Ковпак

Привлеченные набатным боем, поспешили котельвинцы на слободскую площадь. Толпа собралась огромная — до десяти тысяч человек. Трибуну соорудить не успели, вместо нее поставили посреди площади обычный крестьянский воз. Первым на «трибуну» поднялся, а вернее взобрался, Бородай. По обычаю скинул с головы видавшую виды солдатскую папаху и поклонился народу. На площади сразу воцарилась тишина.

— Люди! Товарищи! Прошу всех вас, пусть никто и слова не пропустит из того, что услышит здесь, потому что такое один только раз бывает, с тех пор, как мир стоит, еще не было….

Комиссар говорил о революции, о партии большевиков, о Ленине, о мире, о земле. Закончил — словно бомбу взорвал на площади:

— Так вот, мужики, поручено мне Советской нашей властью объявить здесь, в Котельве, объявить вам, трудящемуся люду в слободе, что по декрету, принятому Советской властью, от сегодняшнего дня вся земля пахотная, да угодья, да все прочее отныне есть добро общее, наше, народное. А потому мы, как хозяевам и положено, должны беречь это добро, как свои глаза.

Закончив свою речь, Бородай передал слово Сидору Ковпаку, который избран уже был председателем земельной комиссии. Сидор тоже обнажил голову перед народом и постоял так некоторое время молча, держа в прижатой к поясу руке армейский свой картуз, хоть и с облупившимся от холодов и зноя козырьком, но удивительно сохранившийся, по-крестьянски хозяйственно береженный. Очень волновался Сидор, не оттого, что стоял на виду тысяч людей, но от сознания высокой ответственности за каждое свое слово…

Речь его была короткой. Он просто предложил: немедля наделить землею, инвентарем и тяглом самых горемычных в слободе — вдов и сирот. Следом за ними — всех остальных, как велит закон.

Площадь заклокотала. Множество голосов слилось в единый гул. Ковпак стоял на возу твердо, уверенно, внешне спокойный. Но на душе у него было тревожно: «А потрафлю ли целой Котельве? Все ли так смогу, как люди хотят?» Многие годы спустя Сидор Артемьевич не раз возвращался к тому бурному дню, когда он впервые понял в полной мере, что это такое, когда весь спрос — с тебя, а иначе — зачем ты нужен?

И через сорок лет темнели гневом глаза старика, когда он вспоминал то, что из головы не выкинешь. А произошло тогда, в частности, вот что.

Волостному ревкому, избранному после разгона «общественного комитета», нужны, конечно, были и грамотные люди. Вот почему и доверила слободская беднота учителю Федченко быть одним из членов ревкома. Тому самому Федченко, который некогда директорствовал в школе, где одолевал грамоту и подросток Сидор Ковпак. С той далекой поры и запомнился ему этот в общем-то неплохой человек, простого люда не чуравшийся, чем мог помогавший голытьбе. Не знали еще люди, что этот сельский интеллигент был им все-таки чужой, потому что не порвал всех нитей, привязавших его к имущим классам, потому что в глубине души он в народ не верил…

Когда Федченко взял слово, его поначалу слушали внимательно и уважительно, но чем дольше он говорил, тем мрачнее становились люди… Федченко был меньшевиком-соглашателем, и это определило его позицию. Он признавал, что землю у помещиков и кулаков надо отобрать, спору нет, но вот делить пока нельзя, не сумеет народ это сделать как следует. Другое дело, если создать, к примеру, особый комитет, а тот комитет пригласит землемеров, а землемеры все и сделают, то есть не все, но измерят землю и скажут, что делать дальше…

Учителя и не дослушали даже. Куда там! Площадь загудела, точно штормовое море. Сидор почувствовал, как его охватывает злость: ну-ну, Федченко, хорош! Выходит, что опять народу достанется не земля, а только посулы! Да если принять то, за что директор ратует, то как же с Советской властью, которая твердо заявила: фабрики и заводы — рабочему, землю — крестьянину?! Нет, не бывать такому! Пока он, крестьянский сын Сидор Ковпак, председатель земельной комиссии волости — не бывать!

И солдат решительно отстранил в сторону растерявшегося директора, да так, что тот чуть было не свалился с воза. Рывком поднял руку над головой, и в тот же миг площадь умолкла.

