Божественный Клавдий и его жена Мессалина

ГЛАВА XXXII

54 г. н. э.

Сейчас сентябрь четырнадцатого года моего правления. Барбилл недавно читал мой гороскоп и выражает опасение, что мне суждено умереть в середине следующего месяца. Фрасилл однажды предсказал мне то же самое: он сказал, что я проживу шестьдесят три года, шестьдесят три дня и шестьдесят три часа. Если подсчитать, выходит как раз тринадцатое число следующего месяца. Фрасилл яснее все мне объяснил, чем Барбилл. Я помню, он поздравил меня с комбинацией цифр «семь» и «девять», дающих при умножении шестьдесят три, сказав, что это случается крайне редко. Что ж, я готов к смерти. Сегодня утром в суде я просил адвокатов выказать хоть немного уважения моему возрасту; я сказал, что в следующем году меня среди них не будет; к моему преемнику они могут относиться, как хотят. А когда разбиралось дело о нарушении супружеской верности, возбужденное мужем одной знатной римлянки, я сказал, что я сам был женат несколько раз и каждая из моих жен оказалась порочной, и хотя какое-то время я относился к ним снисходительно, это продолжалось недолго, и с тремя из них я развелся. Агриппинилла обязательно об этом услышит.

Нерону исполнилось семнадцать. Он держится то с напускной скромностью перворазрядной шлюхи, поминутно отбрасывая с глаз свои надушенные кудри, то с напускной скромностью перворазрядного философа, то и дело застывая на месте в кругу восхищенных придворных – правая нога выдвинута, голова опущена на грудь, левая рука упирается в бок, правая поднята, пальцы прижаты ко лбу, словно он погружен в мучительное раздумье. Но вот с его губ срывается блестящая эпиграмма, или подходящий к случаю куплет, или глубокомудрое изречение; однако автор их не он – Сенека даром, как говорится, свой хлеб не ест. Я желаю друзьям Нерона, чтобы он и дальше радовал их. Я желаю того же Риму и Агриппинилле, и Сенеке тоже. Я узнал в приватном порядке через сестру Сенеки (тайная приятельница Нарцисса, которая сообщает нам множество полезных сведений о нынешнем любимчике народа), что в ночь перед тем, как Сенека получил мой приказ вернуться, ему приснилось, будто он – наставник Калигулы. Я считаю это предзнаменованием.

Перед новым годом я позвал к себе Ксенофонта и поблагодарил за то, что он помог мне так долго оставаться в живых. Затем я выполнил данное ему обещание, хотя пятнадцать лет еще не истекли, и получил от сената согласие на бессрочное освобождение от налогов и военной службы его родного острова Кос. В моей речи сенату я подробно остановился на заслугах многих поколений знаменитых врачей – уроженцев этого острова, которые все притязают на то, что предком их является бог врачевания Эскулап, и со знанием дела разобрал применяемые ими методы лечения; закончил я отцом Ксенофонта, который был полковым лекарем при моем отце во время германских кампаний, и самим Ксенофонтом, которого я превознес выше их всех. Несколько дней спустя Ксенофонт попросил разрешения остаться при мне еще несколько лет. Он не объяснил это преданностью, или благодарностью, или привязанностью, хотя я немало для него сделал – поразительно бесстрастный человек! – нет, он обосновал свою просьбу тем, что во дворце ему удобно заниматься научной работой.

Должен признаться, что, оказывая Ксенофонту все эти почести, я рассчитывал на то, что он поможет мне осуществить план, который требовал величайшей секретности и осторожности. Я был обязан отдать этот долг самому себе и моим предкам. Речь идет ни меньше, ни больше, как о спасении Британика. Разрешите мне сейчас объяснить, почему я сознательно предпочел ему Нерона, почему дал такое старомодное воспитание, почему так тщательно оберегал от влияния придворных, от знакомства с пороками и лестью. Начнем с того, что я знал: моим преемником на троне будет Нерон; ему суждено продолжать это проклятое дело – тиранию, ему суждено наслать на Рим бедствия и заслужить вечную ненависть сограждан, ему уготовано судьбой быть последним из безумных цезарей. Да, все мы безумны, мы, императоры. В начале мы ведем себя вполне здраво, как Август, Тиберий, даже Калигула (человек он был злой и порочный, но сперва вполне разумный), – это монархия заставляет нас терять рассудок. Конечно же, после смерти Нерона республика возродится, говорил я себе, и я хотел, чтобы возродил ее Британик. Но как ему остаться в живых, пока правит Нерон? В Риме Нерон обязательно умертвит его, как Калигула умертвил Гемелла. Я решил, что Британика надо переправить в какое-нибудь безопасное место, где он сможет вести благородную и нравственную жизнь, как наши предки Клавдии в стародавние времена, чтобы в сердце его не погасло пламя истинной свободы.

