Женщины у колодца

— Ах, да замолчи же! Ведь я же пришла! — сказала она ребёнку. Но раздевание отняло у неё время. Она не торопилась снимать свой праздничный наряд, и стоя перед зеркалом, осматривала себя со всех сторон. Это было довольно противно видеть, и в самом деле Оливер выказал большое терпение, не пустив в дело свой костыль!

Наконец и он вышел из себя.

— Отчего ты не берёшь ребёнка на руки? — с бешенством закричал он.

— Как не беру? Я сейчас возьму его.

— Да... после того, как он весь посинел от крика!

— Пусть кричит! Это не угрожает его жизни.

О, несомненно, Оливер должен был бы пустить в ход свой костыль! Не угрожает жизни? Скажите, пожалуйста! Но ребёнок голоден, поэтому он сейчас же замолчал, как только получил то, что требовал.

— Следовало бы тебе понять это, — сказал Оливер, и тотчас же почувствовал своё превосходство над ней.

О, да, она всё отлично понимала, всё! Петра была недовольна. Откинув голову назад, она тихонько роптала на свою судьбу. Бедная Петра! Она ведь была связана теперь! Не понимала она, что ли, своего теперешнего положения? Она была несвободна, была замужем и поэтому никаких надежд у неё не могло быть. Она должна была превратиться только в дойную корову, ничего больше. О, какой крест она взвалила себе на плечи! Но она не в силах была его нести, как другие женщины из народа. Некоторые девушки ведь не несут его, о нет, чёрт возьми! Как ей доверяли в консульском доме! Два раза ей повышали там жалованье, а Шельдруп был даже влюблён в неё, и теперь ещё влюблён! А вот она должна сидеть тут! Так возмущалась Петра своей судьбой.

— Ты, как будто, совсем не думаешь о ребёнке! — выговаривал ей Оливер тоном судьи.

— О, я думаю о нём днём и ночью! — отвечала она. — Не должна ли я привязать его себе на спину, когда выхожу из дома?

Она издевалась над ним. Оливер внимательнее посмотрел на неё, и когда её дыхание коснулось его носа, то он понял, в чём дело. Она была в разных местах и очевидно выпила. Ого, это было великолепно! Вот откуда она почерпнула свою смелость и свою говорливость!

— Где ты была? — спросил он.

— О, вовсе не во многих домах! — отвечала она.

— Во всяком случае, ты где-то была, где тебя угощали вином.

— Ты это заметил? Да, я была у консула. У них были гости, и я немного помогла в хозяйстве. Госпожа Ионсен угостила меня.

Петра не была склонна к пьянству и этого объяснения было достаточно. Но говорила ли она правду? Она не стеснялась солгать в случае нужды, дать фальшивое показание.

А так как она была не очень изобретательна в этом отношении, то, солгав, становилась особенно любезной, ласковой и развязной. Этим она многого достигала. Оливер мог верить или не верить тому, что она была у консула, это было не важно! Она всё же сидит тут, перед ним, и кормит ребёнка. Немного глупая, но молодая и красивая, пожалуй, немного ветреная, легкомысленная — что за беда? Выдающегося в ней не было ничего. Она была самой обыкновенной, ничтожной бабёнкой, но у неё были и хорошие стороны. Её тело было такое тёплое и столько в ней было проклятой женственности! Всё-таки она вернулась и осталась в доме. Она принадлежала своему мужу, кормила ребёнка своим молоком, и Оливер смотрел с удовольствием на её вздутую грудь.

Но теперь Петра выпила очевидно больше, чем следует. Быть может, она была голодна, когда ей дали вина. При таком условии она, конечно, не могла перенести больше одного стакана. Она становилась дерзкой, неласковой и равнодушной. Ну, посмотрите, как она укачивает ребёнка, швыряет его во все стороны!

Этого Оливер не выносил, и она это отлично знала. Они поссорились, но Петра не полезла за словом в карман. Её даже не остановило и то, что в комнату вошла бабушка и слушала их. «Что ж это? — подумала старуха. — Серьёзная это ссора у них или нет?» Она слышала, как Петра говорила мужу:

— А что ты-то можешь делать? Чем ты можешь похвастаться?

— Я?

— Да, ты! И как тебе не стыдно?

— Я такой, как ты меня видишь, — отвечал он. — Никакой перемены во мне нет.

