Страница 32 из 47
… Молча глядит на пришельца Зевс-Громовержец, восседающий на золотом троне под сводами олимпийского храма. И Суровцеву вдруг чудится, что на троне вовсе и не Зевс, вырезанный из слоновой кости, а Фаилл. Легендарный прыгун едва заметно улыбается Ивану… Впрочем, ничего странного, думает тот, что Фаилл очутился на троне. Ведь древние греки победителя Олимпиады считали равным богу…
Больно ударившись локтем об угол калькулятора, Суровцев пришел в себя.
Тускло мерцал экран. Тобор, волоча поврежденное щупальце, продолжал подъели, который становился все круче. Отблески пламени вдали становились ярче и как бы оживали, приобретая подвижность.
Потирая ушибленное место, Суровцев снова подумал, что своей последней акцией Аксен, пожалуй, дал маху. Он вернулся мыслями к событию, происшедшему накануне испытаний Тобора и взволновавшему весь коллектив ИСС.
Все дело в том, что объем памяти Тобора хоть и велик, но, естественно, не беспределен. Забота ученых — заполнить его той, и только той информацией, которая будет впоследствии необходима белковому. Не мудрено поэтому, что каждый отдел института «сражается» со всеми прочими буквально за каждый лишний бит информации, который можно вложить Тобору. (По этому поводу знакомый художник Суровцева по его просьбе нарисовал ядовитую карикатуру для институтской стенгазеты: начальники многочисленных отделов группы «Тобор» гоняются друг за другом, хватают один другого за руки, за полы пиджаков. Внизу — подпись: «Нет ли у вас лишнего БИТИКА?»)
И тут вдруг Аксен своей властью делает нечто, с точки зрения Суровцева, совершенно несусветное. Да еще перед самым экзаменом!.. Академик забирает у Тобора несколько блоков информации, уже привитой ему и согласованной в жарких спорах на семинарах, и дает белковому взамен для усвоения другие… Сам по себе этот факт возражений вызвать не может — в конце концов, руководитель проекта имеет на это право. Все дело в том, какие именно блоки дал Тобору Петрашевский. А дал он ему всю информацию, которую сотрудникам ИСС удалось наскрести… об атлетах Древней Эллады, об античных прыгунах.
— Никчемушная затея, Аким Ксенофонтович, — сказал ему Суровцев, узнав о распоряжении шефа.
— Посмотрим, батенька, посмотрим, — возразил Петрашевский.
Разговор их происходил в той же лаборатории, где юный Суровцев, приехавший по назначению в Зеленый, впервые познакомился со знаменитым академиком.
— Мы-то ведь не сумели извлечь из этой груды информации, которой вы загрузили Тобора, ни единого жемчужного зернышка, — продолжал атаку Суровцев. В результате акция Петрашевского его отдел пострадал больше прочих.
— Мы не смогли, авось Тобор сумеет.
— У него на это времени не остается! — воскликнул Иван Васильевич.
— Не согласен, коллега, — покачал головой Петрашевский. — Время для робота течет не так, как для человека. И еще одну вещь вы забываете… Экзамен для нашего детища — высшее напряжение всех его сил, всех возможностей.
— Мы примерно представляем себе…
— Не совсем так, батенька, — мягко перебил его Аким Ксенофонтович. — Попав в чрезвычайные обстоятельства, Тобор сможет и мыслить по-другому, на другом уровне. Например, как человек, который в минуту смертельной опасности может совершить такое, что ему абсолютно не под силу в спокойной обстановке.
— Тобор — не человек.
— Не спорю. Но наше дело, наш долг, если хотите, — сообщить Тобору все, что мы, люди, знаем о прыжке как о способе перемещения.
— Но мы предоставил! Тобору все современные данные по теории прыжка, — сказал Суровцев. — Разве этого мало?
— Я пришел к выводу, что мало, Иван Васильевич. Поймите, прыжки — основной способ передвижения Тобора по твердой поверхности. Посмотрим, насколько он способен самостоятельно решать задачи…
…Суровцев отяжелевшим взглядом следил, как Тобор движется навстречу главному испытанию дня. Движется, отягощенный грузом штрафных очков, с поврежденным щупальцем, в непонятно почему замедленном ритме. Последнее больше всего беспокоило испытателей.
