Вестники Митры

Пришелец покашлял, пофыркал, поерзал на твердом и шершавом основании табурета широким задом своим, но внимания хозяина не дождался. Тот упорно глазел на светильник, словно желал просверлить в нем дырку, и молчал как рыба. Гость вздохнул и тоже замкнулся, то ли от природной застенчивости, то ли из обыкновенного упрямства, — вот, мол, коли ты рот на замке держишь, так и я назло тебе буду сидеть тут и ни звука не издам.

Проведя таким образом некоторое время, оба несколько пришли в себя и расслабились, то есть Ши Шелам пару раз мигнул, а гость широко зевнул и даже произнес два слова — Ши не разобрал, какие именно. Впрочем, пришелец не преминул повторить:

— Жарко нынче…

Ши насторожился. Сверля светильник взглядом, он напряженно размышлял: что могут обозначать эти странные слова? Уж не намек ли на прошлые делишки и скорую за них расплату? Поскольку совесть его отнюдь не была кристально чистой, он порядком испугался. Ему и в голову не пришло, что слова могут обозначать то, что обозначают, то есть состояние погоды на сей момент, ибо на улице действительно было довольно жарко.

Расфуфыренный нищий тем временем, видя, что хозяин конуры никак не реагирует на его замечание, тяжко вздохнул. Ему уже приходилось иметь дело с умалишенными, и он отлично знал, как непросто порой с ними договориться. Похоже, этот парень был как раз из таких. Тем не менее он решил не сдаваться.

— Вижу ли перед собою Ши Шелама по прозвищу Ловкач? — спросил он голосом богатого человека.

Ши, тут же уловив эти ласкающие слух нотки, встрепенулся, с облегчением отвел взор от несчастного светильника и закивал головой:

— Так, господин, так.

И он умильно улыбнулся.

— Я — Гури, племянник Нассета.

Маленькие глазки Ши вспыхнули. Конечно, он, как и всякий другой житель Шадизара, знал купца Нассета — тщедушного старикашку с хитрой длинноносой физиономией. Говорили, он держал в своих тоненьких ручках две трети всей городской казны; говорили, девяносто девять из ста харчевен и кабаков принадлежат ему; говорили, он обманом и шантажом завладел дочерью благородного нобиля Вартака, женился на ней и даже умудрился произвести на свет двух девочек и одного мальчика. В общем, много чего болтали в Шадизаре о купце Насеете, и если б хотя бы половина этого оказалась правдой, то сейчас в конуру Ловкача заплыла воистину-крупная рыба.

— Рад, безумно рад, дорогой Гури, видеть тебя в моей скромной лачуге. — Ши растянул тонкие губы в подобострастной улыбочке, зная по опыту, что эти господа обожают, когда перед ними преклоняются, пусть даже так фальшиво и грубо.

Действительно, Гури приосанился и надул и без того полные щеки, затем кинул на Ши благосклонный взгляд и продолжил:

— Думаю, ты понимаешь, любезный, что я неспроста пришел к тебе. Мне даже пришлось переодеться нищим, дабы ни одна собака меня не признала…

(Тут Ловкач едва не расхохотался. Неужто Гури всерьез полагает, что достаточно сменить роскошное одеяние на лохмотья, чтобы его приняли за побирушку? А куда деть сытую, толстую морду? Круглый, тугой живот? Важную осанку господина, привыкшего брать от жизни все и еще чуточку больше? Наконец, почтенный племянник Нассета забыл снять с себя золотые цепи и кольца! Все эти сверкающие побрякушки наверняка привлекли внимание того сброда, что болтается в здешних злачных местах. Ши был уверен, что до самых дверей его лачуги Гури провожала добрая дюжина шадизарских жуликов…)

— О-о-о, ты выглядишь как настоящий нищий! — воскликнул Ловкач, ударяя себя в чахлую грудь. — Клянусь Белом, я таких нищих прежде никогда не видывал!

Вот тут он сказал правду: таких нищих он и в самом деле прежде не видывал. Да и кто видывал?..

— Сам знаю, что меня не отличишь от базарного попрошайки, — самодовольно кивнул Гури, теребя золотую серьгу в ухе. — Так и Насеет сказал утром: «Э, брат, да тебя не узнать!»

Ши Шелам, убежденный в том, что Насеет просто пошутил, все же сделал небольшое усилие и еще раз восхищенно пискнул. На умильную улыбку его уже не хватило. Он и так потерял с этим глупцом много времени. Не пора ли переходить к делу?

— Не пора ли переходить к делу? — снова надувшись, спросил Гури.

— Пора, — с готовностью согласился Ловкач.

— Прошлым вечером Насеет заставил меня заучить слова, кои я должен передать тебе. Готов ли ты внимать?

