Безвременье

Я сам был светом. Я видел свет. И свет погас, но остался.

Тогда я ощутил запах. Пахло мокрой землей и прелыми листьями. Ни с чем не сравнимый определенный запах... Я вдыхал его и боялся, что он сейчас исчезнет, сменится запахом-вообще, запахом всех запахов сразу, а мокрая земля обернется первоматерией, не имеющей свойств. Я не хотел этого, и это не происходило. Но мое нехотение было здесь ни при чем. Это было, было! Я сидел все так же, не разгибаясь, не шевелясь, боясь спугнуть наваждение или явь.

И вот запахло водой, мокрым деревом, цветущей черемухой, хвоей елей, папоротником... Резкий запах лютика, колбы... Тонкий аромат огоньков и медуницы. По-своему пахла кора деревьев. Выдыхал теплый воздух старый пень. Пахла моя чуть волглая одежда, отсыревшие ботинки. Иногда чуть слышно налетал легкий ветерок, смешивая запахи, унося одни, вплетая другие.

Я ждал... Ничего не менялось. Вернее, менялось, оставаясь определенным. Это был какой-то другой мир!

 Медленно, очень медленно, разжал я руки, приподнял голову, открыл глаза. Я увидел солнечный свет, затем воду, дрожащий воздух над ней, землю, мир. Я сидел и смотрел. Печаль в душе оставалась, но это была какая-то иная печаль, светлая, радостная. Печаль, что вот этой красоты нет в моем мире. Но все же я увидел ее, сподобился. Кто и зачем сделал мне этот подарок?

Я встал. Солнце клонилось к закату. Какая-то истома чувствовалась во всем. Вода слегка колыхалась, набегая на заросший травой берег. Солнечные блики бежали по глади лагуны ли, озера ли. Там, дальше снова был затопленный лес. Слева, на крутояре — темные разлапистые ели вперемежку с кустами цветущей черемухи. Здесь, внизу — тальник, редкий осинник, трава. И все залито светом, золотистым, янтарным светом. Я сделал несколько шагов к воде, присел, зачерпнул ее ладонями, испил, стряхнул искрящиеся капли с рук.

Когда круги от капель исчезли, я рассмотрел колышашуюся  и под водой траву. Расфокусировал зрение, да это получилось как-то само собой, и увидел лицо. Не затылок, а именно лицо. Рассмотреть его подробно мне не удавалось, мешали блики солнца и шевеление травы под водой, но на меня смотрело лицо, мое лицо, которое я увидел впервые. Мне сейчас было неважно, какое оно. Главное — оно у меня было и я увидел его! Вот мое отражение в воде. Вот я! Я есть! Я существую! Отражаюсь, следовательно, существую! Почти по Декарту. В виртуальном мире я мыслил, но не существовал, а здесь, в этом залитом солнцем мире, я отражаюсь в воде! Я существую!

Долго, как Нарцисс, смотрел я на самого себя, потом встал, с бьющимся, колотящимся сердцем пошел берегом, обходя полузатопленные кусты, трогая кору деревьев, нагибаясь, чтобы сорвать травинку или цветок.

Тихий восторг наполнил меня. Это мир, в котором я есть, в котором я хочу жить. Всегда. Вечно. Один. Я и этот сверкающий каплями солнца мир, напоенный ароматом трав, воды и деревьев. Я буду просто жить здесь. Ходить, дышать, смотреть, слушать. Шорохи, отдаленное щебетание какой-то птицы, гудение шмеля, писк комара. Он постоянен, устойчив этот мир. Вот вода, вот озеро. Они всегда будут водой, озером. Вечно будут набегать волны на берег, слегка колыша траву. Вечно будет колыхаться трава, качаемая водой. Я отойду от берега, вернусь, а волны все так же набегают на берег. Качаются лапы елей, цветет черемуха. Я уйду и вернусь, а они все так же будут качаться и цвести. Я усну и проснусь, но ничего тут не изменится.

Я взобрался на обрыв. Бескрайний простор затопленного леса уходил куда-то за четко очерченный горизонт. Черемуха пахла здесь одуряюще. Кружилась голова. Какое-то расслабление разливалось по всему телу. Что-то случилось с желудком. Я хочу есть, подумал я. И это ощущение тоже было незнакомым и странным. Там, в своем возможном мире я был всегда сыто-голоден, напоенно-жаждал. А сейчас я чувствовал голод. Я скатился с крутояра, пошарил в невысокой траве. Что тут можно есть? Вот колба, черемша. Я отломил стебель и сжевал его вместе с листьями. Резкий, жгучий вкус ожег мне рот. Нет, хватит, подумал я. Я просто посижу на берегу. Я ведь вечен в единый миг и умереть не могу, даже с голоду.