«Но весь мир принадлежит теперь Риму, за исключением Германии, Востока, скифских пустынь к северу от Черного моря, неизведанной Африки и дальних районов Британии; где мой Британик будет в безопасности, где Нерон бессилен?» – спрашивал я себя. – «Не в Парфии или Аравии: хуже не выберешь. И не в Германии, я никогда не любил германцев. При всех своих варварских добродетелях, они наши естественные враги. Об Африке и Скифии я почти ничего не знаю. Для Британика есть лишь одно место, и это – Британия. Северные британцы одной расы с нами. Королева бригантов Картимандуя – моя союзница. Она благородная и мудрая правительница и поддерживает добрососедские отношения с моей провинцией в южной Британии. Ее полководцы – храбры и любезны. Юный пасынок Картимандуи, ее наследник, прибывает к нам в мае вместе с целой оравой молодых знатных британцев и будет гостить у меня во дворце. Я поселю его в покоях Британика и сделаю так, чтобы они стали кровными братьями, согласно обычаю британцев. Гости пробудут у нас все лето. Когда они отплывут обратно (а я пошлю их долгим путем, из Остии в их порт Хамбер), Британик отправится вместе с ними. Он выкрасит лицо и тело синей краской, наденет красную блузу и клетчатые штаны, в которых щеголяют молодые британцы, и повесит на шею золотые цепочки. Никто его не узнает. Я засыплю принца подарками и свяжу его священной клятвой скрыть от всех, кроме королевы, кто Британик такой, и проследить, чтобы он не подвергся опасности. А принц возьмет такую же клятву со всех, кто его сопровождает. При дворе Картимандуи Британика представят в качестве молодого грека знатного происхождения, чьи родители умерли, ничего ему не оставив, и он приехал в Британию в поисках счастья. В Риме его никто не хватится. Я распущу слух, что он заболел, Ксенофонт и Нарцисс помогут мне в этом обмане. Затем будет объявлено, что Британик скончался. У Ксенофонта было данное мной письменное разрешение завербовать для вскрытия тело любого раба, умершего в больнице на острове Эскулапа (он пишет научную работу о сердечных мышцах). Неужели он не найдет подходящий труп, чтобы использовать его в качестве останков Британика? При дворе Картимандуи Британик достигнет зрелого возраста, он научит бригантов всем ремеслам, которым я старался его обучить. Если он станет держаться скромно, у него не будет недостатка в друзьях. Картимандуя позволит ему молиться нашим богам. От римлян он будет держаться подальше. После смерти Нерона он откроется всем и вернется в Рим как спаситель родины».

Это был прекрасный план, и я делал все возможное, чтобы привести его в исполнение. Когда принц бригантов прибыл к нам, Британик поселил его у себя, и вскоре между ними завязалась тесная дружба. Они выучили друг друга своему родному языку и пользованию национальным оружием. Они побратались, не спрашивая меня, и обменялись подарками. Я радовался, что все идет так хорошо. Я рассказал Ксенофонту и Нарциссу о своем плане. Они обещали мне помочь. Все было наготове. И посмотрите, что из этого вышло! Мой хитроумный замысел оказался напрасным.

Три дня назад, рано утром, когда весь дворец еще спал, Нарцисс привел ко мне Британика. Я обнял его с жаром, который скрывал уже много лет. Я объяснил ему, почему я так относился к нему все последние годы. Мной руководили не жестокость или небрежение, сказал я, а любовь. Я процитировал ему слова оракула, переданные мне перед смертью Августом: «Ранивший исцелит». Я рассказал ему о предсказании сивиллы и моем стремлении спасти из гибнущего Рима того, кого я люблю больше всех на свете – его самого. Я напомнил ему о роковой истории нашего рода и умолял его согласиться на мой план, в котором заключался единственный шанс его избавления от смерти.