— Товарищи! То, что вы сейчас слышали от Федченко, это не от Советской власти. Это чужое! Советская власть наказывает нам землю брать немедленно, потому что она наша. Отныне и навеки! И делить ее станем, хотя снег еще и не сошел, тоже немедля, завтра же! А сегодня просим всех десятских, а их у нас сорок, явиться в земельную комиссию. Там все и решим, насчет леса тоже.

Что творилось на площади после этих слов Ковпака!

В тот же день собрались члены земкомиссии и все десятские в бывшей волостной управе. В самую большую комнату народу набилось — не протолкнуться. Ковпак обвел собравшихся еще бешеными, не успокоившимися после схода глазами и сказал всего два слова:

— Начнем, товарищи!

И начали! Подсчитали всю землю, затем отвели по участку каждому десятскому — давай нарезай людям их законную землицу и начинай с безземельных, вдов и сирот.

Покончили с делом лишь к утру и отправились — нет, не по домам — прямиком на поля, где уже их ждали с волнением тоже не спавшие всю ночь слобожане…

Не знали счастливые люди в тот счастливый миг, что надвигается на них страшное бедствие — нашествие кайзеровских войск.

Давно уже немцы рвались к благодатной, неиссякаемо щедрой украинской земле. Рвались, да руки коротки были. И тут вдруг Центральная рада сама услужливо распахнула перед ними дорогу на Украину. Генерал Гофман — глава немецкой делегации на переговорах в Брест-Литовске — отлично знал и понимал, что Центральная рада и самозванна, и неправомочна, и непредставительна, и вообще это политическая липа, а не власть. Но как раз это его и устраивало. И вот уже полмиллиона австро-немецких солдат фельдмаршала Эйхгорна маршируют по дорогам Украины. Грозная, неудержимая сила. Кто посмеет с нею тягаться? Уж не эти ли большевики, у которых, как с издевкой утверждает фельдмаршальский штаб, нет ничего, кроме лозунга: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? Наивные фантазеры!

Что ж, «наивные» Ковпаки, Бородаи, их товарищи по оружию, по одной судьбе, все эти люди, ставшие Советской властью Украины, очень скоро показали оккупантам, какие они «фантазеры»!

…Партизаны расположились в лесу близ Котельвы и контролировали фактически отсюда обширный район, образованный четырехугольником Полтава — Зиньков — Ахтырка — Краснокутск. Устраивали налеты по ночам на немецкие гарнизоны, стоявшие в окрестных селах, совершали смелые нападения из засад на вражеские колонны. Били и оккупантов, и их прихвостней: синежупанных гайдамаков Рады, шлыкастых и чубатых «добродиев» из «державной варты» гетмана Павла Скоропадского, и «жовтоблакитников» Петлюры.

Бойцы Ковпака и Бородая брали не числом, а умением. Умением, накопленным и в окопах империалистической, и в боях новой войны — уже за собственную, Советскую, власть. По-крестьянски рачительно и вдумчиво, от боя к бою обогащал свой командирский опыт Сидор Ковпак. Отличный солдат, храбрый разведчик на фронте мировой войны, ныне партизанский вожак — он всегда, в сущности, оставался мирным человеком, просто вынужденным воевать. Но уж если пришлось драться, то с умом и рассудком, как и подобает потомственному крестьянину, хлеборобу, вся жизнь которого — это неустанный повседневный труд на земле, требующий трезвой головы, ясной мысли, неторопливого, продуманного расчета и учета, превосходного знания дела и полной уверенности в успехе.

Все это Ковпак имел и умел, воюя, вкладывать в войну. Всем своим нутром воюющего мужика он чувствовал, а мужицким умом понимал, как надо вести дело, чтобы с наименьшей кровью добыть наибольший успех.

За несколько месяцев партизанских действий проявились и утвердились характерные особенности Ковпака-командира. Осмотрительность, неторопливость в решениях, даже медлительность, как порой могло показаться, а на самом деле — нетерпимость ко всему легковесному, бьющему на дешевый эффект, а потому смертельно опасному на войне. Скрупулезная придирчивость даже к самому себе, если дело шло о приказе, по которому люди должны пойти на смерть, глубокое уважение к трудовому человеку, которого судьба сделала партизаном и поставила под его, Ковпаково, начало. Наконец, смелость и убеждение в том, что вору, чужаку, пришельцу нипочем не удержаться в доме, куда он ворвался незваным: все равно его оттуда вышвырнут хозяева. Эта вера никогда не покидала Сидора Артемьевича. Хозяева — вот кем были и Ковпаковы хлопцы, и сам он.