Женщины у колодца

— Я вижу тебя, — сказал он. — Ты можешь выйти.

Он расстегнул свою куртку и ударил себя в грудь, но сделал это лишь с тою целью, чтобы она заметила у него часовую цепочку, хотя никаких часов у него не было. А она с самым невинным видом спросила:

— Как? Ты всё ещё здесь стоишь?

— Да, — отвечал он хладнокровно. — Я тебя поджидал.

Хитрая маленькая Лидия взяла охапку щепок и понесла. Она сделала это нарочно, чтобы помешать ему разговаривать с ней. Тогда он сказал ей развязным тоном, играя своей цепочкой:

— Раз ты этого хочешь, маленькая Лидия, то я вернусь через полчаса.

В сущности, ему не о чем было говорить с нею, но он хотел находиться возле неё, только это и было нужно ему! Когда он вернулся, то застал её дома одну. Родители её улеглись спать, а сёстры куда-то вышли, так как это была суббота. Маленькая Лидия шила и была чрезвычайно прилежна. Он заметил ей, что они, кажется, расстались не совсем дружеским образом, но она спокойно отрицала это и попросила его не трогать своими пальцами её белых лент.

Если она будет говорить с ним и дальше в таком тоне, то он не далеко уйдёт и в этот вечер. Что ж удивительного, что он начал сердиться и на её замечание относительно белых лент воскликнул:

— Ах, не будь такая! Я уже раньше имел в руках тончайшие ткани и бархат. Впрочем, моим рукам тут действительно нечего делать...

Он ошибся, рассчитывая, что она будет тронута и ласково заговорит с ним, быть может, даже бросится к нему на шею. Ничего подобного! Она продолжала усердно работать. Наконец, он не выдержал и несмотря на множество иголок, которые были заколоты у неё на груди, он обнял её и стал целовать. Она не противилась, хотя несколько раз вскрикивала: «Да ты с ума сошёл! Что тебе надо?». Но ведь это случилось с ними уже не в первый раз.

Однако потом Абель чувствовал себя не совсем приятно. Он пробовал смеяться, обратить всё в шутку, но это ему не удавалось. Маленькая Лидия быстро пригладила волосы, поправила воротничок, съехавший на сторону, и снова взялась за платье. Она молчала и очевидно чувствовала себя оскорблённой.

— Я не хочу, чтоб ты меня целовал! — сказала она вдруг.

— Нет?

— Нет! Ни за что!

— Да разве я тебя целовал! — сказал он, напуская на себя развязность. Но это не помогало и он снова стал уверять её, что она должна взять его — его и никого другого — и что во время вакаций он не будет отпускать её никуда.

— Молчи же, наконец! — сказала она.

— Завтра же я иду и покупаю очаг, — решил он. — У Ионсена валяются во дворе два очага. Я возьму один из них и вычищу его от ржавчины. Да, да, я сделаю это завтра же!

— Посмей только! — пригрозила она.

Они немного поспорили об этом, но маленькая Лидия тут понимала больше, чем он, и она взяла верх.

— Как это ты нисколько меня не стыдишься! — сказала она ему.

— Ну, я могу подождать ещё пару дней, — сказал Абель, чтобы доказать свою уступчивость.

— Пару дней? — воскликнула она с пренебрежением.

— Неужели это никогда мне не удастся? — сказал он. — Если таково твоё мнение, то я хочу его знать!

Она ответила чрезвычайно холодно и презрительно:

— Да, таково моё мнение.

— Ты, значит, меня не хочешь?

— Да, ты должен это заметить, — ответила она и стала собирать свою работу, разложенную на столе. Она точно хотела этим дать ему понять, что для неё многое в жизни будет поставлено на карту, если она в эту минуту даст ему другой ответ.

Мать её вошла в комнату и сказала:

— Иди сейчас спать, Лидия! И ты, Абель, уходи сию же минуту! Я не хочу, чтобы ты тут постоянно вертелся с утра до поздней ночи. Ты слышал? Это ещё что за повадки у такого сопляка! Ты не в своём уме, что ли? Уходи домой и раньше перестань быть молокососом!

Дверь за Абелем захлопнулась, но через минуту мать Лидии снова выглянула и крикнула ему:

— Скажи своему отцу, чтобы он надавал тебе хороших шлепков!

Абель старался сохранить собственное достоинство. Он не сразу ушёл, а постоял несколько времени у закрытых дверей и даже попробовал вызвать маленькую Лидию, чтобы поговорить с нею, но она отказалась.

