Измена

Впереди чуткая, настороженная собака, вся мокрая от росы, за ней ты, крепко сжимающий в руках ружье, готовый к любой неожиданности. И вдруг перед тобой на траве и мхе возникают птичьи наброды в виде петляющих крестиков. Стоп! Тихо, тихо! Где-то рядом таятся тетерева! Чайка нервно вздрогнула, прильнула к земле, крадется, вытянув вперед острую морду, а потом не выдерживает и делает стремительный прыжок. Вслед за испуганным чернышом поднимается весь или почти весь выводок и, немного пролетев, рассаживается на старой раскидистой березе. Собака подбегает к дереву, и, повиляв хвостом-калачиком, стоя или сидя, отчаянно лает. Я, почти неслышно переступая по траве и таясь за кустами, подкрадываюсь к березе со стороны собачьей головы, на которую завороженно смотрят птицы, и сваливаю одного из краснобровых красавцев к ногам Чайки. А она, мягко прихватив добычу зубами, подносит ее мне и в знак поощрения за хорошую работу, чему научил меня Суратов, получает угощение в виде птичьей лапки. Не мешкая, мы начинаем поиск невзлетевших косачей или другого выводка и бродим по ягодникам и перелескам до тех пор, пока не припечет солнце и не высохнет роса.

Шесть косачей! — изумляется жена. — И вся заслуга принадлежит Чайке? Иди сюда, добытчица, я тебе накормлю вкусным супом!..

Собака стала мне другом, без которого я не мыслил своего существования.

Именно в то лето произошел случай, при воспоминании о котором меня и сейчас начинает глодать совесть. К девяти утра к нашей деревне должен был подойти с низовьев катер с баржей, на которой мы, учителя, решили плыть в неблизкий районный центр на августовскую учительскую конференцию. Собравшись в путь заранее, я надумал с утра пробежаться на Холодный ключ и пострелять в ягодниках рябчиков. Что значит для молодых ног пять-шесть километров! Прогулка! Тем более что погода стояла чудеснейшая. Убив четырех рябчиков, которые на первом году жизни бывают, как известно, на удивление любопытны и доверчивы, я сел на валежину покурить. Чайка же, увлеченная охотой, ушла по заваленному буреломом осиннику к вершине ключа.

Мне пора было возвращаться домой, и я резким свистом позвал собаку. Подождал несколько минут, засвистел опять. Чайка не шла. Раньше ничего подобного с ней не случалось. Я принялся снова свистеть, звать ее голосом. Лайки не было. Во мне закипела злость. Времени остается в обрез, вот-вот затарахтит катер, а тут такой выверт! Неужели бросила меня и убежала домой? Спотыкаясь о валежины и чертыхаясь, я прошел метров двести по ключу. Кричал, свистел, но все было напрасно. Кругом стояло полное безмолвие. Ушла, негодница!

— Да пропади ты пропадом! — ругался я. — Леший меня связал с тобой! Только попадись мне в руки!

Выругавшись от всего сердца, я плюнул и решительно зашагал к деревне с мыслью о том, что накажу собаку самым беспощадным образом.

— А где Чайка? — спросила жена, приняв рябчиков.

— Разве она не пришла?

— Нет.

— Вот мерзавка! Значит, где-то блудит, прибежит потом. Всыпь ей по первое число за такую повадку! Бросить хозяина в тайге!

— Неужели бросила? — огорчилась жена. — Куда она могла уйти?

— А я больно знаю? Как в воду канула!

Расстроенный, недовольный собой и собакой, я уехал на конференцию. Слушал выступления заведующего районо, директоров школ, учителей, вел беседы с товарищами, ходил в кино, а на душе не гасло чувство беспокойства и смутной тревоги. Вернулась ли Чайка домой? Что с ней могло приключиться в тех буреломных местах?

Поделился своей бедой с одним из директоров, старым, опытным охотником и большим знатоком охотничьих собак.

— Сам виноват, друг! — как ножом по сердцу резанул он. — Не она тебя бросила, а ты ее! Лайка никогда и ни при каких обстоятельствах не оставит хозяина в тайге.

