Три времени Сета

— На память о Дебе? — хихикнул рыжий. Киммериец вздохнул, но не стал отвечать талисману.

…На втором этаже Конана ждала просторная комната с темно-синими занавесями на окнах и огромная, в полтора его роста, тахта. Он с размаху упал на нее, прижался щекой к мягкому ворсу покрывала и закрыл глаза. Веки его тотчас потяжелели, так что снова поднять их, чтобы посмотреть вслед Виви, он не смог. Сон охватил его сразу и всего.

— Спи, Кони, — тихо произнес рыжий, двигаясь к выходу.

В одно мгновение, кажется, варвар уснул — стоило только прилечь. Но, закрывая за собою дверь, Висканьо услышал знакомое хриплое:

— Хей, Виск…

— Что?

— Еще раз назовешь меня Кони…

— Ха! Я знаю! Ты свернешь мою цыплячью шею!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Пролог

И снова перед самым рассветом Конану привиделось его лицо. На сей раз он хмурил брови, глазами показывая куда-то в сторону, но сколь киммериец ни вглядывался, ничего узреть там не смог. Кромешная тьма, в которой заплутает даже кошка, — и только. В раздражении он махнул рукой, прогоняя незваного гостя прочь, ибо сон его и так в последнее время стал неспокоен и короток; в ответ тот беззвучно рассмеялся и покачал головой, словно сетуя на то, что Конан мало изменился с тех давних пор. И все же черты его начали постепенно растворяться, а вместо них в голубоватой дымке сновидения возникли очертания далеких гор, на верхушки коих кольцами были нанизаны густые облака.

Нечто подобное уже встречалось киммерийцу в прошлых снах, но и тогда, и сейчас картинка эта оставалась недвижимой, как будто он смотрел на нее посторонним взором, а не делал попыток приблизиться хотя бы на шаг. Теперь он решил схитрить: оставив надежду прорваться сквозь странно вязкий и липкий туман силой, он затаил дыхание и медленно продвинул вперед правую ногу — совсем чуть, на ладонь; уверившись в том, что стоит на твердой почве, он стал поднимать левую, но не выдержал и, рыча от ярости, всей грудью врезался в белесую муть, раздирая ее руками…

И тут вернулась боль. От плеча она ударила сразу в шею, в голову, в бок и под лопатку. В одно мгновение мрак, в бездне коего крылись все тайны будущего, взорвался, обжигая мозг целым снопом невесть откуда взявшихся искр. Конан открыл глаза — будто вывалившись из своего сна, — увидел перед собою закопченные доски потолка хижины, на которых плясали яркие блики костра, едва шевеля онемевшими сухими губами позвал: Низза…

Тонкие коричневые руки мелькнули перед его глазами, легко дотронулись до раны в плече, обмазанной вонючей и едкой слизью… Киммериец вздрогнул — и такое прикосновение заставляло сердце его распухать от боли во всю грудь, так что дыхание прерывалось, а в горле застревал шершавый ком; ему хотелось зарычать, зареветь, а может быть, и заплакать злыми слезами оттого, что кошмар ночи опять сменился не облегченным вздохом пробуждения, а тем же кошмаром, только наяву. Но не муки тела заставляли его так страдать, но муки души — явление для варвара непривычное и непонятное. Он готов был всего себя отдать на растерзание тем же зверям, что рвали его пять ночей назад, лишь бы сама суть его осталась покойна, лишь бы не давила грудь неясная и горькая тоска, истока коей он никак не мог уловить ни в прошлом, ни в настоящем.

А тот, что снился ему последние несколько лун, словно не замечал страданий киммерийца. Он, который всегда более чувствовал, нежели знал — а и знал он немало, — воздвиг меж собой и варваром невидимую стену, как будто имел единственную цель и ничем не желал поколебать своего упорства в ее достижении. Конан давно понял, что это за цель.

Лайтлбро — Маленький Брат, встреченный им на границе Офира и Кофа около десяти лет назад, появлялся в Конановых снах, конечно, не в память прежней дружбы, или, учитывая мягкий нрав бритунца, не только в память прежней дружбы. Он был слугою благостного Митры — тем, кто владеет великой Силой и непревзойденным боевым Искусством, тем, кто призван солнечным богом поддерживать на земле необходимое для жизни Равновесие, тем, кто может противостоять злобному могуществу Сета и порожденных им черных сил. Еще в юности киммерийцу довелось видеть, как сражается такой боец: казалось, в руках Фарала Серого не два узких и длинных меча, а все двадцать, каждый из которых с одного удара находит свою жертву; лицо слуги Митры притом не было злым либо бесстрастным, а просто спокойным, словно человек выполнял обычную для него работу. Именно так после некоторого размышления сформулировал тогда свои наблюдения пятнадцатилетний Конан.

