Похищение Адвенты

— Конечно, дядя, — неожиданно спокойно согласился юноша. — Но (что касаемо правды) скажи мне, та история про короля Конана произошла в действительности, или ты ее придумал сам?

— Слыхал от повелителя, — улыбнулся Агинон. — Вообще он не склонен вспоминать прошлое вслух, но тут мы с ним заговорили про восточных магов — кстати сказать, пренеприятнейшие существа — и он кратко поведал мне о днях своей юности, когда ему пришлось столкнуться с одним из них… Ну, а кое-что я додумал сам…

— Ах, — вздохнул Тито. — Какая все же несчастная судьба у этого хона Буллы! А Майло? Я так понял, дядя, с годами он становился все более зверем, нежели человеком?

— Увы… Злоба — болезнь, и тяжкая. Помнишь бакалейщика Пилона с соседней улицы? Твой отец рассказывал мне, что к старости он стал невыносим: даже дом его люди старались обходить стороной, дабы не подвергнуться сквернословию… Так и помер от злости… Ты прочитал историю про Конана до конца, сынок?

Тито отрицательно замотал головой, надеясь, что дядя отошлет его дочитывать прямо сейчас.

— Что ж, отложи тогда до следующего вечера, — Произнося эти слова, песнопевец улыбался: он отлично понимал, что на уме у племянника, но одобрить не мог. — Пойдем работать, милый. Давно уж пора.

Юноша вздохнул и покорно поднялся из-за стола.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

в которой Конан и Майло, получив от хона Буллы благословение и пару отличных лошадей, отправляются на Остров Железных Идолов

Но пробудился киммериец не на рассвете, как пообещал Майло, а уже к полудню, когда солнце — огненное око Митры — стояло высоко в чистом голубом небе, жаркими лучами своими затопляя всю округу. К этому времени все живое, разморенное зноем, опять погрузилось в дрему, похожую более на забвение больного, нежели на сон: поутихло чириканье птиц, прекратилась внезапно суета в доме, только что бывшая просто сумасшедшей, смолкли веселые визги в гареме, да и все обычные утренние звуки стали глуше, размереннее и ленивее.

Зато на сердце варвара было сейчас покойно и светло, а ум не занимали никакие тревожные мысли — на сей раз он хорошо выспался, несмотря даже на то, что дикая рыжая кошка Сигна разодрала ему когтями всю грудь и спину, а вдобавок еще и прокусила губу. На белоснежном тонком покрывале теперь багровели полоски крови, а нижняя губа вздулась и саднила, так что Конан чувствовал себя как после боя; и все равно то были всего лишь раны тела, а не души — последних варвар опасался куда больше…

Не подозревая пока о давно наступившем дне, он лежал на тахте лицом вниз, уткнувшись носом в мягкую подушку, насквозь пропахшую ароматом волос Сигны. Сама она ушла еще ночью, и Конан вознес тогда за это искреннее благодарение Митре, одновременно проваливаясь в черную бездну сна. Сейчас воспоминание о ней было кратким и смутным, но даже оно вырвало из глотки варвара выдох, очень похожий на стон, и только твердое намерение никогда более не связываться с этой горячей — слишком горячей — зингаркой удержало его в сей миг на месте. Он скинул подушку с ее запахом на пол, взамен сунув под щеку собственный кулак, и, не умея занимать себя мыслями отвлеченными, принялся думать о предстоящем путешествии к морю Вилайет, прикидывая в уме возможные направления пути и рассчитывая его продолжительность.

Маршрут был прост: следовало пересечь Карпашские горы, пройти вдоль границы Кофа и Заморы, потом через Туран к реке Капитанке и по ее берегу добраться уже до самого моря. Неприятность же состояла в том, что Конан всего несколько дней назад уже шел по Карпашским горам, возвращаясь в мир из снежного Ландхааггена, и теперь полагал, что нет занятия скучнее и утомительнее, чем вынужденная прогулка по узким извилистым тропам, каждая из которых так и норовит оборваться внезапно и скинуть человека в пропасть. Но как он ни прикидывал, обойти эти горы было невозможно — разве что ценою потерянных трех-четырех дней, а сего он никак не мог себе позволить. Да и Майло, наверное, тоже — до конца отпущенного ему срока оставалось всего ничего, меньше луны…

Первая же мысль о Майло омрачила до того ровное и доброе настроение киммерийца. Ночной разговор оставил в его душе неприятный осадок, развеянный лишь страстными ласками Сигны. То ли хон Булла не пожелал упоминать об этом, то ли просто считал это горем несравнимо меньшим, нежели скорая гибель обоих детей, но, передавая Конану свою печальную историю, он ни разу не сказал, что приемыш его едва может связать пару слов. Как видно, удар головой об стену вызвал тогда не только потерю памяти, но и речи… Да, старая карга придумала страшное наказание для шестилетнего ребенка, как и для его вообще ни в чем не повинной сестры… Но, как сказал хон Булла, она простила парня. Отчего тогда он по-прежнему болен?