Вдали показалась сопка, над которой курился синий дымок. Неповоротливые клубы подсвечивались снизу языками пламени, казавшимися мирными и неопасными.
Время от времени Тобор останавливался на мгновение, фиксировал круговую панораму, затем двигался дальше, и следом прыгала тень, огромная и угловатая.
Последний перевал — и перед Тобором открылся вулкан.
Трансляторы на несколько секунд показали кратер. Экран налился нестерпимым светом, все зажмурились.
В глубине жерла перекатывались тяжелые волны огнедышащей лавы, и Суровцеву почудилось на миг, что в лицо пахнуло зноем, словно он находился там, рядом с Тобором.
Белковый сделал последний шаг, и два передних щупальца его, словно два мамонтовых хобота, повисли над пропастью. Мелкая базальтовая крошка, потревоженная тяжелым Тобором, двумя тоненькими струйками потекла вниз. Достигнув поверхности лавы, они мгновенно превратились в два облачка пара. Тобор стоял неподвижно, наблюдая, как два облачка» вспухают, сливаясь постепенно в одно облако.
— Остановите Тобора, Аким Ксенофонтович! — неожиданно для себя выкрикнул альпинист, нарушив хрупкую тишину зала. — Он погибнет. В таком состоянии ему не перепрыгнуть кратер!..
От крика Петрашевский поморщился, но ничего не ответил.
— Отдайте команду, остановите испытания! — вмешался Коновницын, обращаясь к академику.
От ярко светящегося экрана в зале стало светлее, и Суровцев увидел, как при словах Коновницына побелело лицо Акима Ксенофонтовича.
— Отдать команду, остановить их — значит сорвать испытанья. — тихо проговорил он. — Тобор получит оценку «нуль».
— А если Тобор погибнет?
— Тобор не погибнет, — произнес Петрашевский. — Я это знаю, Сергей Сергеевич.
И столько спокойной уверенности было в его голосе, что Коновницын, видимо, заколебался.
— Под вашу ответственность, Аким Ксенофонтович, — бросил он наконец.
Петрашевский кивнул, будто ничего другого и не ждал. Только по тому, как руки его сжали подлокотники, Суровцев понял, что происходит сейчас в душе старого академика.
На экране хорошо было видно, как мерно подрагивает сопка. Тяжелые серные испарения просачивались сквозь трещины и изломы породы, вырывались наружу, словно пар из прохудившегося котла. Далекий противоположный берег кратера тонул в розовой дымке испарений. Обойти пропасть нельзя. Ее можно было только перепрыгнуть. Тобор, пятясь, отошел на десяток метров от края пропасти.
— Готовит место для разбега, — прошептал альпинист.
Но альпинист ошибся.
Тобор приблизился к пику, который одиноким зубом торчал на самом краю небольшого плато, расположенного перед вулканом. Потрогал верхушку скалы, словно что-то прикидывая, затем обхватил ее щупальцем и с силой рванул, выломив изрядный кусок базальтовой породы.
— Хотел бы я знать, что у него сейчас на уме… — пробормотал альпинист, как зачарованный глядя на экран.
Тобор, примерившись, точно рассчитанным ударом об основание скалы разбил обломок на две части примерно равного объема. Подержал их на разведенных в стороны щупальцах, сравнивая вес. Затем принялся обвивать один из обломков, добиваясь, чтобы веса их сравнялись. Чувство гравитации, так же как и другие, было у Тобора абсолютным.
«В каждом обломке килограммов по полтораста», — прикинул машинально альпинист. Он начал догадываться, с какой целью готовит Тобор тяжелые обломки, и беспокойно заерзал в кресле.
— Неужели Тоб решил прыгнуть с грузом? — шепнул наконец альпинист.
Суровцев буркнул:
— Боюсь, что да.
— Но ведь Тобор с грузом прыгает хуже, чем без груза, — заволновался альпинист. — Мы же многократно проверяли рецепт Павсания… Иван, что же ты молчишь?
Суровцев пожал плечами.
— Аким Ксенофонтович! — схватился Костя за руку Петрашевского. — Тоб не допрыгнет и до середины. Остановите испытания!..
— Если Тобора что и может сейчас спасти, Костя, так это груз, — мягко произнес Петрашевский, забирая руку.