Страница 73 из 85
Князь Игорь, и Ольга-княгиня, и Святослав – сын их – бесстрашно плавали по водам, да и своим внукам и правнукам то заповедали.
Гусляры, закончив свой песенный сказ, низко поклонились государю Ивану Васильевичу.
– Одари! – кивнул царь головой Бельскому.
Гусляры еще раз земно поклонились царю, ушли, спустились опять в трюм.
Иван Васильевич после этого некоторое время сидел молча, в задумчивости. Над водой пролетели сороки, оглашая тишину дерзким карканьем; где-то далеко, в глубине леса, слышалась песня девушки, собиравшей грибы.
Обернувшись к боярам, царь поднялся с кресла и сказал:
– Слыхали, мои добрые бояре, с каких пор русские князья плавали по морям?! Не стыдно ли нам теперь на этой посудине около своего кремника [25] прохлаждаться?
Бояре, стоя, выслушали царя.
– Великий государь! – сказал седой как лунь боярин. – Так-то безопаснее плавать, под стенами кремника да по родной реке. Слышали мы, сколь ужасное несчастье постигло фламандские и аламанские корабли в Средиземном море... На пути в Гишпанию, в Средиземном море, во время большой грозы погибли четыре тысячи человек, и все драгоценное добро пошло ко дну.
Иван Васильевич крикнул:
– Молчи! Невежда! – и тихо, но взволнованно продолжал: – На пуховой постели нежиться с боярыней еще того более не опасно! Однако для того ли создал нас Творец по образу и подобию своему?! Бог сотворил мир, он обитает в великих пространствах, Бог вездесущ, Бог бесстрашен, всюду поспевает. Какое же подобие Творца человек, коли он дальше своей избы пойти куда-либо боится?! И достоин ли быть подобием Божиим человек, а тем более – князь, коли он прячется от больших, смелых предприятий, коли он страшится их? Не дело ты сказал тут, боярин. А тем, кто утонул в Средиземном море, Господь простит их грехи, не оставит их без своей милости. В жизни своей стремился я не к легкому, а к трудному.
Наступило продолжительное молчание. Бояре притихли.
– Будем и мы достойными киевских витязей. Будем и мы, как хозяева, ходить по морям... Будем, будем!
И, обратившись лицом к небу, Иван Васильевич перекрестился, прошептав:
– Помоги, Господи!
После этого царь приказал вывести судно из заводи. Водяная поверхность, отражавшая голубое небо и прибрежные деревья, покрылась волнами, на которых желтыми и красными звездами колыхались опавшие с кленов листья.
Вернулся с прогулки царь сердитый, возбужденный.
Оставшись наедине с царицей, он взволнованно стал ходить из угла в угол царицыной палаты.
– Слыхала, что старые колдуны пели? – И, не дождавшись ее ответа, он продолжал: – Каждое слово их терзало мое сердце. Вот какие были на Руси князья! Они мне оставили великое богатство, а я его все измотал... Они на Византию ходили и заставляли ее покориться их воле. По морю ходили! Слышишь! Бесстрашные!
Царь стал хулить себя, называя свое правление лютовством, а себя «лютым зверем».
– Всех измотал: и народ, и дворян, и войско, и даже...
Он, обессиленный, побледневший, грузно сел в кресло, опустив голову на грудь.
Царица Мария испуганно подскочила к нему, стала его ласкать, целовать, он рукою отстранил ее.
– Да... и сына... Иванушку!
Царица стала на колени перед иконой. До ее слуха донеслось: «Скоро, скоро и я умру! Жди, жди меня!..»
Мария поднялась с пола. Ей самой было плохо. Бессонные ночи измотали ее. Новорожденный царевич Димитрий по ночам плохо спал, а мамок царица к нему не допускала. Обессиленная, мучимая болью в животе после родов, она легла на постель.
Царь, тяжело вздохнув, вышел из царицыной палаты.
В царевой рабочей комнате – Иван Васильевич и Борис Годунов. Царь сидит за столом, быстро перебирая четки, хмурый, злой. Годунов, как виноватый, вытянулся перед ним, опустив голову и тихо переминаясь с ноги на ногу.
– Ну, что скажешь мне про того Игнатия?!
Голос царя зловеще приглушенный; взгляд острый, сверлящий душу, такой взгляд, когда от царя можно ожидать всего, даже казни. Под тяжестью такого взгляда царя немало бояр, князей и простых служилых людей прямо из этой комнаты ушли на тот свет.