Прошло несколько лет, и на дороге к ущелью Адр-Каун он повстречал Лайтлбро. Облик маленького бритунца нисколько не напоминал не слишком могучего с виду, но жилистого и крепкого Фарала: нежный душой и лицом, парень тем не менее показал себя настоящим воином. Не сразу, но варвару пришлось в этом убедиться…

А потом был третий — и последний — аргосец Рагар Утес, оставивший в душе киммерийца третью красную отметку слуги Митры. Гибель его, которую Конан видел сам, будто приостановила течение его жизни, до того совершенно ясной. Цель, определенная варваром еще с юных лет, вдруг расплылась, стала казаться призрачной и странной — то есть с Конаном произошло то, чего он сам прежде никак ожидать от себя не мог: он задумался. И одновременно с сим непривычным процессом в его снах появился Маленький Брат. Киммериец понимал, что он, уловив некие колебания в его душе, тем самым вздумал помочь ему решить главный на новое время вопрос: пойдет ли он в горы Гиркании к Учителю, который передаст в его руки великий дар Митры, или продолжит свой прежний путь.

Постепенно мысль эта вытеснила из головы Конана все прочие. Не то, чтобы он возмечтал вдруг стать одним из бойцов благого бога и овладеть положенными знаниями и умениями, а просто былое перестало удовлетворять неуемную авантюрную натуру киммерийца. Дорога к славе и богатству, по коей шел он так бодро и порою напролом, неожиданно разветвилась, так что теперь он и находился на этой самой развилке, пытаясь выбрать, идти ему дальше или же все-таки навестить Учителя.

Не далее как одну луну назад Конан наконец выбрал и, резко повернув в обратную первоначальному направлению сторону, двинулся на север. Для этого ему пришлось на утлом суденышке проделать с южного побережья моря Запада довольно длинный и утомительный путь к Зингаре — ибо именно туда метил со своим товаром начинающий купец; затем пересечь обширную равнину, где ранней весной обычно сухо и пустынно; на длинной узконосой лодчонке переплыть реку Громовую, а потом и подойти к границе Зингары и Аргоса. Вот здесь и случилась эта внезапная остановка, едва не стоившая ему жизни: пробираясь сквозь заросли кустарника он нечаянно потревожил семейство снежных тигров — сих тварей, прозванных так по ярко-белому цвету шкуры, в Рабирийских горах было немного, но из-за них редкий путник отваживался в одиночку идти этим путем — о коварстве и злобе хищников здесь ходили легенды. Конан столкнулся с ними перед закатом.

Сначала в плечо ему вцепился клыками самец, но варвар быстро забил его резкими и сильными ударами кинжала в живот. И тогда в бой вступила самка. Она не стала дожидаться, когда человек оторвет от себя мертвую тушу и скинет ее на землю; она прыгнула на него сзади и мертвой хваткой впилась в его шею, одновременно острыми когтями раздирая мощную грудь. Бой продолжался всю ночь — а может, так только показалось Конану… Силы были равны: в этом он убедился, когда стал их терять. По тяжелому полурычанию-полусопению тигрицы он понимал, что и она вот-вот ослабит хватку, так что теперь уже дело было не столько в ловкости, сколько в выносливости — кто сумеет продержаться дольше, тот и будет жить… Судя по ходу битвы, жить предстояло не Конану… От запаха своей и звериной крови в голове его помутилось, и когда самка вновь вонзила клыки в ту, первую рану на плече, сознание его померкло. Потом, в короткие мгновения пробуждения от бреда, киммериец уяснил, что находится он в хижине древней старухи Низы, колдуньи и знахарки, которая и нашла его в смертельных объятиях погибшей тигрицы; что для того, чтобы залечить все его раны, ей надо не менее восьми дней и ночей; что сон его есть явь, а явь есть сон — сего Конан так и не смог понять, а больше она ничего ему не сказала. В молчании старой Низы был свой смысл, и это тоже варвар уяснил в те короткие мгновения сознания: тишина успокаивала его воспаленный мозг, питала и лечила, поэтому некоторые необходимые для дальнейшего пути к Учителю картины прошлого возникали в памяти иной раз так легко, словно не было между ними лун и лет. Вот только Лайтлбро — Маленький Брат… Зачем он посещал сновидения старого друга своего? Или вдали от него не умел понять, что Конан и так идет к Учителю, более не колеблясь? Но теперь у киммерийца не было сил даже на раздражение. Он выкашлял царапающий глотку ком и, помутневшими глазами проследив за быстрыми руками Низы, снова впал в забытье…