Страница 61 из 110
полет предстоял серьезный, с подбором посадочных площадок, из-за чего и летел с нами командир объединенного Алданского авиаотряда Геннадий Иванович Гнетов.
Спокойно облетели территорию, приземляясь в нескольких местах, осмотрели все, что планировали. И, взлетев с последней площадки, пошли по распадку к Джугджуру. Мы неслись на перевал, и даже мне, в летных делах несведущему, было очевидно, что набрать нужную высоту самолету не удастся. Мишка это понял раньше других, развернул самолет в обратную сторону и пошел на другой перевал в сторону Нелькана.
Мы удачно прошли перевал, но не успел я всмотреться в проплывающие внизу склоны, как на щитке приборов замигала лампочка. В баке заканчивалось горючее, оно ушло на возвращение и перемену курса. До ближайшего аэродрома нам, скорей всего, не дотянуть. Мне во всяких передрягах приходилось бывать, но тут вдруг я с особой ясностью понял, что выхода нет, и от меня ничего не зависит. Минуты стали казаться вечностью. «Может, и не убьемся, – сказал Мишка, – в болото куда-нибудь сядем, но судить точно будут!» Сидевший на месте второго пилота командир отряда Ан-2 молча вытирал платком мокрый лоб. Только опустит платок, а лоб снова покрывается испариной. Не знаю, как бы я пережил все это, если бы со мной был сын Вадька.
На остатках горючего Мишка заставил самолет набрать высоту и повел к открывшемуся в разрывах облаков Нелькану. Самолет, как бумажный змей, бесшумно спланировал на окраину поселка.
«Считай, мы сегодня родились второй раз», – сказал Мишка Гастелло, единственный из нас, кому после приземления нельзя было выпить. Это один из немногих случаев, когда я позволил себе вместе со всеми хватить полкружки спирта.
Еще история. Летели мы с Колей Шуткиным с Лантаря в Николаевск. Над Татарским проливом застучал двигатель. А в проливе внизу – косатки.
– Коля!..!..! – как с тобой ни полетишь, каждый раз приключения…
– Ты же знаешь, на чем летаем, – оправдывается он. – В крайнем случае на Шантары сядем.
– А там что, аэродром?
– Нет, к берегу, на воду.
– Я показываю вниз на косаток…
– А они людей, кажется, не едят, – уговаривает судьбу Коля. Может, и не едят. Все-таки, Коля – потрясающий пилот: со стучащим двигателем мы дотянули до базы.
В другой раз вертолет Ми-8 уносит в Охотское море, а он не может выбраться – сильный боковой ветер. Тогда минут сорок тоже показались вечностью.
А вообще таких случаев я могу вспомнить без счета и не только связанных с авиацией.
Помню переправу через Мякит на Колыме. Май месяц, лед еще не весь сошел. Мы с Толей Сайко и Васей Чупраковым на ЗИЛе-157 подъезжаем к реке. В кузове четырехтонная электростанция. На другом берегу нас должен ждать бульдозер.
Помигали фарами, постояли.
Из темноты – ни огонька.
Спустились ниже по течению километра на три, где Мякит шире и мельче, начали переправляться. На середине реки машина заглохла. Взобрались на крышу кабины, время от времени она содрогается под ударами льдин. Течение сильное. Стоим и понимаем, что скоро машина перевернется. Что делать? Кому-то надо идти за помощью. Сбрасываю сапоги, верхнюю одежду, спрыгиваю в воду и, где вброд, где вплавь, добираюсь до другого берега.
Луна светит, красота… А я карабкаюсь, мокрый, по наледи и думаю: «Ну есть ли еще на всем белом свете хоть один идиот в таком же положении?»
Подбегаю к домикам – и замираю. Огромная, как теленок, собака молча смотрит на меня, видимо тоже с испугом. Я поднял какой-то камень, и тут распахнулась дверь, меня увидели… Все побежали к реке.
Еле успели вытащить машину, еще немного – и ее перевернуло бы.