Солнце клонилось все ниже к верхушкам елей. Но чудесный мир, по-прежнему, блистал своей красотой и определенностью. Конечно, он чуть изменялся. Да это даже и нельзя было назвать изменением. Иногда налетал ветерок, шевелил лапы елей, чуть слышно плескалась вода, но при этом ветерок так и оставался ветерком, вода водой, а деревья деревьями.

И вдруг! Для меня это было: вдруг! И вдруг из затопленного леса медленно выплыла лодка. В ней сидел людо-человек. Он отталкивался шестом и вид у него был усталый и измученный. И вдруг, снова — и вдруг! — когда лодка не дошла еще и до середины озера, он замер с шестом в руках и растерянно огляделся. Это был людо-человек, несомненно, но в то же время — не совсем людо-человек. И я не знал, как его назвать. Никакие дроби на нем не вырастали, не мешали ему, не было их на нем вовсе. Я никогда не встречал человеко-людей без дробей. Или это был не людо-человек? Просто людь? Просто человек? Я не мог найти определения.

Что-то поразило его, что-то потрясло здесь. Но если это существо именно этого мира, то что могло его здесь так удивить? Ведь не удивляюсь же я в своем виртуальном мире? Он мог видеть меня, я не прятался. Он мог видеть меня, но не видел.

Ну, пусть и он, подумал я. Я и он. Я, он и этот мир. Нам тут не будет тесно. Я просто не хотел уходить отсюда. А он все смотрел и смотрел, восхищенно, восторженно, растерянно. И тут тень с крутояра накрыла меня. Я ждал. Тень двигалась по озеру. И вот тень накрыла и его. И тут воздух зазвенел тысячами туго натянутых струн, и десятки жал впились мне в лицо, шею и руки. Я начал отбиваться от налетевших от меня комаров.

И тогда пала тьма, беспредельная тьма, непроглядная тьма, тьма-сама-по-себе...

24.

Мотор еще не выдал и половину своей мощи, а стрелка спидометра уже пошла за отметку "60 км". Сопротивление среды резко возросло, я почти физически воспринимал это. Неожиданно, в одно мгновение, мой мозг как бы вспыхнул от великого множества ворвавшихся в него искр. Мерцающие холодным светом, они, точно крохотные, изголодавшиеся по любимому делу жальца, жадно набросились на свою жертву. Их бесчисленные, довольно чувствительные уколы действовали на меня как-то парализующе, вызывая в мышцах подобную ознобу дрожь. Все тело, еще секунду назад бывшее здоровым и легким, стало сплошной лихорадкой, словно я попал под бесконечно растянутый во времени, пусть несильный, однако весьма неприятный удар электрическим током. Слава Богу, что эта пляска нервов не ограничивала свободы моих движений и я мог, по-прежнему, удерживать руль.

Низкий вибрирующий звук мотора, ставший как бы продолжением еще беснующихся во мне россыпей искр, заполнил все мое существо. Я плохо соображал, что делаю. В затуманенном сознании путеводным огнем маяка светилось только одно — вперед, туда, к своему счастью или гибели! Вряд ли нужно говорить о последствиях такого сумасшедшего предприятия, если бы вся эта чертовщина не прекратилась так же неожиданно, как и началась. Она длилась около минуты, не более.

— Стой! — заорал Пров, — Тормози!

Я даванул на рычаги так, что колеса пошли юзом и заглох двигатель. Мы чуть не врезались в огромное раскидистое дерево. Еще не веря в случившееся, огляделись.

— Сними шляпу, Мар, — дрогнувшим голосом сказал Пров. — Мы в храме красоты.

Шершавые стволы нестройной толпой теснятся вокруг нас, за ними из таинственной таежной глубины недоверчиво таращатся на пришельцев пугливые глаза тишины. Отягченные сладкой дремой, все ниже и ниже к росной траве клонятся разлапистые ветви елей. В слабом токе напоенного сосной воздуха сонно колеблются седые бороды мха, ранний осенний лист неслышно срывается с места и, кувыркаясь, медленно опускается вниз, на рыжую грудь опавшей хвои.