– Я ставил того изменника царевичу Ивану в пример. Указывал на него... Почитал его, с твоих слов, верным слугой мне... Зачем обманул меня? Прикрывающий изменника – тот же изменник.
– Государь, так ли это? Изменник ли он?! Мы знаем, что многих наших воинов побили и в плену. Кто знает...
Царь нетерпеливо хлопнул со всею силою рукой по столу:
– Не успокаивай меня! Привык я ждать худшего, нежели лучшего! Приучили вы к тому меня. С малых лет потерял ваш царь веру в людей. Легче для человека разумного узнать поддельность золота и серебра, нежели двуличность человека. Получать милости от царя, бражничать с ним – много найдется у него друзей, а дело царское справлять честно – мало охотников. Жизнь то показала. Ну, говори, слушаю тебя!
– Трудно, батюшка государь Иван Васильевич, мне говорить в защиту того, кого я не считаю преступником. Должен прежде я увериться в том; что болтают бродяги, злые люди, – не могу я почесть за святую правду. И на тебя, государь, болтливые гадины изливали реки клеветы и лжи. Казни меня, но я от своих слов не отступлю.
Царь терпеливо слушал Годунова.
– Хотел бы и я так же думать о том молодце, как ты... Не худо разувериться во зле, но как?
В дверь постучали. Годунов открыл.
В комнату вошел князь Мстиславский. Низко поклонился царю.
– Говори. Чего ради поторопился? Обождал бы.
Мстиславский вздохнул, развел руками:
– Винюсь, великий государь, – в Дорогомилове задержали мои люди человека, а у него нашли планы с польскими буквами... О том донесла мне стража.
– С польскими буквами?! – задумался царь. – Что за человек?
– Не ведаю, государь... Наш, русский.
– Вели привести его сюда... Обыщите, нет ли ножа?
– Слушаю, государь!
Царь Иван покачал головою:
– Смельчак! Хотел бы я посмотреть на него. Вот, гляди, каковы есть люди у короля!.. Жизни не жалеют!.. Списывает у нас под носом наши же земли и крепости... В Риме и планы Москвы уж есть, привез Тедальди. А я только Богу все молюсь, чтобы послал он мне добрых, совестливых слуг... Приказываю я тебе через соглядатаев наших разведать: изменник или нет тот Игнатий? Не пожалей казны! Вот мой сказ тебе, Борис. Иди!
– Слушаю, великий государь! – громко ответил Годунов на слова царя, поклонился и вышел из государевой комнаты.
Царь вызвал постельничьего, велел ему позвать Бельского.
Когда тот явился, царь с усмешкой произнес:
– Не любишь ты Годуновых! Вижу, Богдан, поперек дороги они стали тебе. Да и Нагим тоже, и Никите Юрьеву. Не ошиблись, слуги мои верные, Годунов – сила! Не справиться вам с ним. Чую, возьмет он верх надо всеми вами... Опалу ждете царскую на него?.. Не так ли?! О, если ему срубить голову, как бы возрадовались вы!
Бельский смущенно заморгал глазами, не понимая, зачем царь говорит все это.
– Вот бы вам потеха была, кабы я опалу на него наложил! Ревнивы вы. Смешно смотреть мне, как вы следите за моими милостями к людям. Уж и теперь, замечаю я, сторониться вы его стали, зазнаваться начали перед ним. Беду почуяли за его спиной. Не рано ли? Не поторопились ли? Насмотрелся я на своих придворных холопов. Почему ревнивы? Потому что любят себя больше царя и родины, оттого и грызутся из-за близости к царю. Невелика честь государю иметь таких усердных слуг!
После некоторого раздумья Иван Васильевич сказал:
– Трое уж мне из вашей толпы доносили на Игнатия Хвостова, что служил с Никитой Годуновым, – будто он изменил мне. И ты тоже. А скажи: так ли это? Говори, говори, говори... Почему вы Игнатия Хвостова называете изменником?
Бельский с низким поклоном, жалко съежившись, ответил:
– От смоленских дьяков то слышал я...
– А они от кого?
– Не ведаю, государь...
– Мало ты знаешь... Пошел вон! Болтун! Неверный раб! – Царь ударил Бельского по плечу посохом. Бельский быстро скрылся с глаз царя.
25
Кремник – кремль.