Она засмеялась и возразила:

— Если б это было так, по крайней мере!

Бабушка ничего не понимала, но её всё-таки удивляло, что Оливер не вышел из себя. Петра так странно говорила. Что бы это значило? Оливер даже смолчал на её слова.

— Что случилось? — спросила старуха. Но никто ей не ответил.

И вдруг Оливер заговорил тоном, не предвещающим ничего хорошего:

— Зачем же ты пришла сюда и захотела иметь меня? Этого я не могу понять!

— Ты всё же должен был бы понять это! — сказала она.

— Понять? — спросил он с удивлением. Она не отвечала.

Бабушка прошла через комнату в каморку и начала снимать свой воскресный наряд. Но она продолжала прислушиваться. Что такое Петра знает про своего мужа, чего не знает никто другой? Что это за тайна? Не сидел ли он в тюрьме, или это ещё грозит ему? Тут бабушка вспомнила, что Петра уже давно язвительно разговаривает с мужем и насмехается над ним, частью шутя, частью презрительно. Она часто смеялась и говорила ему неприличные вещи, например, что он никуда не годится, как и домашний кот у них, который только жрёт рыбу.

Но в комнате опять замолчали. Ребёнок спал и спорящие, по-видимому, успокоились.

— Что же нового в городе? — спросил Оливер, чтобы высказать ей дружелюбие.

Петра не отвечала и потому мать заговорила вместо неё.

— Что касается меня, то я ничего нового не слышала, — сказала она. — Впрочем, нет. В городе будет открыта высшая школа.

— Как? Здесь откроется высшая школа?

— Да. Так, по крайней мере, говорят. Хотят построить для этой цели большой каменный дом.

Оливер непременно хотел втянуть в разговор свою жену и потому спросил её:

— Кто же был там, в гостях?

— Где?

Ага, она уже забыла! Очевидно это был обман! И Оливер решил завтра же проверить это.

— Ах, ты говоришь про консула? — спохватилась Петра. — Ну, там были все знатные люди.

— Со своими жёнами?

— Нет... Впрочем, я не знаю, — ответила она.

— Значит ты не прислуживала за столом?

— Что это ты меня всё расспрашиваешь? — прервала она его, смеясь. — Может быть, ты мне не веришь?

Она смеялась, но смех её был ненатуральный, и она была неспокойна. Они оба точно балансировали на кончике ножа. Вдруг она выпрямилась и, проведя по волосам с какой-то решительностью, проговорила, словно шутя:

— Знаешь ли что? Тебе было нужно жениться на своей больничной сиделке, в Италии. Тогда ты стал бы мужчиной!

И Оливер ответил, полушутливо, полусерьёзно:

— Конечно. И я с раскаянием вспоминаю о ней.

VI

Зима миновала.

Дни проходили один за другим, но так как у Оливера не было никакой выдержки и его прилежание было искусственным, то ему надоела рыбная ловля и он опять занялся ребёнком.

Мало-помалу ребёнок очутился у него на первом плане. Когда Оливер возвращался домой с рыбного рынка, то сейчас же направлялся к ребёнку, осматривал его, прислушивался, хорошо ли он дышит. Он задавал ему обидные для матери вопросы: «Ты, верно, голоден, Франк? Они забыли дать тебе поесть?». Вначале женщины смеялись над этим, думая, что он шутит. Но Оливер заявил, что он серьёзно боится за ребёнка. С течением времени ребёнок стал служить для Оливера предлогом, когда ему не хотелось выезжать на рыбную ловлю. Ребёнок ведь так отчаянно кричит, когда он уходит из дома!

Своё место на рыбном рынке он передал Иёргену. Он даже просил Иёргена занять его.

— Это самое лучшее местечко, и ты должен получить его. Ты ведь знаешь, Иёрген, мы с тобой неразлучны! Ты и я!

А сам он, разве не хочет больше ловить рыбу?

— Только не на продажу, — заявил Оливер. Он будет ловить лишь для собственного употребления. Иёрген может занимать его место всю зиму, а весной Оливер, пожалуй, опять займёт его. Кроме того, он объяснил Иёргену, что не может решиться оставить своего маленького Франка одного. Пусть будет, что будет, но ребёнок постоянно тянется к нему! Это очень странно. Может быть, Иёрген объяснит ему, почему ребёнок предпочитает отца своего своей матери и всем другим?