Страница 83 из 85
В толпе богомольцев, окруживших Архангельский собор, стояла в сторонке, около оврага, в темной ферязи, почти совсем закрыв лицо, молодая красивая женщина. Она тайком целовала жемчужное ожерелье, украшенное крупным рубином. По щекам ее текли слезы.
Прислушиваясь к заунывному пенью монахов и монахинь, она тихо, про себя, читала молитву об упокоении блаженной памяти царя Ивана Васильевича.
Когда богослужение кончилось и закрыли царскую гробницу, она быстро пошла через Фроловские ворота на Красную площадь. Там ее дожидался возок, запряженный четверкою коней.
В возке сидели маленькая девочка и пожилая женщина.
– Заждалась, матушка?
– Бог спасет, доченька!.. Доброе дело поклониться праху государя, оказавшего нам столь великие милости...
Сидевшие верхом на конях возницы ударили кнутами по лошадям, и возок покатил прочь от Кремля к городской заставе...
Игнатий и Анна тоже были на похоронах.
Когда возвращались домой, Игнатий тихо сказал Анне:
– У меня еще и свое горе... Узнал я от одного игумена с Устюжны, что и меня Бог обездолил, и меня поверг Господь в скорбь... Игумен приехал на похороны царя.
Анна всполошилась:
– Что ты?! О чем ты говоришь?! Зачем ропщешь?
– Я вчера узнал... Умерла моя матушка... Хотел я повидать ее, да вот, видишь, поздно... скончалась.
– Но откуда же ты, милый, знаешь, что жива была твоя матушка?.. Ведь ты же не помнил ни отца, ни матери, да и не знал о них... ничего?
– Больно мне... Не спрашивай! Помолимся лучше вместе об ее упокоении. Об упокоении рабы Агриппины... Много горя видела она. В заточенье и скончалась.
Анна прослезилась, но больше не стала расспрашивать Игнатия.
Федор Иванович, вернувшись после погребения царя в свою палату, пожелал остаться один и отослал всех от себя. Долго сидел он в глубоком раздумье, глядя в столбец с завещанием отца.
Много было пролито им горячих, сыновних слез, многое множество поклонов было положено им перед гробницей покойного государя, – это как-то заполняло время, давало пищу душе, а теперь вдруг легла на нее неизъяснимая тяжесть. Как человек, придавленный тяжелой каменной глыбой, из-под которой, несмотря на страшные усилия, он не может выбраться, так тщетно боролся со своей смертельною тоскою царевич Федор.
Собравшись с последними силами, он крикнул:
– Тихон! Тишка!
В покои царевича вбежал худощавый, с испуганным безбровым и безусым лицом холоп. Он согнулся в глубоком, до самого пола, поклоне.
– Слушаю, батюшка государь.
Федор Иванович строго сдвинул брови:
– Есть там народ, в приемной палате?!
– Много, батюшка государь... Кричат, злятся, лезут в твои покои... Все бояре...
– Чего им?! – хмуро спросил Федор Иванович.
– Присягу несут тебе... Челом бить хотят...
Федор Иванович отвернулся. Вдруг ему в голову ударила мысль, которую он постоянно отгонял от себя: он – царь! Теперь он – российский владыка. Страшно!
Тяжело вздохнув, он тихо сказал:
– Позови Бориса Федоровича.
Оставшись один, Федор Иванович стал на колени и громко произнес, впившись испуганным взглядом в иконы:
– Помоги!.. Господи, дай сил, умудри, наставь меня!..
Услыхав шаги за дверью, Федор Иванович быстро поднялся с пола, вытянулся во весь рост. Стал ожидать.
Дверь отворилась и, мягко ступая, низко наклонив голову, в покои вошел Борис Годунов. Не разгибая спины, он остановился против Федора Ивановича.
– Слушаю, великий государь. Приказывай.
– Чего там толпится народ? – недовольно спросил Федор и, не дождавшись ответа, проговорил, сморщившись, с досадой: – Не было бы беды, коли и повременили бы...
Борис Годунов вскинул свою курчавую голову и громко, с каким-то диким неистовством, похожим на отчаянье, воскликнул:
– Помилуй, государь! Пожалей холопов своих!.. Пожалей беспастушную Русь! Ни единого часа она не может быть без венчанного владыки! Побойся греха!