Итак, путь к морю Вилайет все же лежал через Карпашские горы (Конан вернул свои мысли в более для него привычную и приятную область расчетов будущего путешествия). Потом — Замора и Туран. Эта дорога займет около десяти дней, а то и меньше. Но и достигнув моря Вилайет, спутники еще не смогут остановиться, ибо конечная цель их не само море, а некий остров, по словам хона Буллы, хорошо видный с берега в утреннее время… Остров Железных Идолов… Насколько знал Конан, мореходы никогда не приставали к его берегам, ибо легенды гласили, что в древних развалинах этого небольшого клочка земли живет Ужас — монстр из царства мрака… Он бесплотен и сам по себе не может причинить вреда, кроме разве что безумных сновидений, но зато он вселяет дух в железных демонов, которых полно на острове. Одни — мертвые, и их даже этот Ужас не в силах оживить. Зато другие — просто спящие… В полночь они встают и — начинают шастать по развалинам в поисках жертвы… Но если Тарафинелло живет именно там, то кто он? Хон Булла говорил, что он из прагиллов, а эти ублюдки селятся где-то далеко за Кхитаем и…

— Гр-р-р!

Яростное рычание, доносящееся со стороны окна, заставило варвара открыть, наконец, глаза и обнаружить залитое солнцем пространство комнаты. Быстрее, чем птица выпархивает на свободу из клетки, Конан выскочил в коридор и, на ходу натягивая штаны и нацепляя на пояс меч, помчался в трапезный зал, дабы успеть подкрепиться перед дальней дорогой. Фыркнув, Майло бросил мешки с провизией на землю и пошел другим путем — через входную дверь в дом — туда же.

Когда путешественники были уже полностью готовы к отъезду, из глубины сада к ним вышел хон Булла. Ноги его видимо подгибались и с трудом несли небольшое, но круглое и довольно упитанное тело; короткие ручки болтались словно тряпичные, не в такт шагам; голова была опущена так низко, как только позволял третий подбородок — вся фигуре старца являла собой вселенскую скорбь, что безусловно рассмешило бы варвара, если б он почувствовал в этом игру или хоть малую толику лукавства. Но хон Булла был не таков, чтобы изображать то, чего на деле вовсе не испытывал, и Конан ощутил вдруг мгновенную, но болезненную, щемящую тоску под сердцем, от коей в синеве глаз его вспыхнул и тут же потух огонек боли… Впрочем, чувство сие немедленно исчезло, не оставив даже воспоминания о себе — варвар подмигнул Майло, что стоял рядом с перекошенным по обыкновению лицом, держа в обеих руках по набитой дорожной сумке, и сделал шаг навстречу старику.

— Хей, достопочтенный! Нечего тужить! Не пройдет и луны, как мы вернемся к тебе с девчонкой!

Произнося эти бодрые по тону и смыслу слова, Конан нисколько не кривил душой: он и впрямь был совершенно уверен в успехе предприятия, хотя только этой ночью целый сонм сомнений одолевал его без конца. Перед тем как вызвать Майло на разговор, он припоминал свой недавний поход к другому морю — морю Запада, и к другому острову — Желтому, где в развалинах древней башни навсегда остался союзник и друг Иава Гембех.

Сейчас уже киммериец мог себе признаться в том, что только благодаря ему — его советам, его помощи — он сумел добраться до острова живым и одолеть монстра, утащившего священную вечнозеленую ветвь маттевсаи у племени аятархов. В новом путешествии старшим придется быть ему: очевидно, что Майло в свои двадцать пять лет ровным счетом ничего не смыслил в этой жизни и в этом мире, что в сей момент ясно доказывал исполненный страха и тоски взгляд несчастного старца, направленный на приемыша.