорить и ни сразиться. Весь опыт колдуна сводился к власти и к насилию, а сейчас не оставалось места ни для того, ни для другого. Йенсени почувствовала, как страх Принца вытекает во тьму – в добрую и желанную тьму, – и вот уже его судорожные метания медленно, постепенно пошли на убыль. Теперь для него уже не имело значения, в чьем теле он находится, умирает это тело или нет; на смену страсти к жизни пришло иное чувство, куда более могущественное. И вот уже незримый шатер Фэа исчез за ненадобностью, потому что исход из умирающего тела не был разрешен никому, – ни для нее, ни для него.

«Благодарю Тебя. – Безмолвные слова, проникнутые покоем. – Благодарю Тебя».

Перед девочкой поплыли и замелькали в потоках света лица. Хессет. Ее отец. Ее мать. Детеныши ракхов. К ним-то она и потянулась, но они растаяли под прикосновением ее пальцев.

Однако, удаляясь и исчезая, они шептали:

– Пошли. Пора. Пошли с нами…

И она пошла следом за ними. Шествие возглавил воин, доспехи которого блистали золотом Коры, хрустальное знамя у него в руках реяло на ветру. И она вспомнила его – это был образ одного из ее видений. Того видения, в котором тысячи блистательных рыцарей готовились отдать жизнь за Веру. Воин подал ей руку, она взяла его руку в свою, и раздался переливчатый хрустальный звон.

– Есть вещи, – прошептал он, – за которые не жаль умереть.

И тут же весь мир превратился в сплошное сияние – в сияние и покой.

20

«Что ж, – подумал Дэмьен, – так вот оно все и кончается».

Фонари погасли уже где-то час назад. Сама по себе тьма не была для него чем-то страшным – в темнице все же хватало Фэа для того, чтобы если и не видеть предметы, то различать их с помощью Видения, но погасшие фонари подразумевали скорое завершение его последней драмы. Еще никогда его не оставляли в узилище без света. Время от времени стражники спускались в подземелье, чтобы удостовериться в том, что и с фитилями, и с маслом все в порядке, теперь же этого не произошло. А во дворце, где все процедуры выверены с точностью часового механизма, единственным объяснением, пришедшим на ум Дэмьену, было вот что: его решили просто-напросто «забыть», дожидаясь, пока иссякающие жизненные силы не приведут его к естественному концу.

Он попытался пересесть поудобней, но спина отозвалась на это такой болью, что ему сразу же пришлось одуматься. Кое-как он собрал самую малость Фэа для проведения самого элементарного Исцеления – чтобы хотя бы остановить внутреннее кровотечение, – но даже на это здешних энергетических потоков не хватило. Боль собиралась в области паха, куда и пришлись самые страшные удары, и еще – в почках, и он прекрасно понимал, чем это может и должно закончиться. Сколько еще времени должно пройти, прежде чем его раны станут неисцелимыми? Да и что за смерть они ему уготовили? И разве не милосердней было бы снабдить его ядом, нежели обречь на медленную голодную смерть? Так что если он все-таки умрет от ран, это, возможно, окажется для него не худшим исходом.

С лестницы донесся шум. Удивленный, священник посмотрел в ту сторону, но увидел только смутное свечение земной Фэа, стелющейся по каменному полу. Он вслушался с таким трепетом, что даже стук собственного сердца и шум в ушах стали для него помехой, – но зато ему удалось расслышать, что это шаги. Шаги! Вниз по лестнице, невыносимо медленные, разносящиеся по лестничным маршам, и как будто остающиеся на одном и том же расстоянии от него. И вдруг свет, показавшийся ему утренней зарею. И не беда, что это был всего лишь фонарь. И не беда, что пришедший с фонарем оказался в длинном плаще, и Дэмьен даже не мог понять, кто это такой. В этом подземелье в эти минуты свет фонаря показался священнику воистину чудодейственным.

Ему все-таки удалось заставить свое тело сесть, хотя боль буквально скрутила его при этом в узлы. Фигура в длинном плаще приблизилась к решетке. Свет на мгновение ослепил Дэмьена, и он не понял, кто перед ним. Но тут вновь вошедший отвел руку с фонарем в сторону, и боковой свет упал на – увы! – слишком хорошо знакомое Дэмьену лицо ракха.