Бенони

— Несколько часов? Навряд ли.

Свен запинается. Он и сам подумал, что навряд ли, и постарался выразить свою мысль более правдоподобно.

— Ну, уж никак не меньше, чем полчаса. Или чем четверть, — согласился он. — Это уж всё равно. Но когда она вышла от него, у неё были такие усталые, погасшие глаза. Я окликнул её и спросил: «Ты чего там делала?» — «Я растирала ему спину мокрым полотенцем», — ответила она, тяжело дыша. «Для этого не нужно столько часов, — сказал я. — Или полчаса, но это не имеет значения». Но на это она вообще ничего не ответила, она стояла молча и была совершенно без сил.

Бенони ненадолго задумался, потом промолвил.

— Вот что я тебе скажу, Свен-Сторож: ты даже глупей, чем я думал. Она так намаялась, растиравши ему спину, вот потому она и стояла такая усталая. Бедняжка Эллен!

Бенони говорил суровым тоном, уж очень ему хотелось утешить Свена.

— Вы так думаете? Я, признаться, и сам так думал, но... Вы, верно, не видели, как выглядит кровать, в которой Мак их принимает?! Я как-то был у него в спальне, смазывал там дверные петли. И вот стоит эта кровать, накрыта красным шёлковым одеялом, и на каждом столбике сидит серебряный ангел.

Бенони уже доводилось слышать про этих четырёх ангелов, они были старинные и куплены много лет назад, в чужой стране. Ранее, при жизни мадам Мак, ангелы эти обитали в большой гостиной, каждый на своём цоколе, и каждый держал в руке светильник, а теперь Мак с его барскими замашками велел переместить их на свою кровать.

— Потрясающе! — сказал Бенони, имея в виду ангелов.

— А шнур от звонка висит как раз над кроватью, — продолжал Свен, — он сплетён из шёлка и серебряных нитей, а кисть подбита красным бархатом.

— Потрясающе!

Бенони вдруг призадумался: недурно бы заиметь такой же звонок с кисточкой, если бы Роза... Но Роза, она...

— А я-то всё болтаю, всё болтаю! — вскричал Свен, заметив, как помрачнел его собеседник. У него самого заметно отлегло от сердца, ведь сам шкипер, его шкипер, признал Эллен невиновной. — А между прочим, я до сих пор не рассказал вам историю про школьного учителя. Вы ведь помните, я ещё вставил ему окошко под Рождество, ха-ха.

— Он здесь был?

— Да ещё как был. Прямо весь кипел. Я предложил ему спеть для него. Нет, не надо. Предложил вынуть стекло обратно. Нет, не надо.

— А чего ж ему было надо?

— Он хотел подать на меня жалобу. Хартвигсен, у вас такая власть, Хартвигсен, скажите, как мне быть?

От этих слов Бенони взбодрился и отвечал вполне отеческим тоном:

— Перекинусь-ка я парой словечек с этим учителем.

— Он сказал, что прямо пойдёт к новому адвокату, к Арентсену, чтоб дело передали в суд.

— К Арентсену? Это пономарев Николай, что ли? А когда суд?

...Бенони малость призадумался, потом изрёк с величественным видом:

— Пусть лучше и не пробует.

Он вошёл в лавку и прочёл объявление, что заседание суда состоится в Сирилунне семнадцатого числа. Оставалось всего каких-то два дня. Покуда он стоял и читал объявление, рядом с ним примостился лопарь Гилберт. Он явно побывал у того прилавка, где продавали спиртное, а потому улыбался и вообще был вполне доволен жизнью.

— Boris, boris, — поздоровался он. — И ещё вам привет от Розы, пасторской дочки.

Бенони воззрился на него.

— И ещё у меня свежие новости, я с ней вчера вечером разговаривал, — ехидно продолжал Гилберт. — Я её встретил на дороге. Хо-хо! Вы об этом слышали?

Бенони только и ответил невнятным «нет».

— Она выходит за адвоката, — разулыбался Гилберт.

— Я знаю.

— «Когда рыба высохнет, мы сыграем свадьбу», — сказала она.

— Это она так сказала?

— Да, я стоял к ней так близко, как теперь стою к вам. «Как это тебе покажется, Гилберт? — сказала она мне. — Двенадцатого июня я сыграю свадьбу». И она улыбалась и была очень довольная, так что у неё всё в порядке.

