Страница 12 из 113
Всегда трезво мыслящий Бакунин верил в русскую революцию: «Если рабочие Запада будут слишком долго ждать, им подадут пример крестьяне России». В России революция будет «анархистской». Но он опасался конечного результата: возможно, революционеры просто возродят государство Петра Великого, которое «основывалось на... подавлении всех проявлений жизни народа», ибо «можно изменить ярлык, навешенный на государство, и его форму, но основание останется неизменным». Надо либо уничтожить государство, либо «смириться с самой страшной и опасной ложью нашего века — ...красной бюрократией». Бакунин резюмировал так:
«Возьмите самого ярого революционера и посадите на трон всея Руси, или наделите самодержавной властью... и меньше чем за год он станет хуже самого царя».
В России участником, свидетелем и летописцем Революции был Волин, и он записал впоследствии, что события эти преподали ему такой же урок, как и отцы анархизма. Действительно, социалистическая власть и социальная революция — вещи, «противоречащие друг другу», и свести их вместе нельзя:
Революция, вдохновленная государственным социализмом и принимающая его форму, пусть «на время» и «по необходимости», потеряна: она катится по все более крутой дороге вниз. Всякая политическая власть неизбежно создает для своих адептов привилегированное положение... Взяв революцию под контроль, овладев ею и подчинив ее, облеченные властью должны создать бюрократический и репрессивный аппарат, который незаменим для любой власти, желающей сохранить себя, командовать, отдавать приказы - одним словом, править. ...До определенной степени любая власть стремится контролировать жизнь общества. Ее существование настраивает массы на пассивный лад, само ее присутствие душит любой зачаток инициативы... «Коммунистическая» власть - это... настоящая дубина. Раздувшаяся от своей значительности... она боится любого независимого поступка. Любое автономное действие воспринимается как угроза, нападка... поскольку такая власть хочет одна стоять у штурвала. Инициатива, исходящая из любого другого источника, - это вторжение на ее территорию, нарушение ее прерогатив, и потому она неприемлема.
Больше того, анархисты категорически отрицают необходимость «временных» и «условных» стадий. В преддверии испанской революции 1936 г. Диего Абад де Сантильян поставил авторитарный социализм перед следующей дилеммой: «Либо революция даст производителям общественные богатства, либо нет. Если да, то производители организуются с тем, чтобы наладить коллективное производство и распределение, и государству не останется никаких функций. Если нет, значит, революция была обманом и государство не прекратило своего существования». Можно сказать, что дилемма несколько упрощена; этого можно было бы избежать, переведя ее в категории намерений: анархисты не настолько наивны, чтобы полагать, будто все остатки государства могут исчезнуть за одну ночь, но у них есть воля к тому, чтобы заставить их рассеяться так быстро, как только можно; авторитаристы, с другой стороны, удовлетворяются перспективой бесконечного выживания «временного» государства, произвольно названного «государством рабочих».
Анархист располагает двумя видами революционной энергии против ограничения и иерархий авторитаристского социализма: энергией индивидуума и — иногда — масс. Некоторые анархисты более индивидуалистичны, чем социальны, некоторые — более социальны, чем индивидуалистичны. Однако невозможно быть либертарианцем и не быть индивидуалистом. Наблюдения, сделанные Огюстеном Га-моном в обзоре, упомянутом выше, подтверждают этот анализ.
Макс Штирнер (в книге «Единственный и его собственность») реабилитировал индивидуум во времена, когда в философской области доминировал гегельянский антииндивидуализм, и большинство реформаторов в социальной области были ведомы ошибочными деяниями буржуазного эготизма, подчеркивавшего свою противоположность: разве само слово «социализм» не было создано как антоним к слову «индивидуализм»?
Штирнер прославил истинную сущность уникального индивидуума, то есть неповторимое уникальное воплощение (эта идея недавно была подтверждена исследованиями в области биологии). В течение длительного времени этот мыслитель оставался изолированным в анархистских кругах, будучи эксцентриком, за которым следовала лишь небольшая секта индивидуалистов. Сегодня смелость и размах его мысли можно разглядеть в новом свете. Современный мир, кажется, поставил себе задачу спасти индивидуум от всех форм отторжения, которые его уничтожают, — от индивидуального рабства и тоталитарного конформизма. В знаменитой статье, написанной в 1933 г., Симон Вейль жаловался, что не может найти в марксистских трудах ответа на вопросы, возникающие вследствие необходимости защищать индивидуум от новых форм угнетения, возникающих после классических форм капиталистического угнетения. Штирнер вознамерился заполнить этот серьезный пробел уже в середине XIX века.
Он писал живым стилем, расцвеченным афоризмами: «Не ищите в своем самоотречении свободы, которая отрицает вашу личность, но ищите эту самую свою личность... Пусть каждый из вас будет всемогущим «Я». Нет иной свободы кроме той, которую индивидуум завоевывает для себя. Свобода данная или уступленная является не свободой, а «украденным богом». «Единственными вещами, право делать которые я не имею, являются те, которые я не стал бы делать по собственной свободной воле». «У вас есть право быть там, где у вас есть сила находиться». Все, что вы совершаете, вы делаете как уникальный индивид: «Ни Государство, ни общество, ни человечество не могут победить этого дьявола».
Для того чтобы освободиться самому, индивидуум должен начать с того, чтобы положить под микроскоп интеллектуальный багаж, который нагрузили на него его родители и учителя. Он должен предпринять масштабную операцию по «десанктификации», начиная с так называемой буржуазной морали: «Подобно самой буржуазии, ее родины, она все еще слишком близка к «боженьке», она все еще недостаточно свободна и бездумно пересаживает буржуазные законы на свою собственную почву, вместо того чтобы выработать новые и независимые доктрины».
В особенную ярость Штирнера приводила сексуальная мораль. «Махинации» христианства «против страсти» просто были унаследованы сторонниками светского государства. Эти последние отказывались прислушиваться к зову плоти и демонстрировали свое негодование против него. Они «плевали в лицо аморальности». Моральные предрассудки, насаждаемые христианством, имеют особенно сильное влияние на широкие массы людей. «Люди увлеченно науськивают полицию на все, что кажется им аморальным или даже предосудительным, и эта общественная страсть к морали защищает полицию как институт намного более эффективно, чем это могло бы сделать правительство».
Штирнер предвосхитил современный психоанализ, заметив и разоблачив интернационализацию моральных родительских ценностей. Начиная с детства, моральные предрассудки пожирают нас.
Мораль стала «внутренней силой, от которой я не могу себя освободить», «ее деспотизм стал в десять раз хуже, чем раньше, потому что он ругает меня изнутри моего сознания». «Молодых людей посылают в школу в составе орд таких же молодых людей для того, чтобы твердить зады, и когда они зазубривают прописные истины наизусть, им объявляют, что они стали взрослыми». Штирнер объявил себя иконоборцем: «Бог, сознание, обязанности и законы являются ошибками, которые вдалбливают в наши умы и сердца». Истинные обольстители и растлители молодежи — священники и родители, которые «вываливают в грязи молодые сердца и дурят молодые головы». Если и есть что-то, что «идет от лукавого», это как раз этот фальшивый божественный голос, который был интерполирован в сознание.
В процессе реабилитации индивидуума Штирнер также открыл фрейдистское подсознание. Эго нельзя постичь. Против него «восстает империя мысли, ума и умозаключений», оно невыразимо, непостигаемо, непонимаемо, и именно в живых афоризмах Штирнера читатель может найти первые мысли, предвосхищающие экзистенциалистскую философию: