Страница 17 из 32
К сожалению, я не сдал экзамена.
Это был единственный случай, в практике экзаменаторов, когда студент заснул у них на глазах.
Больше того: мне пришлось бросить изучение английского языка и заняться французским, потому что звуки английской речи каждый раз меня усыпляют.
Я снова перешел на старый метод:
— Кто принес вам монпансье?
— Месье.
— Разрешите поцелуй?
— Уй.
Однако дело продвигается очень медленно, значительно медленнее, чем хотелось бы.
Умоляю: если кто-нибудь знаком с каким-либо новым способом изучения языков, напишите мне!
Путешествие в ничто
Прошло уже пять лет со времени моги последней встречи с профессором Берестовским. Думаю, что я был единственным человеком, к которому он питал какое-то доверие. Я просто был ему очень нужен для осуществления его фантастических планов. Ему было необходимо иметь беспристрастного свидетеля, чтобы ослепить своих скептических коллег фейерверком необычайных фактов, подтверждающих его превосходство перед ними. Мне кажется, что ни о чем другом он не думал. Ради этого он не остановился бы ни перед чем, даже если бы ему пришлось прибегнуть к самой вульгарной мистификации. Говорят, что в таких делах он был мастером.
Честно говоря, я до сих пор не уверен в том, что невольно не стал соучастником научного шарлатанства, и если что-нибудь и свидетельствует о научной добросовестности Берестовского, так только обстоятельства его смерти.
Мне очень трудно разобраться во всем этом, так как я не физик и многое из того, что говорил мне Берестовский, было для меня просто непонятно. Что же касается того, что я видел сам, то это могло быть простой галлюцинацией, особенно учитывая состояние, в котором я тогда находился.
Обо всем этом я должен предупредить читателей, раньше чем приступить к последовательному изложению истории моего участия в опыте Берестовского.
С профессором Берестовским я познакомился во время своего летнего отпуска. Его дача, в которой он жил круглый год, стояла на самом краю небольшого дачного поселка. Это было мрачное, запущенное двухэтажное здание, обнесенное высоким забором.
В поселке много говорили о Берестовском. Рассказывали о его нелюдимом характере, вспышках ярости, во время которых он совершенно терял власть над собой и осыпал всех встречных грубой бранью. Говорили о том, что его уходу на пенсию предшествовал какой-то крупный скандал в университете, где он преподавал физику.
Жил он один, довольствуясь компанией овчарки. Иногда он появлялся в поселковом магазине, совал продавщице список необходимых ему продуктов, сумку и деньги и, насупившись, ждал, пока ему не упакуют заказанное. С соседями он не заводил знакомств и никогда ни с кем не здоровался.
Впрочем, я также мало интересовался жителями поселка, так как все свое время посвящал рыбной ловле. Мне удалось отыскать в двух километрах по течению реки небольшой проток, куда я ежедневно приходил утром с удочками. Если клев был хороший, то я просиживал там до вечерней зари.
Однажды утром я обнаружил, что мое излюбленное место под ивой, где так хорошо клевали пескари, занято. Потеря насиженного места всегда очень неприятна для рыбака, но выхода не было, v я уселся поблизости, с неудовольствием наблюдая за незваным компаньоном. Это был старик в потертом вельветовом костюме. Из-под надвинутой на глаза соломенной панамы торчал длинный нос и неопрятного вида рыжие усы. Обладатель усов, по-видимому, совершенно не интересовался поплавками и, казалось, скал, прислонившись спиной к дереву.
Мое новое место было неудачно во всех отношениях. Дно было травянистым, и я два раза вынужден был лазить в воду, чтобы отцеплять запутавшиеся крючки. Клевало плохо, и утро можно было считать потерянным. Бросив негодующий взгляд на пришельца, я смотал удочки и отправился домой.
На следующий день я пришел на час раньше обычного, надеясь снова занять свое прежнее место. Несмотря на то, что было всего шесть часов утра, рыжие усы уже торчали под деревом. Старик опять спал, бросив удочки на произвол судьбы. Я просидел на реке до самого вечера, рассчитывая, что старик проснется и уйдет домой. Напрасные надежды! За весь день он только один раз открыл глаза, чтобы вытащить удочку, снять с крючка неизвестно как попавшую туда рыбу, бросить ее в воду и снова закинуть удочку без наживки.
Так продолжалось несколько дней.
Наконец, как-то утром, я нарушил рыболовную традицию и уселся рядом с ним. При этом он открыл глаза, высморкался на траву, но даже не посмотрел в мою сторону.
Часа два я внимательно наблюдал за поплавками, но рыба не клевала. Решив переждать полдень, я открыл принесенный с собой журнал и углубился в чтение статьи о Тунгусском метеорите.
Внезапно кто-то вырвал журнал из моих рук. Подняв глаза я увидел того самого старика. Это было уже больше, чем я мог выдержать.
— Не кажется ли вам… — начал я, но в это время старик, швырнул журнал в воду, очень внятно произнес: «Кретин!» — и, откинувшись, снова закрыл глаза.
Все это было настолько необычным, что я растерялся. Собрав удочки я направился домой, дав себе слово завтра же найти другое место на реке, куда не ходят удить рыбу сумасшедшие.
К моему удивлению, старик тоже поднялся, оставил удочки на берегу и пошел рядом со мной, громко сопя.
— Стайтека-то дрянь, — внезапно сказал он, — туда ей и дорога.
— Простите, — ответил я. — Я вас не знаю и вообще мне кажется, что ваше поведение…
— Я Берестовский, — перебил он меня, — и кое-что в этом понимаю.
Я с любопытством посмотрел на него: «Вот он, значит, какой. Нечего сказать, хорош гусь!» Некоторое время мы шли молча.
— Только болван способен предположить, — сказал он, — что в нашем пространстве могут присутствовать ощутимые количества антиматерии.
— Мне кажется, что в статье говорилось о болиде из антивещества, прилетевшем в нашу атмосферу из глубин пространства. Так что речь идет не о нашем пространстве, — раздраженно ответил я. — Во всяком случае, это не повод кидать журнал в воду.
— Когда я говорю о нашем пространстве, — сказал он, — я подразумеваю нечто другое, что, впрочем, недоступно вашему пониманию.
— Я журналист, а не физик, — сказал я, — и меня вполне устраивают те представления, которые я получаю при чтении научно-популярной литературы. Для более углубленных представлений у меня нет достаточной подготовки.
— Чепуха! Абсурд! — закричал он вдруг, затопав ногами. — Если бы в вас вдолбили всю кучу глупостей, которую принято называть нормальной физико-математической подготовкой, то об углубленных представлениях вам бы и мечтать не приходилось. Вы бы ничем не отличались от ученых ослов, умственных недоносков и начетчиков, именующих себя знатоками физики! Впрочем, — добавил он неожиданно спокойно, — вы журналист. Я мало знаком с людьми вашей профессии, но всегда предполагал, что журналисты способны точно описывать то, что они ридят. Скажите: если бы вам пришлось увидеть нечто такое, что недоступно человеческому воображению, сумели бы вы это описать с достаточной точностью?
— Вопрос слишком необычный для того, чтобы на него сразу ответить, — сказал я подумав. — Человеческое воображение не может представить себе ничего такого, что бы не состояло из известных уже понятий. В этом отношении верхом воображения считается изображение белого дракона, принятое у китайцев и представляющее собой белое поле, на котором ничего не нарисовано. Заранее представить себе то, чего никто не видел, невозможно, и я просто затрудняюсь ответить на ваш вопрос.
— При известном воображении можно представить себе белого дракона черным, — сказал он и, повернувшись, пошел обратно к реке.