Бенони оставил лопаря и ушёл домой. В его смятенной голове крутилась такая мысль: до суда осталось два дня, на суде зачитают его закладную, интересно, что на это скажет Мак? Уж, верно, не станет тогда уговаривать Розу. Как же быть? А никак, счастливого ей пути. Роза для него потеряна, 12-го июня, когда соберут сухую рыбу, она сыграет свадьбу. Придётся ему привыкнуть к этой мысли, и ещё раз счастливого ей пути. Что ж, прикажете ему быть всё равно как ослу в Библии, на котором ездят все кому не лень?

Домой он вернулся в ещё большем смятении и досаде. Кухарка уже ушла, не приготовив ужина. Он сам взял себе кой-какую еду, потом лёг.

На другое утро Бенони вышел из дому пораньше, как бы то ни было, он решил повидаться с помощником ленсмана и вызволить у него свою закладную. Сегодня он уже не повторил бы про Розу своё вчерашнее «счастливого ей пути»; и стало быть, лучше ему не гневить Мака.

Но помощник, оказывается, ещё зимой переслал закладную по назначению, она уже давно была в папке у помощника судьи. Бенони сник.

— Это ведь как рука судьбы, — вдруг заговорил помощник, — что вам приходится нести напрасные хлопоты. Но поймите и меня, я не мог надолго оставить у себя такой ценный документ. А вдруг, скажем, пожар?

Бенони попытался отговорить его оглашать документ на заседании суда.

— Мне бы не хотелось, чтоб его оглашали, — сказал Бенони, — вы попробуйте вызволить его обратно, а уж я в долгу не останусь.

После разговора с помощником ленсмана Бенони отправился к учителю. Уж этого-то добряка он надеялся живо урезонить. Свену он, правда, ничего не сказал, но про себя, разумеется, помнил, что учитель прошлой весной занимал у него деньги, несколько талеров, а потому и предполагал, что это обстоятельство облегчит его задачу. А вот Свену он не проговорился, он просто с важным видом обещал посодействовать. Ведь и Мак из Сирилунна вёл себя точно таким же манером, изображая свою власть таинственной и безграничной.

Конечно, после первых же слов учитель пообещал взять обратно от Арентсена своё заявление. Но ведь нельзя же сказать, что он действовал сгоряча, он тогда очень рассердился на этого бродягу, из-за которого жена и дети, а отчасти и он сам вообразили, будто имеют дело с рождественским привидением.

После всех разговоров Бенони выехал на лодке в дальние деревни, чтобы узнать, как там дела насчёт сельди.

XVI

Не один только учитель и Арон из Хопана прибегли к помощи Арентсена со всякими мелкими тяжбами, так делал весь посёлок. Стало даже своего рода модой спешить в дом пономаря со всеми обидами на односельчан, и Николай для них записывал, и подсчитывал, и составлял документы и обеими руками загребал вознаграждение. Никогда ещё взаимные тяжбы и кляузы не расцветали таким пышным цветом. Без спросу взятая лодка — как в деле Арона, едва нарушенная граница между участками, ошибка в счёте — всё тотчас становилось добычей адвоката. Уж больно был случай подходящий: Николай, сын пономаря, завершил долгое учение и вернулся домой, чтобы помочь людям обрести своё право, так неужто ж им было и теперь мириться со всякой несправедливостью, как в прежние времена?

За путину возле Лофотенов, за сушку на скалах Маковой рыбы деньги ручейками растекались по домам, большие и малые суммы, давая возможность даже самому бедному немножко посудиться и возбудить «дело» хоть против кого-нибудь, даже Уле-Мужик, у которого карманы отвисали от лофотенских заработков, обратился к адвокату Арентсену, чтобы тот вчинил иск его жене и Свену-Сторожу.

А сам господин адвокат отсиживал определённые часы у себя в конторе и принимал людей, будто какой начальник. Он уже не выглядел добродушным шутником, а, напротив, держал себя решительно и холодно. Я, Николай Арентсен, и есть закон, мог он сказать, и кто не пожелает ладить со мной, тот может считать себя в большой опасности. Язык у него был словно бритва, он мог изничтожить любого, кто посмел бы с ним тягаться, и, преисполненный строгости, он даже начал проставлять за своим именем знак железа. Да, этот чёртов Николай, сын пономаря, сразу получил такую обширную практику. За вопрос о каком-нибудь пустяке он брал полталера, за совет — один талер, а за составление бумаги — целых два. Но в остальном он был человек обходительный, людям, которые к нему приходили, сразу предлагал стул, не требовал, чтоб ему непременно платили серебром, а довольствовался бумажками. Если во время своих прогулок после дневных трудов он встречал кого-нибудь из знакомых, то не чинясь говорил ему: «А ну, пойдём в Сирилунн, пропустим по рюмочке за хороший исход твоего дела!».