Женщины у колодца

XXV

В городе всё шло по старому, только почтмейстер не оправился от удара. Он получил отставку и маленькую пенсию и семья его перебралась в небольшой домик на верфи. На его место был назначен новый почтмейстер.

Лето прошло и двое молодых людей, считавшихся светочами в городе, Франк и Рейнерт, вернулись к своим занятиям. Они оба уехали на одном и том же пароходе.

Франк значительно опередил своего товарища в науках за летние месяцы и можно было сразу увидеть, как много он учился. Он накопил в своём мозгу массу различных филологических познаний, вкладывая их туда, одну крупицу за другой, без особых усилий и лишь тратя на это время и жизненную силу. Теперь он стоял на палубе судна, немного пожелтевший и худой, почти без мускулов, точно созданный для того, чтобы учиться всё больше и больше. Окружающая обстановка не приковывала его внимания, он тупо смотрел на работу матросов, ничего не умея делать сам, своими собственными руками, а кочегаров он находил невероятно грязными. Конечно, он не мог грузить в трюм бочки и ящики, не для того он находился здесь, но он мог заглядывать в словари и знал столько священных грамматических правил! Можно ли было сравнивать его с грубыми матросами!

На пароходе он встретил своего товарища со школьной скамьи, Тот выскочил из машинного отделения, полуодетый, с потным лицом и расстёгнутой на груди рубашкой.

— Здравствуй! — сказал он, кивнув Франку.

— Здравствуй! — отвечал Франк, стараясь припомнить его. — Ты здесь?

— Да, — отвечал тот. — Разве ты не знал? Я кочегар. А как поживает Абель? Хорошо?

— Абель? Кажется.

Кочегар хотел возобновить школьные воспоминания и говорил Франку: «Знаешь ли? Помнишь ли об этом?». Когда он смеялся, то его белые зубы сверкали и он совсем не думал о том, что он так грязен. Он стоял прямо на сквозном ветру и не замечал этого. Франк несколько раз отодвигался в сторону, говоря:

— Здесь очень дует!

— Дома у тебя всё благополучно, сёстры здоровы?

— Кажется.

— Ха, ха, ха, можно, пожалуй, подумать, что ты не из дома едешь! И как странно, что ты не знал, что я здесь служу? Сёстры твои ведь знают это.

— У меня так много занятий, — отвечал уклончиво Франк.

— А помнишь ты, как мы разбили окна и как раз в это время пришёл директор?

— Нет, это было так давно, — сказал Франк, который уже был так далёк от всего этого.

Товарищ его заметил, что Франк очень учён и попробовал заговорить с ним о его собственных делах.

— Ты хочешь опять вернуться в университет? — спросил он.

— Само собою разумеется.

— Ах, Боже мой! И далеко ты ушёл? Скоро ты будешь пастором?

— Пастором? — улыбнулся Франк. — Нет, конечно нет!

— А что же?

— Я изучаю языки.

— А, языки всего мира? Ну, это тоже не пустяк. Все языки всего мира, как начальник школы? Но Рейнерт будет пастором?

— Нет, я не знаю.

— Как, ты не знаешь?

Франк неохотно ответил:

— Я не знаю, кем хочет быть Рейнерт.

— Я сегодня утром видел его, но он вероятно не узнал меня.

— Это возможно. Ты ведь такой чёрный.

— Во всяком случае, я с ним поздоровался, — сказал кочегар и принялся выгребать золу из топки и выбрасывать за борт.

Конечно, Рейнерт узнавал только тех, кого хотел узнать. Он едва узнавал Франка, который, однако, был его коллегой. Франк почти не видел его на пароходе. Рейнерт имел второе место, но постоянно вертелся на первом месте, а Франк занимал третье место, но был полон сознания, что он знает много языков. Ему было холодно и он всё старался разыскать себе тёплое местечко на палубе, когда пароход повертывался в другую сторону и ветер давал себя чувствовать сильнее. Франк решил, что, по приезде в Христианию, он первым делом купит себе пальто с бархатным воротником.

Он прошёл мимо курительного салона, заглянул туда и остановился в дверях. Поклонившись, он хотел уйти, но было неловко, потому что там сидели знакомые — адвокат Фредериксен, чистивший ногти перламутровым ножичком и болтавший с Рейнертом. Оба курили.

Франк не подошёл к ним ближе, но не хотел скрываться. С какой стати? Ведь его всё-таки знают и признают. Он заговорил с Рейнертом из дверей и сказал ему, что встретил здесь их прежнего школьного товарища.

— Он спрашивал про тебя, — прибавил Франк.

Рейнерт ничего не ответил. Он представился, как будто размышляет о чём-то.