Борис Годунов пал на колени:
– Страшись, государь! Пошатнется трон от промедления! Время сторожит каждый вздох наследника престола... Торопись. Выйди к ближним боярам. Пускай бьют челом в верности тебе и государыне. Они – холопы твои. Ты... ты... в страхе держи их... Заставь их...
– Молчи, Борис! – недовольно перебил его Федор.
Помолившись на икону, он отрывисто сказал: «Идем...» – поразив Бориса властным, необычайным для него голосом.
Проходя сводчатым коридором впереди Годунова, Федор Иванович негромко спросил:
– Митрополит с ними?
– С ними, государь.
Около входа в большую приемную палату Борис Годунов обогнал царевича, чтобы торжественно распахнуть перед ним дверь.
Увидев входившего в палату Федора Ивановича, бояре и думные дьяки опустились как один на колени. Воцарилась тишина. Один митрополит, держа в руках крест и евангелие, стоял не шелохнувшись.
Вдруг, обернувшись лицом к боярам, митрополит властно произнес:
– Бояре! Целуйте крест великому князю, царю всея Руси и государю нашему Федору Иоанновичу!
Борис Годунов и Бельский, один – справа, другой – слева, приблизились к трону и вложили в руки царевича Федора державу и скипетр. Федор Иванович крепко прижал их к груди, внимательно осматривая коленопреклоненную толпу придворной знати.
Бояре, поднимаясь с пола, по очереди подходили к митрополиту и с великою покорностью и смирением прикладывались к кресту, а затем, приблизившись к царю Федору, целовали его руку, в которой находилась держава, и, подобострастно кланяясь, удалялись задом к своим местам.
Когда был завершен обряд присяги, царь Федор сказал тихо, но твердо:
– Божьей милостью, мы, ныне государь ваш, обещаем быть достойным памяти покойного милостивого батюшки нашего Ивана Васильевича, преставившегося в высшие чертоги Господа Вседержителя. Служите вы и мне, как служили моему батюшке!
Поклонился и твердой походкой удалился во внутренние покои. За ним последовали Борис Годунов, Богдан Бельский и Никита Юрьев.
Оставшись один, Федор Иванович, совершенно обессиленный, опустился в кресло.
– Благодарение Богу! – перекрестился он с глубоким вздохом облегчения.
Теперь он сам удивился своей твердости и решимости в принятии царского сана; в голове его даже зашевелились мысли о скорейшем венчании на царство в Успенском соборе. Он проникся каким-то особым преклонением перед самим саном царя, втайне трепеща при мысли о страшном величии власти царя Русской земли.
Ведь он до этого втайне всегда считал себя недостойным быть царем... а теперь вдруг, незаметно для самого себя, потянулся к царской короне, давая мысленно обет: быть твердым защитником и опорою христианской церкви. То, что он хотел бы сделать для церкви раньше и не мог, теперь он сделает для нее... Он готов дать торжественную клятву в том.
«Царь» – это слово постепенно приобретало для него особое очарование, и уже первая встреча с униженно лежавшей у его ног толпой бояр оставила в душе его что-то новое, оживившее его самолюбие. Будто он сидел до этого в душной комнате, окруженный иконами и лампадами, и вдруг распахнулось окно, в которое ворвалось солнце и свежий, оживляющий воздух, напомнив о бесконечном величии Божьего мироздания... «Не сам ли Господь, не его ли ангелы распахнули то окно?..»
– Такова воля Господня... – шепчет в радостном волненье Федор Иванович.
За дверью послышался шорох и кашель.
– Кто?! – быстро вскочил со своего кресла Федор, подозрительно прислушиваясь к шороху.
Дверь отворилась. Низко кланяясь, вошла его красавица жена Ирина. Он быстро приблизился к ней, обнял ее, крепко-крепко облобызал и громко, с каким-то ранее неведомым ей мужественным восторгом произнес:
– Ты – царица! Слышишь?! Помолимся! Господь поможет нам...
Оба опустились на колени перед иконами и принялись усердно молиться.
За окнами слышался бодрый перезвон кремлевских колоколов. Борис Годунов и митрополит подняли на ноги всех московских звонарей, чтобы сменить печаль на радость...