Бенони

Ах, до чего важно казалось этому жалкому смотрителю именно сейчас проявить своё глубочайшее презрение к богатству, именно сейчас, вот почему он, должно быть, и говорил таким циничным тоном. Хотя, возможно, никто в эту минуту не носил в своей душе такую страшную муку, как он.

Адвокат заговорил профессиональным языком:

— Говоря напрямик, Хартвигсен, вам надлежит ответить на вопрос, готовы ли вы уступить четверть мили каменной породы за двадцать тысяч талеров. Не знаю, сделано ли было такое предложение официально, может, и не было. Я себе представляю это следующим образом: цифра была названа, чтобы услышать, наконец, чёткое требование.

— Двадцать тысяч? — переспросил смотритель. — Сразу видно, как мало сведущи эти господа. Смешно слышать! А главное: четверть мили каменной породы, как вы изволили выразиться. Уж конечно, ни четверти мили со свинцовым блеском и серебром, даже ни полчетверти! Господа не соображают, что говорят. Про залежи серебра на многие сотни миллионов они даже и не поминают! Между тем мы имеем дело с обширными, более двух процентов, залежами серебра, которые нельзя уступить меньше чем за миллион.

— Может быть, — медленно заговорил Бенони, обращаясь к адвокату, — может быть, я и продал бы, если, конечно... если мы сойдёмся.

Как здорово умел Бенони помалкивать, сидя на своём стуле, и одновременно унимать холодок озноба, пробегающий у него по спине. Он не слушал разглагольствования смотрителя о миллионе, но другие круглые суммы — в пять тысяч, десять, двадцать — сместили все представления о деньгах в его голове. Он поднялся ещё на одну ступеньку этой прогрессии и застыл возле сорока тысяч. Сорок тысяч — это уже было чистое безумие, но когда стряпчий спросил его, на какой сумме они могли бы сойтись, Бенони и назвал сорок тысяч, просто потому, что такая сумма застряла у него на губах.

— Вот за сорок тысяч талеров мы, может, и сговорились бы.

И снова разом вздрогнули все, кто ни был в комнате, лишь оба англичанина обменялись несколькими торопливыми вопросами и ответами. Сколько? — восемь, почти девять тысяч фунтов.

Смотритель встал со стула.

— Вы с ума сошли! — пронзительно выкрикнул он.

И дело пошло на серьёз.

— Помолчите, сядьте, пожалуйста.

Целую минуту смотритель молча глядел на Бенони вытаращенными глазами и несколько раз сглотнул комок.

— Сорок тысяч! Да вам любой человек столько заплатит, хоть бы и ваш купец в Бергене! Господь меня упаси от вас!

— Пишите! — прозвучал на всю комнату голос сэра Хью. Его вконец вымотали эти бесконечные разговоры, и он чуть не лопался от негодования.

Когда стряпчий сел, чтобы писать, помощник ленсмана, полный законов и параграфов, переместился поближе к нему и начал читать слово за словом, верный своему призванию.

— Какой бред! — вскрикнул смотритель Шёнинг, когда всё было потеряно. — Какое скотство! — Он нахлобучил свою шапку и метнулся к дверям, не сказав «до свидания».

Лишь изредка звучал какой-нибудь вопрос и вслед за ним — ответ. Купчую составляли на имя сына Хью Тревильяна, проживающего в Торпельвикене; деньги подлежали выплате за один раз. «Где?» — спросил Бенони. Здесь. В течение пяти недель с момента подписания; деньги уже находились в стране, специалист по горному делу должен был доставить их из Христиании.

Итак, купчая была написана и подписана.

XXVI

Бенони Хартвигсен стал хозяином самого Сирилунна и компаньоном Мака. Так уж вышло, что Бенони очень разбогател, и с какой же стати он стал бы перебираться в другие края, заводить там свою торговлю и рыболовство, чтобы быть Маком среди чужих людей? Здесь был его дом, и здесь было в охотку слыть большим человеком. А тут, уж одно к одному, сложилось так, что и Маку внезапно понадобился именно такой человек, как Бенони. У Мака из Сирилунна, как и у его брата из Розенгора, завелась болезнь желудка, которая заставляла его зимой не снимая носить красный шерстяной шарф вокруг живота. Вот к чему приводит чрезмерно княжеский образ жизни.

