Ковпак

Автоматчики Карпо захватили отличную тройку карих рысаков со звездами во лбу, запряженных в тачанку. Упряжку подарили Деду — по случаю приближающегося праздника Красной Армии. Эта тачанка надолго стала походным штабом Ковпака.

После салюта в честь героев-сталинградцев Ковпак повел колонну сначала на юг, а потом на восток, в направлении Житомирской области. Юг Житомирщины — край относительно безлесный. Обычные переходы с дневками под прикрытием лесов здесь оказались мало подходящими к условиям местности. Открытый бой в лесостепи не сулил партизанам ничего хорошего, и Ковпак изменил тактику: вместо ночных, сравнительно спокойных переходов — стремительные броски, и не только ночные, но и дневные. Риск был велик, но Ковпак рассчитывал, что, пока немцы разберутся, что к чему, он успеет проскочить самые опасные, открытые места. То, что гитлеровцы рассчитывают уничтожить его именно в лесостепи, Ковпак знал точно: разведка докладывала, что в Житомире задержан эшелон с гренадерами, следовавший на фронт, в Коростене сосредоточивается полк мотопехоты. Было совершенно очевидно, что немцы постараются отрезать соединению все пути на север, будут теснить к югу. Они все делали правильно, грамотно, настойчиво, но слишком медленно, не учитывая новых темпов движения партизан. Ковпаку требовалось совсем немного — часов двенадцать, чтобы последним шестидесятикилометровым броском уйти в район реки Тетерев, в леса под Киев.

Задержать немцев можно было только точно рассчитанной по месту и времени диверсией. Объект, наилучшим образом подходящий для такой диверсии, существовал — мост под Коростенем. Уничтожить его было приказано командиру 9-й роты М.

Это была скверная ночь в жизни Ковпака. Проходил час за часом, приближался рассвет, а взрыва на севере никто так и не услышал. Утром стало ясно, что М. задания не выполнил. Последствия могли быть для партизан самыми тяжелыми, и Ковпак сделал единственное, что только и мог сделать в резко изменившейся к худшему обстановке: он изменил маршрут движения, вместо того, чтобы идти на юго-восток к Фастову, повернул колонну на восток.

О том, что произошло дальше, рассказал участвовавший в рейде военный корреспондент «Правды» Л. Коробов:

«М…, как оказалось, пьянствовал всю ночь в деревне, невдалеке от моста. Было уже светло. Из Коростеня пошли поезда. Время было упущено. И вот рота М… вернулась. Встреча Ковпака с М… произошла на берегу речки, через которую вброд переправлялась колонна. Как только люди выходили на берег, их одежда на морозе покрывалась льдом.

Протрезвевший М… предстал перед Дедом.

— Я не выполнил задания, — понуро сказал он. Ковпак сдвинул шапку на затылок и пристально по смотрел на М…

— Немного времени не хватило, — соврал М…

— Так, — сказал Ковпак. — Подойди ко мне. Так. Дыхни на меня.

М… дыхнул. Ковпак поморщился и повернулся к комиссару.

— Судить мерзавца! — крикнул он.

Пока шла переправа, Руднев, собрав роту, расследовал причины невыполнения задания. Когда он закончил следствие, то прежде всего приказал забрать из роты М… всех лошадей.

Потом он подошел к Деду, сидевшему на тачанке, и коротко сказал:

— Расстрелять шарлатана!

Дед достал из-за голенища валеного сапога карту и развернул ее.

— Из Коростеня, — говорил он, — гитлеровцы тронулись. Из Житомира тоже выступили. Расстрелять!

Руднев пришел в роту М… Бойцы сидели на поваленной бурей сосне. Завидев комиссара, они поднялись. М… сидел.

— Встать! — закричал комиссар.

М… встал.

— Предателей и изменников, — сказал Руднев, — мы караем смертью. Командование вынесло тебе приговор.

Руднев повернулся к ординарцам и, указав на М…, сказал:

— Расстрелять!

Те подошли к приговоренному, расстегнули на нем шинель, потом повернулись к Рудневу.

— Не можем, товарищ комиссар. У него орден и медаль.

Руднев подошел к М…, заставил его снять орден и медаль и, вынув пистолет, выстрелил в М… Тот, как глядел в землю, так и упал в снег лицом.

— Закопать как собаку! — сказал Руднев.

Стоявшие кругом бойцы роты М… задвигались. Откуда-то появились лопаты.

Вскоре вся колонна была на том берегу.

Разыскивая Базыму, я нагнал тачанку Ковпака. Дед сидел, уставив взгляд на широкую спину своего ездового. Плеть, как всегда, спускалась из откинутого рукава его шубы. Рысаки прядали ушами, и Политуха, сидя на передке тачанки, изредка посматривал по сторонам.