— Он тут служит кочегаром, — продолжал Франк.

— Да? — ответил рассеянно Рейнерт.

— Кто это? — спросил адвокат, точно не зная о ком идёт речь.

— Один наш школьный товарищ, — отвечал Рейнерт. — Да, я очень радуюсь, что ещё раз увижу «Корневильские колокола»13, — сказал он, продолжая свой разговор с Фредериксеном.

— Я не видал этой пьесы, — отвечал адвокат.

— Клаузен в ней великолепна. Это все говорят.

— У меня так мало времени для театра и для цирка, — нарочно громко произнёс адвокат. — У меня моя работа в стортинге и, кроме того, я ведь председатель одной парламентской комиссии...

Франк понял, что ему тут нечего делать и пошёл дальше. Он снова отправился искать тёплое местечко и тихонько улыбался про себя. Он ведь знал больше языков, чем они оба вместе. Фредериксен же не знал ничего, кроме нескольких слов по-немецки. Это было всё.

Однако и адвокат Фредериксен мог самодовольно улыбаться. Он знал языки лишь настолько, насколько это ему было нужно, так же, как и анатомию. Теперь он возвращался к своей комиссии, хорошенько отдохнув, и тотчас же намерен был приняться за ожидавшую его работу. Эти заседания в комиссиях были вовсе не плохи. В газетах сообщалось о его возвращении и он мог получить из государственной кассы деньги на проезд и содержание во время пути. Вечером он встречался со своими коллегами и другими равными ему лицами за стаканом пунша и длинной трубкой. Это придавало ему вес в глазах других и какая-то мелкая местная газетка даже назвала его, в числе прочих, будущим государственным советником. Разумеется, это не могло ему повредить. Даже наоборот, он был доволен, будущее было перед ним и он мог уже, разговаривая с небрежным видом, вытащить из кармана перочинный ножичек и чистить себе ногти.

И вот трое детей маленького приморского городка, Франк, Рейнерт и адвокат, ехали в Христианию, каждый имея перед собой своё собственное будущее, свои честолюбивые мечты и свои планы.

Родной город снова удалялся от них, оставаясь позади.

Отсутствие Франка мало ощущалось в его семье, разве только бабушка почувствовала перемену, так как ей не надо было ходить на цыпочках и она могла греметь посудой на очаге сколько ей угодно. Но это всё же нельзя было назвать переменой к лучшему. Каморку брата наследовал Абель; конечно это было всё равно, так как он проводил в ней только ночи. И притом, он ведь не был учёным.

Адвокат Фредериксен оставил, впрочем, совсем другого рода пробел со своим отъездом. Не то чтобы у него были уже такие большие дела в городе, все эти дела можно было посылать ему по почте и он мог рассматривать их, сидя на скамье в стортинге. Но адвокат заключил до отъезда предварительное соглашение с фрёкен Ольсен, и она вероятно чувствовала его отсутствие. Во всяком случае, ей должно было казаться особенно тихо, когда перестал раздаваться громовой голос Фредериксена, и по лестнице больше не слышались его тяжёлые шаги. Может быть, она вспоминала, как он, тяжело сопя, входил в комнату, вспоминала его толстый затылок и протянутую руку и разговор, в котором он излагал свои взгляды на любовь и политику.

— Чего мы собственно добиваемся в этой жизни? — ораторствовал он. — Чтобы нам было хорошо, чего же другого? Мы стремимся подниматься вверх и наше положение улучшается. Мы живём лучше, едим и одеваемся лучше, откладываем деньги, становимся состоятельными, приобретаем дома в городе, имеем доли в торговых судах, летние виллы, экипажи, лодки — словом всё, что угодно! Мы не делаем ничего такого, что нам не нравится, мы не стараемся сгладить неровности — пусть это делают другие, каждый по своему вкусу! А потом... потом мы заводим дела и даём людям работу. Мы можем тогда кругом протягивать свою руку, несущую помощь. Мы слышим о семье, не имеющей крова, и поселяем её в одном из наших домов. «Пожалуйста, поселяйся тут, вместе со своими!» Мы слышим о несчастных случаях и сейчас же являемся на помощь. И мы вовсе не жестокосердны. Если матросы становятся калеками, выполняя свою опасную работу, то мы вступаемся за них и защищаем их права. Таким путём между нами развивается солидарность. Мы добиваемся прогресса и демократии. Предоставьте нам привести в порядок всё, что касается службы нашему знамени и отечеству...

13

Речь идёт о комической оперетте «Корневильские колокола» (1877) французского композитора Робера Планкета. Простота музыкального языка, живые образы, романтическая приподнятость способствовали её широкой популярности.