— Готов.

— Ну так внимай, — Гури пожал могучими плечами, потом воззрился на светильник и заунывно начал: — «Рой серебряных пчел благого бога Митры есть предвестник войны и мира, наводнения и землетрясения, ужасных катаклизмов, навлекаемых демонами из царства Нергала на людей. Когда б человек имел зрение, он сумел бы увидеть в небесах серебряное сияние…» — Гость замялся, опустив глаза долу. — Э-э-э, дальше я забыл…

— Может быть, он сумел бы увидеть серебряное сияние и уберечься от беды? — помог ему Ловкач.

— Да, кажется… — неуверенно сказал Гури. — Но все равно — я забыл, что дальше…

— Тогда переходи прямо к делу, — рассудительно сказал Ши. — Дело-то ты помнишь?

— Помню… Кажется… Ах да, помню! Ты слыхал о пине Эбеле?

— В Шеме и Туране пин — значит, старший купец. А с Эбелем я не знаком.

— Еще бы! Кто Эбель, и кто ты — букашка, — фыркнул Гури, и его круглое румяное лицо тут же показалось Ловкачу омерзительной красной мордой, — Однако суть не в этом. Эбель прибыл к нам совсем недавно. Он считается одним из самых богатых людей Шема; у него уйма домов, трактиров, лошадей и виноградников; он толстый и на вид довольно противный. И все-таки суть не в этом тоже. Пару лет тому назад он — и сие величайшая тайна — стал счастливым обладателем серебряной пчелы!

Ши Шеламу все было ясно. Нассету приспичило отобрать у Эбеля серебряную пчелу, вот почему он снарядил племянника к нему, хитрейшему из хитрых и умнейшему из умных. Снисходительно посмотрев на гостя, Ловкач процедил:

— Я понял. Насеет считает, что теперь настала его очередь быть счастливым обладателем серебряной пчелы…

— Верно!

— Неужели у твоего почтенного дяди недостанет монет для золотых дел мастера — дабы тот сделал ему точно такую же пчелу?

— Тьфу! — Гури сердито нахмурил брови. — У него достанет монет и на тысячу пчел, да только ему нужна именно эта! Что я толковал тебе о Митре? Неужто запамятовал, а?

Ши Шелам молчал. Он действительно не мог сообразить, зачем Нассету грабить шемитского купца и при чем тут Митра…

— Два года назад, когда Эбель по делам был в Аквилонии, к нему пришел некий оборванец и попросил немного денег на пропитание, — терпеливо начал объяснять гость. — Эбель хотел прогнать его прочь, но вид попрошайки показался ему занятным. Благородная осанка, умные глаза, бархатный низкий голос и затейливая речь — прибавь к этому умение держать себя и смотреть прямо в глаза собеседнику, и ты поймешь, что перед тобою жрец великого Митры. Да, жрец Митры! Только изгнанный из храма за пьянство и богохульство…

Он поведал Эбелю свою нехитрую историю, выпил кубок вина и… достал из вороха жалких отрепьев маленькую серебряную вещицу. Любой, даже ты, не то что Эбель, сразу понял бы, что это не просто творение искусного мастера, а нечто натуральное, прекрасное, как сама природа, короче говоря, божественное. Крошечная серебряная пчела с хрустальными крылышками и бриллиантовыми глазами лежала на сморщенной ладони бывшего жреца благого бога. Раз взглянув на нее, пин Эбель молча полез в ларец и достал оттуда кошель, набитый золотом. Так же молча жрец положил пчелу на стол, рядом с бутылью красного вина, взял кошель и удалился…

— Ну? — Ши Шелам, как пес, унюхавший добычу, вытянул шею и зашевелил ноздрями, — И что же дальше?

— Дальше? — Гури усмехнулся. — А дальше на благороднейшего пина трижды нападали злоумышленники, пытаясь отнять у него драгоценную вещь (поскольку известно, что хранится она в сафьяновой коробочке, а коробочка на шнурке, а шнурок на шее, а шея… Ну, ясно, чья шея…), однако были побиты палками и посажены в темницу — у Эбеля охрана словно у самого императора! Но — не в Шадизаре. Для тебя, я полагаю, не тайна, что в нашем славном городке парни добывают себе на хлеб и вино любым способом, кроме одного — собственного труда. Пин пробовал нанять городских стражников, но те оказались ленивы и алчны. Он пробовал также заручиться поддержкой градоправителя, но и здесь потерпел неудачу, ибо высокородный Дар несколько оскудоумел со времени последнего своего недуга. Не увенчалась успехом и надежда на случайных прохожих: ни один из них не согласился день и ночь охранять шемитского купца — чернь глупа, не все ли равно, у кого зарабатывать монеты?