Такого не может быть! Надо было искать. Случись такое с моей Омегой, я бы не пошел домой до тех пор, пока не нашел ее. На конференцию бы опоздал или совсем не поехал, но собаку в беде не оставил бы ни за что! Попала твоя Чайка в какой-то переплет. Может, петлю кто над зверовой тропой навесил или наладил самострел. Мало ли таких мастаков на свете!

После этого разговора я и вовсе ходил сам не свой, а ночами ворочался на кровати без сна. Убивала совесть! И как только я умудрился так оплошать! Тоже охотник, черт подери! В голову лезли беспокойные, гнетущие мысли, перед глазами рисовались ужасающие картины. Чайка, истекая кровью, с развороченным самострелом животом лежит на тропе и тщетно ждет помощи от своего неверного хозяина. Чайка бьется в петле, умирая от жажды и голода. Она жива еще. Заступила лапой за петлю, и та обвила ее за шею и грудь. А хозяина рядом нет…

Мы приплыли домой под вечер на пятый день.

— Пришла? — был первый мой вопрос жене.

— Нет! — хмуро ответила она и, добрая, заботливая по натуре, с горьким укором добавила: — Собака ли виновата, а может, охотник?…

И так я извелся, а тут еще подливают масла в огонь!

В скором времени к нам пришел Кузьма Суратов, как всегда суровый, неспешный в словах и движениях.

— Услышал катер, подумал, что ты приехал, и решил завернуть, — степенно произнес он, пронзив меня внимательным взглядом умных синих глаз. — Тебя, паря, однако, из-за Чайки в заботу бросило? Я позавчера шел на шесте от Сергеевской старицы и слышал, что выла собака. Где-то в вершине Холодного ключа, у барсучьих ям, по-моему. Глухо так, вроде как из-под земли. Не Чайка ли в нору завезла и застряла в ней? Хоть вроде и мала и не для нее это дело — не норная собака… В какое время она от тебя убежала?

— Да только-только выглянуло солнце.

— Тогда так и есть! Пошла за барсуком и сгоряча забурилась в нору. Возьми лопату да взверши ключ. Может, еще жива…

На барсучьих ямах я бывал не раз. Колония этих зверей находилась среди редких берез и сосен на сухом склоне высокой гряды неподалеку от звонкого истока Холодного. Там было пять или шесть нор, расположенных в полусотне шагов друг от друга.

Мигом переодевшись, сунув в карман кусок хлеба и пару соленых огурцов, я взял лопату и самым скорым шагом направился в указанное место.

У барсучьих ям было тихо, если не считать стрекотания любопытных сорок и мелодичного журчания ключа в ближнем ельнике. Я подошел к первой из нор, присел перед главным входом на корточки и в полный голос позвал:

— Чайка! Чайка!..

Молчание. Могильной тишиной отозвались мне вторая и третья ямы. А у четвертой, заставив меня затрепетать от радости, в ответ на мой зов раздались глухие хрипы потерявшей голос собаки. Чайка была жива!

— Чайка, — милая моя собачка! — бормотал я, дрожа от волнения и торопливо сбрасывая с себя куртку и верхнюю рубаху. — Потерпи маленько, потерпи! Сейчас я тебя откопаю!..

В ход пошла острая штыковая лопата. С таким остервенением я не работал ни разу в жизни. Тут же вспотев, стащил я с себя нижнюю рубашку и безостановочно, не разгибаясь, бросал и бросал в сторону тяжелую песчаную землю.

— Потерпи, Чаечка, потерпи!..

Вот он, серый собачий хвост! Через пять минут я взял Чайку за задние лапы, вытащил ее из норы и бережно положил на траву. Грязная, с крапчатыми от налипшей земли пежинами, она лежала на боку, редко и глубоко дышала, широко открыв пасть с подергивающимся сухим языком и глядя на белый свет затуманенными глазами.

— Тебе воды надо, бедненькая? — прерывисто хрипел я, едва сдерживая слезы. — Сейчас!..

Я взял ее, беспомощную, почти невесомую, на руки и торопливо понес к ключу. Она не в силах была лакать и лежала на моих коленях, уронив прекрасную голову. Пришлось черпать воду ладонями и вливать ей в пасть.

Наконец Чайка стала приходить в себя. Повернулась на живот, с трудом подползла к воде и долго с остановками лакала…