Страница 20 из 40
— Пейте, пожалуйста, пейте, — спохватился Вершинин, придвигая графин.
Когда вода из третьего стакана исчезла в горле толстяка, он любовно погладил рукой по животу и застыл, ожидая вопросов.
— Так, — протянул Вячеслав, ощупывая конверт, — надо бы протокол добровольной выдачи составить.
— Стоит ли? — сразу поскучнел тот. — Я ведь от души принес, помочь хотел, а тут протокол.
«Федьки боится», — сообразил Вершинин.
Составив — короткий протокол, он передал его для подписи Фролкову.
— Кстати, скажите, много ли окуневских ездит на работу в город или в поселок? — поинтересовался Вершинин, пока тот внимательно изучал протокол.
— Да треть села, наверное. Электричка ходит постоянно, езды сорок минут, вот многие и ездят. Молодежь в основном.
— Вы-то себя тоже к молодежи причисляете?
— Я другое дело, — не очень охотно отозвался Фролков. — У меня другие обстоятельства.
— Какие же, если не секрет?
— Наверно, к делу они отношения не имеют.
— Не буду настаивать, Архип Никитич, вы и так нам большую помощь оказали, но все-таки разрешите задать еще один вопрос. Почему именно вам Купряшина передала письмо, именно вам доверила свою тайну, а не кому-нибудь другому из односельчан?
— Знает она меня давно… — последовал не совсем уверенный ответ. — Ну и… — он смущенно замолчал.
— Что и?..
— Судим я был несколько лет назад, два года отбыл за растрату… заготовителем от райпотребсоюза на селе работал, недостача вышла, и все такое… Вот она и подумала, наверно, что ворон ворону глаз не выклюет. И напрасно, — внезапно озлобился Фролков. — Кто ее Федька? Вор, грабитель, убийца. Таких и сам ненавижу, а я случайно туда попал, по глупости. — Он с вызовом посмотрел на Вершинина.
— Успокойтесь, пожалуйста, Архип Никитич, я и в мыслях о вас ничего плохого не имел и далек от того, чтобы всех под одну гребенку мерить.
Пока Фролков рассказывал о себе, Вячеслава не оставляла мысль о том, что он уже слышал однажды об этом человеке.
— Я и сам этих живоглотов не люблю, в колонии от них порядочные люди натерпятся, не дай бог. Чуть что, сразу норовят ударить, — вновь дошел до его сознания голос толстяка. — У меня утопленница та несчастная до сих пор перед глазами стоит. Да еще одного почти на моих глазах электричка зарезала. Тоже страху натерпелся.
«Все правильно, — с облегчением вспомнил Вершинин, — это же тот самый Фролков, на глазах у которого погиб путевой обходчик».
— Свирина, что ли, Николая? — желая проверить себя, быстро спросил он.
— Его-о-о! — удивленно протянул Фролков, покачивая головой. — Ну и контора у вас, все знаете. А может, вы окуневский сам?
— Нет, — рассмеялся Вершинин. — Просто вспомнил по аналогии. Ну и как, страшно было?
— Не говорите. Я тогда несколько ночей не спал. Вспомню, как его измолотило, жуть берет.
— Вы тогда в тамбуре вагона никого постороннего не заметили? — больше для очистки совести поинтересовался Вершинин.
— Признаться вам, — сконфузился собеседник, уже не удивляясь осведомленности следователя, — я перед тем в вокзальном ресторане пару стопок пропустил, а в дороге закемарил. Укачало меня. Кольку Свирина я видел, заметил, что под мухой он был здорово, но проглядел, как он в тамбуре оказался. Проснулся от резкого толчка, даже носом о противоположное сиденье клюнул. Оказалось, стоп-кран сорвал односельчанин наш, Усачев, переехал он потом от нас, когда жена у него померла. Смотрим с ним — на полу в тамбуре фуражка лежит Колькина, а больше подозрительного ничего. Выпал он по собственной глупости.
— Спасибо вам большое, Архип Никитич, — поблагодарил его Вячеслав, протягивая руку.
Тот суетливо вытер свою ладонь о штанину широченных брюк и только после этого уважительно попрощался.
Вершинин посмотрел конверт на свет и пошел к Сухарникову.
— Будем вскрывать? — спросил Вячеслав, громко щелкнув ножницами.