— Сидор Артемьевич! — обратился я к Ковпаку.

Ковпак поднял голову, и я увидел грустные его глава. Он опустил голову. Я шел рядом с тачанкой, не зная, то ли идти вперед, то ли оставаться с ним. Дед снова поднял голову, вытер слезы рукавом шубы и, посмотрев так, словно просил извинения, сказал:

— М… испортился, подлец, успех голову вскружил. Ты что же пешком? Садись ко мне.

Я сел в тачанку. Ковпак молчал часа два.

— Орден-то сняли перед расстрелом? — спросил он вдруг и, услышав мой ответ, опять замолчал».

Вместо М… командиром 9-й роты был назначен прекрасно зарекомендовавший себя к тому времени Давид Бакрадзе.

Ковпак успел все же 8 марта уже на виду противника переправить свои батальоны через разлившуюся в весеннем паводке реку Тетерев. Бойцы перешли на другой берег по узкой полоске льда, потом ледовую перемычку взорвали. Теперь, когда река осталась позади, неизбежный бой с преследующими буквально по пятам немцами был не страшен.

Бой с двумя передовыми батальонами гитлеровцев состоялся на следующий день у села Кодра. Дед все рассчитал, учел и то, что немцы впервые в борьбе с партизанами действовали двумя эшелонами — их второй батальон шел в качестве резерва по следам первого.

Главный удар первого эшелона немцев принял на себя батальон Кульбаки, отличавшийся от других тем, что был хорошо оснащен станковыми пулеметами. Гитлеровцы понесли большие потери, были отброшены, но нащупали силы, боевые порядки и огневые точки партизан. Их второй батальон мог, в принципе, теперь просто обойти Кульбаку и ударить по штабу и обозу Ковпака с той стороны, где у того почти никакой обороны не было. Так оно и могло бы произойти, если бы Дед не выслал своевременно в обход свою лучшую и самую сильную роту Карпенко. Автоматчики Карпо успели зайти в тыл первой, уже залегшей цепи немцев и встретили их резервный батальон на марше. Немцы шли, не остерегаясь, потому что этой дорогой только что прошли свои, шли густой колонной, почти бегом. По ним-то и ударили враз 86 автоматов и 14 пулеметов 3-й роты… Первая рота немцев была скошена в несколько секунд, от второй осталась едва ли половина, третья обратилась в бегство. Вся лесная дорога была буквально забита немецкими трупами.

Гитлеровцы потеряли под Кодрой около 250 солдат и офицеров, но сравнительно велики были и потери партизан: восемнадцать убитыми и сорок один ранеными…

Появление Деда под Киевом действительно казалось нежданным-негаданным. Он даже не появился, а словно вынырнул здесь — до того внезапно это стряслось. Конечно, ничего таинственного и сверхъестественного в том не было. Была умная и осторожная тактика осмотрительного, опытного военачальника, раз и навсегда усвоившего золотое правило войны: чем меньше знает враг о тебе, тем лучше. Ковпак ему следовал неукоснительно, неотступно, при любых обстоятельствах. Он был неумолим во всем, что касалось военной тайны. Он умел молчать, как никто, и умел заставить своего подчиненного знать только то, что тому положено, знать и помалкивать. Отсюда и его скрытность.

Вот и этот неожиданный для врага, со всеми вытекающими отсюда последствиями выход Ковпака под Киев. Еще не зная наверняка, как все получится на деле, Дед постарался предусмотреть и обезопасить себя от нежелательных случайностей, столь частых на войне, к тому же еще и партизанской. Правило это впиталось ему в кровь, и Дед просто повседневно жил им, даже не размышляя о нем.

Ковпак заявился в Блитчу на Киевщине, как всегда, точно снег упал на голову: не было — и вот я! Когда ему доложили, что Блитча на виду, он озабоченно кивнул, но по глазам его было видно, что хоть слушал он рапорт разведчика внимательно, все же мысли его где-то далеко. Таков уж был Ковпак, он рассуждал так: раз подходим к намеченному пункту, значит с этой минуты этот пункт перестает быть самым главным, к достижению которого без потерь сводились все усилия. Теперь главное становилось второстепенным, уступая место другому главному. А именно: подготовке к удару и самому удару. Отсюда и странное выражение ковпаковских глаз: вроде бы и слушает он тебя с полным вниманием, а в то же время сам находится где-то очень далеко, куда увела старика мысль о следующих неотложных заботах, прямо обусловленных именно тем, что кончилась эта забота — приход на место.