Или еще история. Была зима. Мы ехали на двух «Уралах». Одна машина заглохла, нам пришлось тащить ее на буксире. Машину оставили на зимовье в 58 километрах от основной базы Белькачи. На второй машине поехали с Жорой Джангировым. Я его еще спросил, уверен ли он, что мы доедем – с ней мы тоже уже несколько раз мучались. И вот, не доезжая 25 километров до Белькачей, машина глохнет. Сделать с ней уже ничего не могли. Пришлось идти пешком. Можно представить: мороз минус 50, два часа ночи. Не доходя нескольких километров, измученные, останавливаемся. Жорка жалуется, что отмерзают пальцы на ноге. Я его успокаиваю: «Ты сейчас об этом не думай, нам нужно обязательно добраться». «Как не думать? – отвечает он зло. – Как я на пляже без пальцев буду?» Было смешно и страшно.
«Жора, – твердил я, – нам самое главное – добраться».
И вот она – база. А перед ней наледь. Обойти ее невозможно: тянется далеко в обе стороны. Придется идти напрямую по наледи. Через некоторое время нас растирают спиртом, отпаивают. И уже потом, смеясь, рассказываю ребятам о Жоркиных переживаниях, как он будет выглядеть на пляже.
Когда моему сыну исполнилось восемь лет, я стал брать его с собою. Мне хотелось, чтобы он посмотрел, как работают люди. Якутия, Охотское побережье, Приморье, Бодайбо, Урал – где он только не побывал! И почти везде – приключения.
Однажды на Алдане ночью пробило днище катера, и тот затонул у берега. Мы с Вадимом добирались до Учура на моторной лодке какого-то якута. Отплыли километров пятьдесят, и мотор заклинило. Лодку по течению несло в сторону Учура. У нас была только банка сгущенки. Через двое суток нас разыскал и подобрал вертолет.
Вадька часто попадал со мной в передряги. Я очень переживал и волновался за него, но продолжал возить повсюду с собой. Очень уж хотелось, чтобы он многое увидел.
К октябрю 1976 года артель «Восток» закончила промывочный сезон. Старатели сидели на чемоданах. Все довольны заработками, мысли устремлены домой, к семьям. Суетное, радостное, счастливое время. Можно набираться сил до весны – до начала нового сезона. В эти дни я находился на базе в Хабаровске. Собирался лететь в Пятигорск. Хотя я частенько звоню домой, душа все равно не на месте. Римма часто болеет – колымский климат не дает забыть о себе. Неожиданный звонок из «Приморзолота»:
– Вадим, это Нестеров. Ты не мог бы срочно подъехать?
Он сменил Нахалова на посту директора комбината.
– Мне позвонили из Москвы, – объяснял Нестеров. – Не хватает шестьдесят килограммов золота. Просили, и очень просили сделать все, чтобы это количество восполнить.
Оказывается, комбинат выполнил и перевыполнил план, но позвонили из «Главзолота»: главку для выполнения плана по Союзу не хватает этих шестидесяти килограммов, и нет другого реального выхода, кроме как считать это долгом «Приморзолота». Главк ждет срочного погашения. Нестеров обязан доложить о выполнении к вечеру… Но сезон закончился, на предприятиях и в артелях люди разъезжаются.
– Но что тут можно сделать? – не понимал я.
– Может, поступим так, Вадим. Я доложу вечером о выполнении плана за счет «Востока». Покажу в сводках добытые вами дополнительно шестьдесят килограммов, а вы, может быть, что-нибудь придумаете?
Как я понимал директора комбината! Но то, что он мне предлагал, было чистой припиской, за которую я мог получить три года тюремного заключения. По меньшей мере. Нестеров не хуже меня осознает, в какое положение ставит нас обоих и особенно – наш коллектив. Он мог бы назвать множество понятных производственникам причин, по которым сейчас невозможно выполнить задание главка. Но мы оба знаем, что слушать его никто не будет. Потом что план – только план! – требует от «Главзолота» Минцветмет, а от Минцветмета – Советское правительство, которое уже подготовило рапорт ЦК КПСС. Я представил руководителей этих струй тур, их такой же несчастный вид, как у моего собеседника и, хотя никогда не испытывал к высокому начальству особого почтения, тут вдруг понял, не могу объяснить почему, что у меня язык не повернется сказать «нет». Для Нестерова, всегда нас поддерживающего, я был последней соломинкой, за которую он мог ухватиться.
Мы помолчали, глядя друг другу в глаза.
– Хорошо, – сказал я, – докладывай. Что-нибудь придумаем.
Я вернулся на базу и по рации связался с участками.