— Не отвечая, Сухарников позвонил одному из старших следователей, у которого находились практиканты, и пригласил двух из них в качестве понятых. Когда те подошли, он достал из тумбочки электрический чайник и включил его. Через пять минут чайник зашипел, еще минуты через две крышка его стала с бульканьем и перешептыванием подскакивать, а из носика ударила тугая струя пара. Подставив под нее письмо, Сухарников несколько раз провел оборотной стороной по струе, а затем пластмассовым ножом быстро вскрыл конверт. Внутри находился свернутый вчетверо лист серой бумаги. Тем же корявым почерком, что и снаружи, на нем было выведено:
«Здравствуй, сынок Федюня. С поклоном к тебе твоя неутешная мать. Жду тебя не дождусь, глазыньки все повыплакала, не глядят. Поди, не узнаю тебя при встрече, сколь годков-то прошло. Все тебя тут забыли, окромя Лидиных родственников, давеча приезжали, спрашивали, хотят повидаться. Береги себя. Храни тебя господь. К сему твоя мать Прасковья».
— Вот тебе и забитая старуха! — ахнул Вершинин. — Такую шифровку соорудила. Про родственников вроде невзначай сказала, а потом фразочка: «Береги себя».
— Нужда еще и не то заставит сделать, — улыбнулся в ответ на эту тираду Сухарников и, подумав некоторое время, добавил: — Письмо сфотографируем, а затем отправим в колонию.
— Зачем? — удивился Вячеслав. — Насторожим Беду раньше времени. Не лучше ли неожиданно поставить перед фактом?
— Думаю, нет, и вот почему. Дней через пять—шесть Купряшин письмо получит. До конца срока ему останется недели три, и он предпримет какие-либо активные действия, которые должны оказаться нам на руку. Наша задача — их не только не пропустить, но и использовать в интересах следствия.
Взяв письмо, Вершинин пошел в фотолабораторию, и лаборант, сделал ему несколько копий. Здесь же они аккуратно вложили письмо и заклеили конверт.
Поднимаясь наверх, в фойе второго этажа, Вячеслав нос к носу столкнулся с Дмитрием Корочкиным. Прошедшие с их последней встречи сутки сделали его неузнаваемым, В теплой, несмотря на жару, стеганой телогрейке, ссутулившийся, с глубоко запавшими глазами, он переминался с ноги на ногу, пряча за спину тощий вещмешок.
— Я к вам, гражданин начальник, — глухо сказал Корочкин.
— Заходите, — сдерживая волнение, произнес Вершинин.
Корочкин уныло поплелся за ним в кабинет. Положив вещмешок в угол, он нерешительно затоптался на месте, не зная, с чего начать. Видимо, решившись на серьезный шаг, Корочкин в последнюю минуту заколебался. Вячеслав молчал, предоставив ему право самостоятельно принять нужное решение. Слышно было, как царапала оконную раму сухая ветка.
— Я пришел все рассказать, — глухо произнес Корочкин и долго откашливался в кулак. — Ничего скрывать больше не буду. Пусть отсижу, но вернусь чистым.
— Я и не сомневался, что вы примете правильное решение.
— Знал я эту Лиду. В то лето приехала к Беде вечером. Никто ее не видел — его дом на отшибе стоит. Она у них осталась ночевать, тетка Прасковья тоже там находилась. Весь следующий день я Федьку не видел, он не велел приходить. Где-то часа в два ночи, еще не светало, меня разбудил стук в окно. Вскочил, смотрю — Беда зовет. Вышел. Он молча повел меня к себе. Зашли в дом, а он говорит шепотом: «Лидка скурвилась, завязать хотела, пришлось пришить, вот рукояткой» — и показал пистолет, который я у него не раз видел. У меня ноги со страху чуть не отнялись — «мокрое» дело не шутка, не в квартиру залезть или часы снять. Стою, с места сдвинуться не могу, а он как ткнет меня в живот кулаком: «Чего дрожишь? — говорит, — приказ это. Плотник приказал». Труп ее на чердаке лежал, мы на него мешок натянули, веревкой перевязали, жердь продели, да так и на Прорву понесли. По дороге прихватили с собой диски от сеялки, для тяжести подвязали. Беда привязывал, он мастак был морские узлы вязать, в колонии от кого-то научился. Потом с лодчонки и сбросили в воду.
Он угрюмо замолчал.
— Вы не запомнили, в чем она была одета? — стараясь казаться спокойным, спросил Вершинин.