Абель пошёл домой. Родители его о чём-то спорили, и так как у него не было охоты слушать их ссору, то он прошёл прямо в свою каморку.

Между тем спор был не лишён некоторого интереса. Размышления Оливера привели к тому, что он подвергнул допросу свою жену. По-видимому Петра была опять беременна, но как это могло случиться? Она почему-то считала нужным скрывать своё положение как можно дольше, точно замужняя женщина не имеет права быть беременной? Возможно, что именно это обстоятельство и вызвало его подозрения. Но когда он в этот вечер, поставил ей вопрос напрямик, то она не стала ничего отрицать.

— Петра, — сказал он, — я думаю, ты опять тяжёлая?

— Ты видишь! — отвечала она.

— Чёрт возьми, как же это с тобой случилось?

— Скрывать не стоит, — сказала она заискивающим тоном, — потому что ты всё замечаешь.

— Да, — подтвердил он, — я уже замечаю это в течение нескольких недель.

— Как это случилось, ты сам знаешь, — отвечала она. — Что я сделала? Но если у меня родятся дети, то это не хуже, чем если они родятся у Марен Сальт.

У Марен Сальт? Что она хотела сказать этим? Оливер не понимал.

— Да, говорю это прямо! — продолжала она и при этом строго и обиженно посмотрела на Оливера. — Она была гораздо старше, чем я теперь, и я не могу понять, как это некоторые люди могли так увлекаться Марен!

— Я не понимаю, что ты болтаешь, — возразил Оливер.

— Ну вот! — отвечала она. — Я могу тебе сообщить, что тебя обвиняют в том, что ты отец ребёнка Марен Сальт.

Оливер разинул рот от удивления. Что это, люди с ума сошли? Он мог только проговорить:

— Ты... ты потеряла рассудок?

Петра что-то ворчала и имела ещё более обиженный вид.

— Да, если б я был также не виноват, как ты! — сказал он.

— Ты сам знаешь, что ты такое, — сердито ответила она.

Однако, Оливеру это понравилось в конце концов. В нём заговорила мужская гордость. В самом деле, он ничего не имел против такого обвинения и вовсе не имел намерения высказывать себя особенно щекотливым в этом отношении. Разве только это могло показаться ему несколько обидным, больше ничего!

— Кто же это сообщил тебе такую ложь? — спросил он.

— Тебе это должно быть всё равно, — отвечала она. — Но если уж ты хочешь, то я скажу тебе: это Маттис.

— Маттис сказал это?

— Да. И у него есть свои основания говорить это.

Оливер на минуту задумался, заломил шапку на бекрень и, ударив себя в грудь, проговорил:

— И чего только не приходится переживать в жизни! В сущности, меня мало заботит то, что ты и Маттис думаете обо мне. Но пусть он не будет так уверен, потому что я могу ведь и пожаловаться на него.

— Это тебе не поможет, если ты пожалуешься только на Маттиса. Ты должен тогда пожаловаться на весь город.

— Разве весь город говорит об этом? — спросил Оливер.

— Да, насколько мне известно.

Оливер снова задумался. Действительно, он очутился в совершенно неожиданном и необыкновенном положении. Но что-нибудь тут надо сделать, надо воспользоваться этим. Размышляя об этом, он начал напевать какую-то песенку. Петра с удивлением смотрела на него. Что происходило в нём, в этом искалеченном мужчине, перед странностями которого она становилась в тупик? Он напевал песенку. Быть может, в эту минуту он чувствовал себя счастливее, чем за все последние двадцать лет? Быть может, он чувствует, что к нему возвращается какое-то достоинство, какое-то значение, которого он был лишён? Он реабилитирован, правда, посредством обмана и окружён ложным освещением, но всё-таки что-то восстановлено теперь. Петра смотрит и удивляется. Отчего он имеет такой вид, как будто внезапно разбогател? Неужели разверзлись небеса и свершилось чудо? Он уже не самый жалкий калека, каким был раньше, и мысленно он снова унёсся в прежние времена, когда он странствовал по свету и в каждом приморском городе ему улыбалось счастье и он имел самых хорошеньких возлюбленных. Петра привыкла видеть его всегда пассивным, жирным и вялым, ковыляющим на костыле или дремлющим на стуле, за столом. Он всегда напоминал ей морских животных, акалеф15, тупых и ничтожных, прикрепившихся к краю моста и только дышащих. А теперь он сидит здесь, чему-то удивляется и радуется, но чему же?

15

Акалефы — устаревшее название медуз.