И представьте себе, Бенони так же не мог обойтись без Мака, как и Мак без него. Взять, к примеру, подсчёт огромных денег за серебряные залежи. Когда истекли сроки и сэр Хью явился с уговоренной суммой и с целой командой свидетелей, Бенони в отчаянии обратился к Маку и попросил его присутствовать в решающий момент. Какие это бумажки, настоящие или фальшивые. «Да, — отвечал Мак, ныряя как рыба в необъятное море денег, — это правильные бумажки». Мак тут же предложил для надёжности взять все сорок тысяч в Сирилунн и хранить их до поры до времени в своём сейфе, но Бенони отказался. «Я тебе, само собой, выдам квитанцию», — сказал Мак. «Это ни к чему, — отвечал Бенони, — потому как и у меня есть для них свой дом и крыша». И тогда Мак завершил таким манером: «Дорогой Хартвигсен, я просто хотел тебе помочь».

И началась рабская жизнь — ходить и караулить такие богатства от огненной напасти и лихих людей. А поскольку Арн-Сушильщик собирался вести галеас «Фунтус» с сушеной рыбой в Берген, Бенони тоже надумал туда съездить. Окончательно вопрос о его поездке был решён в конторе Мака. Именно у самого Мака снова возник хороший план:

— Ты должен сходить в Берген, — сказал Мак. — У тебя там целых два дела.

— Что за дела такие?

— Во-первых, отвезти туда твои деньги. Глупо и убыточно хранить такое богатство на дне сундука. Конечно, ты мог бы переслать деньги по почте, но можешь и сам съездить. А если съездишь, выполнишь заодно и второе дело, когда туда придёт «Фунтус» с рыбой, ты лично его встретишь и получишь у моего покупщика пять тысяч талеров.

Что это с Маком? В глубине души Бенони подозревал, что его и на сей раз попотчуют пустыми отговорками.

— Там ведь меньше пяти тысяч, — начал Бенони, желая как-то смягчить всю эту историю.

Но Мак не согласился.

— Разумеется, пять. А мелкие взаимные счёты записаны у нас особо. Ты ведь, помнится, этого хотел.

О, этот Мак, этот важный господин, который никогда, ни единой секунды не был подвержен слабости. У Бенони мелькнула тень подозрения: уж, верно, за поведением Мака что-то кроется, но от всей этой дружеской заботы и благосклонности, которую так явно ему выказывали, расхрабрился и заговорил ещё об одном занимавшем его деле:

— Может, у меня в Бергене будет и третье дело, — сказал он.

— Да?

— Мне бы надо подыскать экономку или что-то эдакое.

— Только не нанимай с бухты-барахты какую-нибудь особу из Бергена, — тотчас ответил Мак. Одному Богу известно, как это он так быстро нашёл ответ.

Бенони объяснил подробнее, что уже и сейчас нехорошо, как оно всё идёт, а со временем будет и вовсе невыносимо.

Мак подошёл к окну, постоял, подумал, повернулся и сказал:

— Вот что я тебе скажу, дорогой мой Хартвигсен, поговорил бы ты лучше с Розой.

Когда Бенони был в Бергене, Мак как-то завёл речь с Розой.

— Ты никого не знаешь, чтоб вести хозяйство у Бенони?

— Нет, — отвечала она.

— Подумай хорошенько. Не может ведь он и дальше так жить.

— Зато он может найти себе столько помощниц, сколько захочет.

Оба помолчали и подумали.

— Ты и сама могла бы, — сказал Мак.

— Я? Да ты с ума сошёл!

— Ладно, — сказал он. — И не будем больше об этом...

Бенони вернулся из Бергена. Он сделал все свои дела и положил деньги в банк. А в банке было много всего, решётки и железные двери, а в подвалах банка — вделанные в стену шкафы для денег. Бенони успел также оглядеться малость в поисках такой дамы, которая согласилась бы поехать с ним на север, чтобы вести его дом как положено, но ничего подходящего он не нашёл.

Кроме как уличных, он и не встречал других женщин, и ещё тех, что по вечерам слоняются в гавани, но из таких трудно было бы выбрать что-нибудь подходящее. Кстати же и Мак перед отъездом велел ему остерегаться. Сказал:

— Посоветуйся лучше с Розой.

Может, когда Мак давал этот совет, у, него была какая-нибудь мысль.